УОЛДЯ
Когда Бог хочет наказать человека,
он
исполняет его желания.
Арабская пословица
Скотч обволок мягкой ароматной пеленой, ненавязчиво
потянул в никуда.Где-то внизу остался мир: пестрое "было",
серое "есть" и какая-то пустота вместо "будет".
И они снова пьют вдвоем: он и тот, который в зеркале.
За семь лет в Нью Йорке они успели привыкнуть друг к
другу, даже к тому, что их в разное время дня и зовут
по-разному: утром на работе Уолтер, а вечером, дома,
Володя. И смотрит из зеркала некий Уолдя, ни на одного
из них не похожий. Володя, скажем, никогда не пил в одиночку,
а Уолдя чаще всего именно в одиночку и пьет.
Жил когда-то в незапамятные времена и за тридевять земель
отсюда поэт-романтик Володя, Вовка, учился в математическом
10-а, и было у него много умнющих и славных друзей. Теперь
в Нью Йорке живет жизнерадостный веселый толстяк Уолтер
- таким его знают на работе. И только иногда, в часы
одинокой пьянки, из зеркала хмуро глядит отставной майор
воздушно-десантных войск Владимир - жесткий, временами
и жестокий, хамоватый тип, в Афгане и Чернобыле растерявший
юношеские иллюзии. Недоверчиво, надобро глядит на мир
отставной майор.
Но это иногда. А вообще-то все трое: Володя, Уолтер
и Владимир - мирно уживались в Уолде и редко конфликтовали
меж собой. У каждого были свои заботы, свои часы для
раздумий, и только пили они всегда вместе. Случалось,
и грызлись при этом.
Человек из зеркала, хотя и умный, каким ему положено
быть, друзей однако заменить не мог. А они все остались
там. Многие, правда, еще дальше, чем там, уже нигде.
Ну, приятели, конечно, есть и здесь - "гайс, баддис",
то есть они ничего толком не знают о тебе, ты - столько
же о них. Здесь не принято распахивать душу на ширину
кухни и пускать туда кого ни попадя. Хау ар ю? Гуд, хаваем
помаленьку. И все о'кей, и Боже тебя упаси с кем-то делиться
своими проблемами или лезть в чужие. У каждого есть свой
чирей на заднице, но снимать штаны и демонстрировать
его всем необязательно.
Целыми днями, в любую погоду-непогоду, хмурый майор
и веселый толстяк-шофер колесили по всем проспектам и
закоулкам Нью Йорка, к вечеру приползали домой, чтобы
неспешно выпить стакан скотча и забуриться спать. А утром
снова туда, на улицы, где машин больше, чем людей.
И вдруг однажды, два года назад, солнце взошло на западе
- приехала Она, его первая, еще школьная любовь, его
Люська. Впервые это солнце вспыхнуло 35 лет назад - и
все вокруг заиграло, засветилось, А потом.... потом он
уехал в Питер, солнце зашло за тучку, затерялось в питерских
туманах. Но, оказывается, не погасло, только понял он
это через многие-многие годы.
Все было в эти годы: Военно-медицинская академия, Ленинград
с театрами, музеями, барами, а потом офицерская гарнизонная
жизнь на краю света, война в Афгане, Чернобыль, другие
женщины - одни на годы, другие на неделю-две. Друзей
с годами становилось все меньше, как в песне Галича,
они уходили "одни в никуда, другие в князья".
В никуда - больше. И родные уже все в США, и у самого
билет в кармане туда же. В родном городе еще осталось
двое школьных друзей, заехал проститься с ними. Сидели,
грустно пили водку, и вдруг - звонок.
Она! Через четверть века - она, Рыжик, Люська, единственная
его девочка. И какое это имело значение, что ей за сорок,
что многовато у девочки морщинок - он их не видел, она
была все той же, что в палатке над тихой лесной речкой
двадцать пять лет назад. Она тогда спала, а он смотрел
на ее лицо с золотистым пушком на щеках и не мог решиться
ее поцеловать, робел. А она только притворялась спящей
и злилась на его недогадливость и робость.
Спит она и сейчас, рядом, тихонько посапывает. Уже давно
спит. Целыми неделями - снотворные и морфий спасают от
диких болей. У нее рак, свирепая меланома, шесть опухолей
в голове. Она знает об этом, но еще надеется, верит в
Бога, в своего ангела-хранителя. И еще верит в него,
своего Вовку, в его врачебное могущество.
Но он, повидавший смерть во всех обличьях, он-то точно
знает, что надеяться уже не на что. Знает, но не хочет
поверить, что Господь, в которого верит она, столь жесток
и коварен: через многие годы помог им встретиться, помог
получить американскую визу, когда многим отказывали,
а ей даже без обычных проволочек дали. Cловом, помог
Господь вернуть любовь, но всего на два года! Причем
второй - уже с тяжкими муками, госпиталями, отчаянием,
надеждами на чудо.
И вот уже не осталось ничего, кроме мучительного ожидания
конца. Держаться самому и поддерживать в ней надежду,
а когда она уснет, глотнуть скотча и постараться уснуть.
Хотя бы часика на три-четыре, иначе не продержаться.
Завтра - 14 часов крутить баранку по Нью-Йорку, продираться
в уличных потоках, как на байдарке по порожистой реке.
И не уснуть за рулем... Хотя бы часика три, каких-нибудь
200 минут. Потому что больше нельзя: надо Люсю покормить,
переодеть, перестелить ей постель, довести до туалета,
пока еще она, слава Богу, сама, вцепившись в тебя, может
переставлять ноги. И пока она свято верит, что слабость
только от лечения, от проклятой химии.
Господи, не дай сойти с ума! Какой болван придумал,
что ад - это раскаленные сковородки, смола, пламя? Чушь
собачья! Ад - это когда твоя любимая медленно умирает,
а ты бессилен и еще должен шутить, улыбаться, не давать
ей уйти в депрессию, а потом спешить на работу и там
тоже шутить, тоже улыбаться - в Америке не принято плакать
на работе. Они, американцы, нормальные люди и все понимают,
и сочувствуют, и готовы помочь. И,конечно же, помогут.
Когда придет пора хоронить. Скинутся, кто сколько может,
и помогут. Так уже не раз было. Но сейчас никто тебе
помочь не может, поэтому шути. Улыбайся изо всех сил.
Улыбайся, черт тебя задери, ты ведь уже американец!
Человек в зеркале оскалился и поднял стакан скотча.
- Водку ты уже разлюбил - стареешь, приятель. Хотя в
молодости выпил не меньше цистерны.
- Водка бьет по голове, - возразил он человеку в зеркале,
- вытаскивает наружу агрессию, подозрительность, ревность.
А утром болит голова.
- Согласен, - кивнул человек в зеркале и назидательно
поднял палец: -Пей скотч, только не бери дешевку!
- А я что пью? - обиделся Уолдя. - Еще скажи, что надо
пить маленькими глоточками, только со льдом и неразбавленный.
Болтун ты, братец!
Человек в зеркале кивнул и отвернулся.
Уолдя допил стакан и, даже не успев поставить его, провалился
в сон.
Когда открыл глаза, долго не мог сообразить, где он:
пески, барханы до самого горизонта, южная ночь - черная,
густая, с яркими звездами - картина, знакомая и по Афгану,
и по Средней Азии. А он хорошо помнил, что засыпал в
Нью Йорке!
И лежит он на большом плоском камне, еще не успевшем
остыть от дневного солнца. Где-то сзади журчит ручей,
и это странно: барханы - и ручей, а кругом ни травинки,
кроме сухой верблюжьей колючки.
-З дравствуй, Владимир! - прошелестело слева: откуда-то
из ничего возник невысокий лысоватый человек весь в сером:
недорогой, но аккуратный костюм, такой же неброский галстук,
голубоватая сорочка - явно клерк из какого-то офиса,
нигде от этой чиновничьей братии не скроешься, и в пустыне
достали.
- Здравствуйте, - неприветливо ответил Уолдя, - только
я что-то не припомню, чтоб мы были знакомы! Вы насчет
страховки или...
- Или, - улыбнулся незнакомец и ткнул пальцем в небо.
- Я оттуда, из Бюро жалоб и молений четвертого подотдела
сектора Информации.
-Вот даже как! - округлил глаза Уолдя, но почему-то
не удивился, хотя никогда прежде не задумывался о том,
что там, на Небесах, что-то или кто-то есть, тем более
чиновничий офис со всякими бюро, отделами, секторами,
подотделами.
- Именно так, - подтвердил незнакомец. - В ведении нашего
Бюро было зарегистрировано несколько твоих обращений
к Богу. Кстати, весьма невнятных. К тому же ты у нас
на учете, как бывший коммунист и, значит, официальный
безбожник. Чего же ты хотел от Бога:?
- А вы, стало быть, и есть Бог? - насмешливо прищурился
Уолдя.
- Многого хочешь! - усмехнулся незнакомец. - Бог занимается
проблемами глобальными: судьбами цивилизаций, континентов,
целых планет наконец. Всеми прочими делами занимаемся
мы, Небесная Канцелярия.
- И у вас бюрократия, - вздохнул Уолдя.
- А как же! - учительским тоном сказал незнакомец. -
Есть только два способа управления человечеством: военно-полицейский
и мирно-бюрократический. Других, увы, Бог придумать не
смог.
- Ну вот, - разочарованно протянул Уолдя. - А пели:
каждый человек - вселенная, каждый уникален, неповторим!
Для бюрократа же все мы всего лишь некие условные единицы!
- Вы себе льстите: в массе все вы очень даже повторимы!
Ибо люди не изменяются, какими были во времена египетских
фараонов, такими и остались. Отдельные гении не в счет,
речь ведь о массах! Итак, чем же ты недоволен?
- А с кем я говорю? Вы забыли представиться.
- Я - младший эксперт отдела сбора информации по личным
вопросам, ангел восьмого класса.
- Восьмого класса? - переспросил Уолдя, покопался в
памяти, прикинул и пожал плечами. - Если не ошибаюсь,
по старой табели о рангах это чин, равный майору. И я
майор. Ну и чего ты от меня хочешь?
- Я? Это ведь ты жаловался Богу, мне поручено разобраться.
Слушаю тебя внимательно, чем же ты конкретно недоволен?
- Да всем! Что я такого Богу сделал, что он мне всю
жизнь поломал?
- Ты что-то путаешь, человече: Бог, наоборот, исполнял
твои желания, причем точь-в-точь, как ты просил.
- Ну, ты! - вскочил Владимир. - Мне плевать, какого
ты там класса ангел или черт, но у меня умирает жена,
самый мой любимый человек, всё, что у меня есть, а ты
хочешь сказать, что это я просил Бога убить ее? Причем
убить медленно и мучительно! Ты хоть соображаешь, что
несешь, пидор небесный?!
- Лаешься, как прапорщик, а еще майор! - поморщился
незнакомец. - Даже стойку боевую принял, вояка - я ведь
дух бестелесный, забыл? Садись и вспоминай, напряги свои
извилины и вспоминай! Ну? Юность, юность припомни, как
с другом своим читали Ремарка. Вспомнил? Как мечтали
о девушке, похожей на Патрицию Хольман? Ну, а разве твоя
Люся была не такой? Отвечай: не такой?
- Лучше! - почти крикнул Уолдя. Немного остыв, добавил:
- Ты понимаешь... Она не такая, как все бабы. Они все,
сколько я их знаю, норовят как-то сломать тебя, перекроить
на свой лад, слепить что-то подходящее под их идеал или,
вернее, под их представление об идеале. А она - нет!
Нет таких во всем белом свете. Понимаешь, нету!
- Знаю. Она любила тебя таким, каков ты есть со всей
твоей гусарской придурью, любила с юности и всю жизнь,
только ты оценил это... через тридцать лет! Так причем
здесь Бог?
- Оно так, - вынужден был признать Уолдя. - Но ведь
понял же! И чудом вытащил ее сюда, в Америку, через все
бюрократические рогатки! И мы были счастливы! А твой
Бог...
Уолдя отвернулся, чтоб незнакомец не увидел его слез.
- Вот-вот! Чудом он ее, видите ли, вытащил! Ты просил,
Бог услышал твою мольбу - вот и все чудо. И чем же ты
недоволен? Ты хотел Патрицию - ты получил ее. Только
почему-то забыл, что Патриция Хольман умерла от туберкулеза
ровно через два года, на самом пике их любви. И когда
ты просил о Патриции Хольман, этого, именно этого ты
не учел? Роберт Локамп, который тебе тоже очень нравился,
через два года похоронил свою любимую - будь готов и
ты к тому же! Таковы правила игры.
- Правила игры?! - снова взорвался Уолдя. - Для вас
это игра?! Все наши радости и горести - всего лишь игра?!
- Игра, - подтвердил незнакомец. - Сценарий сочиняете
вы сами, мы скрупулезно исполняем ваши просьбы, ну а
то, что спектакль редко получается таким, как был задуман,
это уж не наша вина.
- Ладно, я понял: два года были предопределены. Но разве
мы не могли эти два года прожить чуть-чуть иначе, чем
вы дали нам? То, что я врач - и неплохой, между прочим,
врач - здесь работаю шофером - это тоже я выпросил? Это
тоже исполнение моих желаний?
- А как же, мой френд? - незнакомец явно издевался.
- Твой г e р o й Роберт Локамп не только любил свою Патрицию.
Пил с друзьями по кабакам и играл проституткам на пианино
- кстати, и у тебя это неплохо получалось, - но и работал
таксистом, и автомехаником, и тоже порой сидел без гроша
в кармане. Все это ты также получил, не так ли? К тому
же в детстве ты мечтал стать шофером ? Осуществляются
мечты!
Уолдя кивнул. Что есть, то есть, но не об этом же речь,
не это главное, чего он увиливает от главного.
- Ну, а то, что в Америке ты не стал врачом... Один
еврей пожаловался Богу, что вот-де он соблюдает все зап
o в e ди и предписания, а награды никакой, ну хоть бы
дал один разочек выиграть в лотерею, что ли. На что Бог
ответил: "Да ты хотя бы раз купил билет!" Так
и ты: ты хоть раз пытался сдать экзамен?
- Я знаю мужиков, которые всё сдали, а резидентуру годами
получить не могут! И они помоложе меня. Чего ж зря силы
тратить?
- Ну, а вдруг? Это ведь их судьба, а у тебя разве не
могло быть иначе? Или ты ожидал, что сенаторы специально
ради тебя изменят закон? И предъявляешь претензии Богу,
а не самому себе!
Уолдя не ответил. Вытряхнул из пачки сигарету, чиркнул
зажигалкой, глубоко затянулся. Струйка дыма потянулась
в сторону незнакомца, прошла сквозь него и растаяла.
Уолдя потряс головой - видение не исчезло.
- Положим, до сих пор ты был прав, - наконец выговорил
он. – Н o уж б o льн o крохоборно, не по-людски.
- Так я же и не человек! Вот ты все еще недоволен. Твой
ангел-хранитель дал мне официальную справку о том, что
он для тебя сделал. Вот она, смотри!
В руках ангела 8 класса появился листок с большой, тиснутой
золотом гербовой печатью.
- Ты, помнится, мечтал о подвигах, о славе? В Афган,
правда, не напрашивался, но если бы тебя не пустили,
оскорбился бы, не так ли? И твоему ангелу-хранителю пришлось-таки
потрудиться! Ты ведь гусар, как и все десантники, лез,
куда надо и куда не надо, а отделался легким ранением
и заработал две медали - а сколько твоих друзей полегло
там или осталось калеками? Так что не ропщи. Ну, а что
вместе с наградами довелось наглотаться всякой грязи
и мерзости, так ведь это непременное приложение к любой
войне. Впрочем.о войне ты тоже мечтал в детстве, просто
в то время подходящей войны не было. Послали при первой
возможности. А сколько раз твой ангел-хранитель спасал
тебя здесь, в Нью Йорке? И когда ты от усталости засыпал
за рулем, и когда пьяный ехал с какого-то юбилея - это
ведь он и никто иной не дал тебе разбиться! Ну?
- Сдаюсь, - поднял руки Уолдя. - Похоже, я дурак, каких
поискать. Есть же у американцев пословица: "Не езди
быстрее, чем твой ангел-хранитель летает."
А я ездил...
- Наконец-то.
- Слушай, а могу я в последний р a з попросить Бога?
В последний раз, а там уж что будет, то будет, а?
- Попробуй, - усмехнулся незнакомец. - Бог редко кому
отказывает!
- Боже милостивый! - поднял очи горе Уолдя и молитвенно
сложил ладони. - Пожалуйста, дай ей пожить еще немного,
хоть чуть-чуть! Ну, пожалуйста, что тебе стоит! Она такая
добрая, хорошая, я люблю ее, господи!
Уолдя впервые в жизни вот так напрямую обращался к Богу,
сбивался от волнения, боялся упустить что-то главное.
Но твердо знал: о ней, только о ней и ни о чем другом.
- Я передам твою мольбу. Не сомневаюсь, что и это твое
желание Господь исполнит! - кивнул незнакомец и грустно
усмехнулся: - Хотя, боюсь, человече, ты опять ничего
не понял!
Уолдя растерянно хотел переспросить, но видение исчезло,
он оставался один в бескрайней пустыне, и только барханы,
барханы до самого горизонта и огромная, какая-то наглая
луна над ними.
Он проснулся от прикосновения. Люська сидела рядом,
гладила его по руке. Бледная, химия и гормоны сделали
ее лицо круглым, она облысела - и все равно самая чудесная,
самая-самая.
- Проснулся, солнце-майор ты мой? А я вот сижу, думаю,
как хорошо, что ты у меня есть!
- Как себя чувствуешь, рыженькая?
- А знаешь, лучше, много лучше! - Она вдруг нахмурилась.
- Пока не забыла, пообещай, что если я умру, ты дочку
мою Светку не оставишь. Поклянись!
- Ну что ты, Люсь, о чем ты? Не умирай раньше смерти,
тебе ведь уже лучше, все будет хорошо!
- Ну, а если... Если все же?
- Если - не бойся! Я ж ее люблю, как родную.
- Ну и хорошо, милый, спасибо! Что-то я немного устала.
Давай чуток поспим.
Они еще немного пошептались и уснули.
Она умерла во сне...
... Ранним утром выходного дня, когда город еще спал,
Уолдя поехал на кладбище. Машин на хайвэе было немного,
и до кладбища он доехал всего за двадцать пять минут,
хотя оно было и неблизко, миль около двадцати.
Ближе, когда хоронили Люсю, никак не нашлось: ближние
кладбища оказались узко специализированными по конфессиям,
и только это - общехристианским. Здесь справедливо считали,
что Иисус один на всех, так что рядом с могилой католика
Жана Леона была могила православного Стеценко или какого-нибудь
немца -лютеранина.
Проходя по аллее, Уолдя невольно вглядывался в даты
на памятниках. 73 - куда ни шло, а вон там аж 85. К Люсе
Господь был куда менее милостив - всего 52 ей отпустил.
Люсин памятник еще не готов, пока из дерна торчит временная
табличка..
Уолдя поправил табличку, положил рядом цветы, присел
на сложенные неподалеку доски, закурил.
Подумал: видимо не дошла до Бога моя последняя молитва,
не успела.
- Прости, Рыжик, что нечасто бываю: то эта работа сумасшедшая,
то по докторам мотаюсь, скоро хирургам придется надо
мной потрудиться. А со Светкой твоей все в порядке: замуж
вышла за хорошего парня, и свекровь в ней души не чает.
Я ей звоню каждую среду, помогаю, чем могу. Вот так и
живем...
Набежавшие слезы заволокли все туманом, он не вытирал
их, тупо повторяя “так и живем... так и живем... так
и живем...”
Скорбная статуэтка на недалекой могиле вдруг приблизилась
и, казалось, увеличилась в размерах, уже можно было различить
строгий, направленный куда-то в пространство взгляд.
- Это ты, Господи? - тихо спросил Уолдя. - Что ж ты
моей последней просьбы не выполнил? Не так уж много я
просил, верно?
- Ты опять неправ, - откуда-то из пространства зазвучал
негромкий, но властный голос. - Ты просил дать ей пожить
еще чуть-чуть. Я дал. Восемь часов, но семь из них ты
проспал.
- Разве я восемь часов имел в виду? Ты же всезнающ,
ты не мог не понимать, что я просил! Почему ты оказался
таким крохобором, почему уцепился за нечаянное слово "чуть-чуть"?
Ты же не компьютер, ты же понимаешь, что такое любовь1
- Опять ты несешь вздор, человек! Я живу в вечности,
и понятие “чуть-чуть” для меня не существует. Восемь
часов или восемь веков или вся твоя жизнь - все это "чуть-чуть" в
сравнении с вечностью. Я всего лишь в который раз исполнил
твою просьбу. Могу и сейчас помочь, если нужно. Помочь?
- О нет, с меня хватит! Спасибо тебе, Господи, ты поистине
щедр! Но мне от тебя больше ничего не надо! Ни-че-го!
|