Эксклюзив

СЕМЕН БУКЧИН, Mинcк.

 КРАСНОЯРСК-26
ИЗ ЗАПИСОК ВОЕННОГО СТРОИТЕЛЯ
Прoдoлжeниe. Нaчaлo в №11

 

"ПОЛУСОТКА"
- Радиационный фон на производстве повышен. Поэтому правила техники безопасности должны соблюдаться безукоризненно.
С этой фразы молодой гражданский инженер Алексей Головачев начинал каждое занятие с "молодыми", которым предстояло работать в шахте. Но отчего этот фон там повышенный - об этом, разумеется, ни слова. Отбойный молоток оказался серьезной вещью, под двадцать килограммов весом, да еще электрошнур к нему нужно было правильно удерживать. Нам выдали каски, "прокладочный" комбинезон, который надевался между нижним бельем и рабочим хабэ, и второй, "защитный", надевавшийся поверх. Это была какая-то синтетика, которая создавала жуткий тепловой эффект. Даже в мороз мы здорово потели в этой "слоености", прикрытой сверху бушлатом, который перед работой снимался в рабочей бытовке.
Отдельный инструктаж я прошел у Рашида.
- Когда в шахте выйдем из электрички, - учил он, - смотри под ноги, старайся идти по шпалам и не попадай ногами между ними, там грязная вода. На выходе из подъемника в штрек есть железная лестница, иди по ней, не касаясь перил, на них пыль лежит вредная. Неделю мы работаем на проходке базальта под рекой - это выработка для служебных помещений и монтажа оборудования. Здесь полегче в смысле сохранения здоровья. А на следующей неделе меняемся с бригадой, которая работает под горой на добыче руды. Там полегче, потому что молоток не нужен, все делает комбайн, мы стоим только на отгрузке. Зато вреда для здоровья намного больше. Поэтому после смены нужно сильно отмываться. Сначала в душевой на комбинате, а потом в умывалке в роте, потому что после комбинатского душа то же хабэ на себя натягиваем. Жалко им для нас второго комплекта одежды. Экономят...
И еще Рашид предупредил: любая, даже самая маленькая ранка будет заживать долго и гноиться, поэтому лучше, чтобы никаких царапин, ссадин.
- Короче, осторожно на объекте поворачивайся.
И вот первый рабочий выезд в шахту. На железнодорожной платформе, при входе в электричку, "краснопогонники" тщательно обыскивают нас. Отбирают, как правило, продукты - супы-концентраты, консервы, сухую колбасу, печенье, яблоки, фруктовые напитки. Иногда от них удается откупиться трешкой или пятеркой. В комбинатском подземелье, на втором горизонте, есть столовая, где мы обедаем. Но мы любим в три положенных нам, помимо обеденного, получасовых перерыва, готовить что-то свое на тайком пронесенных и тщательно укрытых в рабочих "биндюгах" (железных коморах-ящиках, где хранился инструмент) электроплитках. Было в этом что-то почти домашнее...
Электричка несется вдоль Енисея. Я вглядываюсь в окно. Боже мой, сейчас, за крутым поворотом, она врежется в гору! Но поезд мягко врывается в черный туннель, на стенах которого, как в московском метро, мелькают огни. Сейчас услышишь по динамику: "Станция "Дзержинская"! Увы, другая звучит команда: "Быстро на выход!"
Я никогда в жизни не был, и, скорее всего, уже не буду в таком поистине циклопическом по размерам подземелье. Здесь было просторно, ну, как, к примеру, на площади Независимости в Минске. От платформы, у которой остановилась электричка, отходили в разные стороны не только пути узкоколееек, но и устланные бетонными плитами автомобильные дороги, по обеим сторонам, которых шли, как в городе, тротуары. А вот вдоль ярко освещенных непонятно откуда шедшим светом тротуаров располагались не здания, а какие-то полупрозрачные, как будто из пленки сделанные, ярко светящиеся стены, за которыми - это было видно по шевелящимся за ними теням и гудению техники - шла какая-то гигантская работа.
-- Второй горизонт. Монтажное производство, -- коротко и приглушенно бросил мне Рашид. - Мы сегодня на четвертом, на базальте.
Позже я узнал, что горизонты соединены между собою скоростными лифтами. Люди, работающие, к примеру, на первом горизонте, не знают, что делается на шестом или пятом. Пропуск был только на свой рабочий горизонт. Для посещения другого нужна была соответствующая отметка. Были, конечно, специалисты из гражданских, которые имели доступ всюду. Но даже их "краснопогонники", охранявшие входы на каждый горизонт, тщательно проверяли - и документы, и одежду. Если у нас отбирали продукты и водку (провоз спиртного в шахту, как и сама выпивка там, считались тяжелейшим нарушением режима и влекли серьезнейшие кары), то у гражданских изымали малейший клочок бумаги - нельзя было ни вносить, ни выносить. Искали обрывки схем, чертежей - к этому было особое внимание.
...Крошечным составчиком из двух вагонов нас потянули по узкоколейке. Затем был спуск клетью в шахту и уже пешком по шпалам, по которым шуровали вагонетки с породой и под которыми действительно хлюпала вода, мы добирались до нашего штрека. Здесь была бытовка с двумя телефонами, столом с топчанами, запертая на замок железная "биндюга", ключ от которой имелся у Рашида. Над входом в штрек был укреплен счетчик Гейгера, и лупил он как пулемет. Рашид перехватил мой взгляд.
- Да, фон повышен, но здесь такие нормы, главное, чтобы стрелка не перешла за красную отметку. Вот на руде, там еще покруче...
Мои познания в атомной физике были более чем скромными. Но кое-что я невольно узнал, потому что, самостоятельно занимаясь проблемами гносеологии (теории познания), уперся в физику элементарных частиц и кое-что популярное почитал из этой сферы. Пытался разобраться в "принципе дополнительности" одного из отцов квантовой механики Вернера Гейзенберга, в теории квантовых ансамблей академика Блохинцева. Прочитанное по философским проблемам атомной физики и стало, собственно, основой элементарной моей осведомленности о процессах, связанных с ядерной реакцией. И это знание дало мне повод подозревать, что если у нас счетчик Гейгера работает почти на полную мощность и здесь же добывается урановая руда, то это означает не просто "повышенный" радиоактивный фон (как считал Рашид), а, прежде всего, то, что где-то рядом идет использование урана как ядерного горючего. Его основа - это изотопы урана и плутония. Но в природе в открытом виде встречается только уран. Все остальное можно получить только в ядерных реакторах. Кажется, это называется вторичным ядерным горючим... Значит, здесь работает или один реактор очень большой мощности или несколько реакторов, поддерживается постоянная цепная ядерная реакция. Но ведь не ради же выработки электроэнергии все это запрятано под землю? Впрочем, кто знает, откуда сюда поступает энергия и для города и для производства... А главное, -- что же здесь производят? Да, конечно, прежде всего, добывают природный уран... И что дальше?
Вот над чем неделями билась моя голова, когда мы попеременно работали то на выработке базальта, то на отгрузке руды. На последних работах счетчик Гейгера действительно работал с большей скоростью, но и красная отметина превышала на ряд делений показатель, установленный в базальтовом штреке. Уровень безопасности как бы повышался. Получалось, чем опаснее работы, тем лучше с безопасностью. Чепуха, рассчитанная на идиотов!
Очень хотелось обсудить эти проблемы с Рашидом. Но что-то мне подсказывало, что при всех моих добрых отношениях с командиром отделения, не следует заходить столь далеко в подобного рода откровенностях. Видно было, что Рашид говорит мне только то, что сам считает нужным, и не ждет от меня каких-то расспросов. Да и знает ли он что-то до конца? Образование-то всего восемь классов, потом, до армии, работал на стройке... Да и где было найти время на разговоры? Во время долбежки базальта за нами следом шли крепильщики из второго отделения, Рашид перемещался от нас к новым крепям, проверял их на прочность, следил за прокладкой электрошлангов, чтобы где не замкнуло или не убил кого случайно оголившийся провод. На отгрузке руды он вместе со всеми орудовал "шуфелем", громадной лопатой с загнутой концом, комбайн только половину породы выбрасывал в вагонетку, остальное просыпалось на шпалы, и мы должны были освобождать путь и догружать вагонетку доверху.
Вечером, в казарме, после ужина, мы валились с ног от усталости. Некоторые после вечерней поверки падали на койки, в рабочей "грязной" одежде, не сняв "прокладочного" комбинезона и, естественно, не вымывшись. Не желая, чтобы "грязь" от них попадала на мою койку, я попросил Рашида дать мне место у стенки, чтобы мою койку и соседнюю, на которой спал часто не снимавший комбинезона казах Кенжебаев (Кенжа), отделял проход. Кенжа не обиделся, его вообще нельзя было обидеть.
Ну а уж мылся я и в шахтной душевой, а потом еще и в казарме до посинения! В последней, где горячей воды не было, поливал себя на кафельном полу холодной из шланга и даже укладывался на этот пол спиной, не только избавляясь от радиактивной грязи, но и страстно мечтая заполучить ангину, и даже был согласен на воспаление легких, лишь бы оказаться если не в прекрасном, расположенном на берегу озера зонном госпитале, то хотя бы в добротной полковой санчасти, чтобы там передохнуть несколько дней в безделье и чтении книг. Но куда там? Не вылезавшего в Минске из ангин и всяческих фарингитов и ларингитов, здесь, в тайге, в резко континентальном, здоровом сибирском климате, меня ничто не брало. Несмотря на все усилия заболеть - я не болел.
Нельзя сказать, чтобы о нашей безопасности совсем уж не заботились. И спецодежда и тщательное мытье были первейшим средством от радиационной заразы. На объекте, как дополнительное питание, выдавали молоко и сухую колбасу. Каждую неделю грейдер срывал на полковом плацу "грязь", которую наносили солдаты сапогами из шахты, и грузовик привозил свежий песок, который мы разбрасывали лопатами. Но - увы! - большая часть рабочей солдатни совершенно не понимала, где служит-вкалывает. Это, прежде всего, касалось тех, кого мы звали "чурками", рабов из Казахстана, Средней Азии и с Кавказа, которых было большинство. Этим ребятам настолько нравилась красивая цветистая спецодежда, что они в ней укладывались спать. Ну а уж долгое мытье и вовсе не было их традицией. Двумя слегка смоченными пальцами они проводили по глазам, ушам, и на этом обряд омовения, как правило, заканчивался. Опасность была невидима, и слово "радиация" не производило на них никакого впечатления. "Чурки" первыми заболевали лейкемией и отправлялись сначала в озерный госпиталь, где приходили в восторг от настоящего дворца, в котором их помещали, от белоснежных постелей, ежевечернего кино, сверхвнимательных врачей и сестер, ошеломляющей кормежки. Ну а потом их последний путь лежал на "девятку".
Маленькому туркмену с укороченной левой ногой, которого все звали Дайла (от фамилии Дайлетджанов), на объекте давали пятнадцать минут на доставку в лабораторию опытного образца урановой породы из нового слоя. Кусок породы заворачивали в специальную бумагу, клали в контейнер, который закрепляли на тележке. Однажды по дороге на третий горизонт, где размещалась лаборатория и куда мне по поручению Рашида иногда приходилось ходить за новыми головками и предохранителями к отбойным молоткам, я встретил Дайлу. Он сидел на тележке в закутке и с удовольствием пил молоко, закусывая колбасой.
- Дайла, - сказал я, - тебе дали пятнадцать минут, а уже час прошел. Ты понимаешь, на что ты уселся своей туркменской жопой? Ты же заразу радиационную себе прямо в задницу запускаешь?
Дайла был добродушный парень. Он махнул рукой.
- Зачем ругаешься, бачка? Дайла отдыхает. Пятнадцать минут и еще пятнадцать минут - никому плохо не будет. А Дайла отдохнет. И заразы никакой здесь - посмотри как чисто.
В лаборатории не очень переживали по поводу опозданий Дайлы. Работы было много, образцы доставлялись из разных штреков.
Через три месяца добрый Дайла умер в госпитале-дворце на берегу чудесного озера, окаймленного тайгой.
В одну из смен, едва мы выгрузились на объекте, прозвучал приказ: "Лицом к вагонам! Руки упереть! Головы не поднимать!" Навстречу шел какой-то состав. Приподняв слегка упертый в вагонную стенку локоть, я из-под мышки умудрился увидеть стоявшие на открытых платформах громадные металлические бочки с надписью D-2. Дейтерий-два! То, что в ядерной физике называется "тяжелой водой". И далее все то, что я к тому времени знал, выстраивалось в понятную схему. Дейтерий способствует замедлению ядерной реакции. А замедление требуется потому, что идет очень мощный поток быстрых нейтронов, под воздействием которых делится уран. В итоге получается новый продукт - плутоний. И не в тех микроскопических дозах, в которых он содержится непосредственно в урановой руде, служащих лишь для лабораторных целей, а в количествах, необходимых для ядерного оружия. Следовательно, здесь добывают оружейный плутоний - начинку для атомных бомб.
Вот причина этой сверхсекретности! Конечно, я не имел возможности судить о мощности комбината. Но в том, что это суперпроизводство, сомнений не было. Сами масштабы его - объемы вынутой породы, гигантские площади подземного города, располагавшегося на шести горизонтах-этажах, - впечатляли и убеждали в этом. Конечно, чтобы поставить производство плутония на поток, здесь должен был работать мощнейший реактор.
Своими соображениями и наблюдениями я не делился ни со Славой Голубчиковым, ни с Рашидом. Но в одно из увольнений навестил городскую библиотеку и полистал в читальном зале несколько популярных книжек по ядерной физике и атомным силовым установкам. Все сходилось. Из руды природного и, кстати, дорогостоящего урана-235 или урана-238 путем обогащения добывали искусственные изотопы. А затем уже в процессе цепной реакции (деления урана-235 под воздействием мощного потока нейтронов) получали плутоний. В реакторе с тепловой мощностью около одного миллиона киловатт в сутки можно было получать около 500 граммов плутония. Обычный реактор на тепловых нейтронах при делении одного килограмма урана-235 давал около 500 граммов плутония-239. Конечно, в популярных книжках ни слова не было о том, насколько возрастала бы плутониевая производительность реактора в случае максимального использования запасов природного урана в качестве ядерного горючего.
Когда выходил из библиотеки, на улице столкнулся с начальником режимного управления КГБ майором Сицко. Я козырнул и хотел пройти мимо, но он остановил меня вопросом:
- Пополняешь знания?
- Да, журналы кой-какие литературные посмотрел, - буркнул я.
Тогда я еще не знал, что это за майор. Пройдет менее полугода, и майор Сицко часами будет расспрашивать (допрашивать?) меня о многих вещах. Тогда же он вспомнит и о моих специфических "библиотечных интересах". Это будет во времена раскрутки дела о так называемом "Антисоветском литературном объединении". История, рассказ о которой впереди.
Читатель видит, что я часто забегаю вперед, опережая события. Но это происходит оттого, что спустя почти сорок лет время и события спрессовались и желание рассказать о многом борется с пониманием, что говорить нужно о главном. Хотя, где оно и в чем, это главное? Иная бытовая деталь подчас оказывается более существенной по сравнению с кажущимися самыми великими откровениями и "тайнами".
...Итак, два месяца лесоповала и три месяца в шахте до случая с "оскорблением действием" старшины Задыбы - таков был мой "послужной список" к тому моменту, когда я, вкалывая на цементной станции (10 суток "губы"), ожидал решения своей участи.
"КУПРИН ИЗ АВТОБАТА?"
Они встретили меня так, как будто уже шел суд. Командир части, кряжистый, с отвисшими бульдожьими щеками, полковник Янчук в центре за своим столом, покрытым зеленым сукном, по бокам за малым приставленным столиком начштаба Бутов и замполит, худой язвенник подполковник Зиманенко. У стены, на стульях в роли то ли неполноценных народных заседателей, то ли публики - хлыщеватый красавец, покоритель здешних дамских сердец комбат Васильев и наш комроты, вечно чего-то стесняющийся Петриков.
- Ну вот, - почти добродушно сказал Янчук, - комиссия все установила, есть протокол, ты должен подписать... Через три дня в Доме офицеров будет заседать спецсуд. Так что ты как раз поспел к сроку, пятеро вас таких орлов набралось... Получишь не меньше двух лет. Трудиться будешь здесь же, в зоне, в лагере с другими заключенными. Так что поздравляю тебя с началом новой трудовой жизни. А через два года, если покажешь себя с хорошей стороны, может, и возьмем тебя обратно, дослуживать.
Ненависть к этой рассевшейся передо мной пьяни в офицерских мундирах, к этим вершителям моей судьбы буквально душила меня. Они уже знают заранее приговор! Два года! Впрочем, чего удивляться? Я был в Доме офицеров на одном таком "процессе". Судили двух сбежавших из части "молодых". И куда они могли убежать? Вырыли какое-то подобие землянки под "девяткой" и жили там почти две недели. Кончились продукты, и они сами пришли в часть, сдались. А сбежали потому, что "деды" били их смертным боем и всячески унижали. Но кто их слушал, жалких, запуганных пацанов? Выступил замполит ротный, под одобрительные смешки наслаждавшихся зрелищем "дедов" (с которыми он, замполит, естественно, был "в полном контакте") соответствующим образом охарактеризовал своих подчиненных как "регулярных нарушителей воинской и трудовой дисциплины", а потом прокурор потребовал "сурово наказать дезертиров", и спецсуд отправил отощавших, бледных заморышей в лагерь, где зэки быстро превратят их в животных.
Сесть мне не предложили, и протокол я читал стоя. Естественно, в нем не было ни слова о том, как Задыба оскорбил Голубчикова. Зато были перечислены все мои подвиги, начиная со "спаивания товарищей во время следования эшелона к месту службы" до отказа работать и самоволок в "двадцатке". Несомненно, и ненависть, переполнявшая меня, и чувство обреченности, с которым жил с момента отправки в армию, способствовали этому "чуду": "немой", от которого начальство месяцами не слышало ни слова, заговорил. Да как! Меня буквально прорвало. По обалдевшим лицам я видел, что они ошалели от потока обрушившегося на них моего красноречия. Я заявил, что протокол фальшивка, в нем нет ни слова о грубейшем оскорблении, нанесенном Задыбой Голубчикову, о чем они, безусловно, прекрасно осведомлены. И если уж отдавать меня под спецсуд, то почему никак не наказан старшина Задыба, который по сути спровоцировал мой проступок? Почему не наказаны те, кто сделал нашим командиром, ротным старшиной этого нравственного урода?
- Вы покрываете хама и вора, не только унижающего человеческое достоинство солдата, но и перепродающего солдатское обмундирование, о чем вам также, не сомневаюсь, отлично известно! Вероятно, есть причины, по которым он вас устраивает! -- буквально выкрикнул я.
Мрачные, набычившиеся и вместе с тем несколько подрастерявшиеся физиономии внимали моему витийству. И только Васильев нагловато усмехался: "Вот, мол, какой фрукт у нас имеется!" Комроты Петриков смотрел куда-то в пол.
- У вас порядки в полку хуже, чем описал в свое время Куприн! - продолжал я давить интеллектуально.
- Ты про какого Куприна? Из автобата, что ли? Это ж один из лучших наших офицеров! - угрожающе прохрипел Янчук, имея в виду заместителя командира автомобильного батальона.
- Стыдно, товарищ полковник, быть таким необразованным! Куприн - замечательный русский писатель, в повести "Поединок" изобразил кошмарные порядки в старой царской армии. Так у вас по сравнению с Куприным в сто раз хуже! Тогда хоть офицеры совестливые попадались!
И еще подпустил демагогии идеологической:
- Так то ведь царская армия была, а у нас - советская!
Тут не выдержал замполит Зиманенко:
- Ты нам мораль не читай! Если есть замечания по протоколу, можешь изложить письменно. Суд разберется.
Ага, струхнули начальнички! Теперь нужно их давить до конца!
- Я ничего писать и подписывать не буду. Потому что дальше этого кабинета мои объяснения не пойдут. Но если вы отдадите меня под спецсуд - я отправлю в ЦК КПСС, в Министерство обороны, в Средмаш письма с подробным описанием, как издевался над нами капитан Артеменко, как вы покрываете тяжкое оскорбление, нанесенное старшиной Задыбой рядовому Голубчикову, и вообще про все порядки в нашей части!
- Думаешь, дойдут твои цидулки? - скривился Бутов.
- Я знаю, что вы имеете в виду, товарищ майор: зонная цензура проверяет всю почту. Но у меня здесь есть друзья, они бросят письма в почтовые ящики в краевом центре или уже в Москве.
- Смотри, как разговорился, шантажист гребаный! - покачал головой Бутов и прибавил, что хорошо бы мне в задницу засадить кое-что со скипидаром и медными стружками. - Прямо Цицерон у нас выискался! А то все молчал, молчал, и вдруг такие речи!
- Да где мне с вами, товарищ майор, равняться, - скромно заметил я. - Вы у нас на плацу перед разводом почище любого Цицерона выступаете.
Зиманенко слегка хохотнул. И Васильев пустил ехидную улыбочку. Бутов побагровел, хотел что-то сказать, скорее всего, забористо выругаться, но Янчук остановил его жестом, поморщился и махнул в мою сторону:
- Выйди, подождешь в коридоре.
Почти час я болтался по коридору штаба части под приглядом дежурного лейтенанта и двух рядовых комендантского взвода, доставивших меня с гауптвахты. Через двойную дверь кабинета командира полка ничего не было слышно. Наконец, вышел Бутов. Глядя куда-то мимо моего уха, просипел пропитым голосом:
- Завтра, как обычно, заступишь в смену вместе с бригадой. Поработаешь еще у нас... Со спецсудом повременим... Пока... А там поглядим! Кстати, имей в виду, нам известно, что ты не только на старшину Задыбу руку поднял, но и рядового Кузяева еще в учебной роте избил. Соображаешь, на какой срок потянет, если мы и этот факт к делу приобщим? Знаток Куприна, мать твою!
Весь этот разговор у начальства я пересказал Рашиду.
- Плохо твое дело, - сказал Рашид. - Ты думаешь, они тебя простили, что ли? Или ты их очень напугал? Да ты понимаешь, что ты им наговорил? Они век такого ни от кого здесь не слыхали! И твоего выступления никогда не забудут и не простят.
- Может, и в самом деле в Москву написать? - пробормотал я, заметно упав духом.
- Да кому еще там твои письма попадут? Если вообще дойдут... Разве ты не знаешь, что жаловаться в нашей Системе запрещено? Только, когда начальство само спрашивает, можно что-то сказать. И то - с умом надо...
- И что же теперь будет?
- А то, что выждут они маленько, крепко присмотрят за тобой, чтоб никаких писем не смог никому передать, это уж Задыба обеспечит, да и увольнений никаких больше не получишь, а потом отошлют тебя на объект "О". Знаешь, что это такое? Это - "Очистка". Видел за терриконом ограду? Там стоит спецрота, и засылают в нее таких шустрых как ты. На сортировку породы из отвалов. Работа на свежем воздухе, только через три-четыре месяца болеть человек начинает, ну, конечно, в госпиталь его, диагноз известный - лейкемия. Ну и на "девятку" потом, без оркестра. А родителям, как положено, письмецо - погиб ваш сын, выполняя воинский долг. И проститься не дадут, поскольку не положено чужим в зону приезжать.
Печальную картину нарисовал Рашид, и меня хватило только на один вопрос:
- А как же там офицеры служат?
Ответ не оставлял никаких надежд:
- Офицеры на два часа в день приезжают на объект "О". А командуют там бывшие зэки, вольнонаемные из гражданских. Им за эту службу срок на поселении уменьшают здорово. Ну и проволока там, охрана чекистская, не сбежишь...
Я снова стал ездить в шахту. Все было вроде, как обычно. Задыба то делал вид, что не замечает меня, то язвительно улыбался, поймав мой взгляд. Впрочем, нарядами он меня совсем не обременял, и я как будто вернулся в свое первоначальное привилегированное положение. Но все в роте знали, и я прежде других, что все это временно и должно закончиться весьма скверно для меня. Я был вроде зачумленного. И только Голубчиков глядел на меня страдальчески-виновато. Но я запретил ему продолжать дружеские отношения со мной, опасаясь, что начальственная месть перекинется и на него.
Рашид после того разговора был со мной холодно-безучастен, и это поражало меня больше всего. Позже я сообразил, какую выдержку проявил потомок Чингисхана. Спустя недели три в шахте он украдкой шепнул: "После отбоя выйдешь за баню". Мы встретились недалеко от того места, где били капитана Артеменко.
- Слушай, - сказал Рашид, - очень скоро сюда, в зону, приедет московская комиссия, смешанная, люди из Средмаша и Министерства обороны. Она приезжает раз в год и обходит все роты. Можно заявлять жалобы. Они сами об этом просят. Это твой шанс. Может, тебе повезет... Если нет - после отъезда комиссии тебя отправят на объект "О". Ты все понял?
Да, я все понял. Московская комиссия - это действительно был мой единственный шанс.
ПОЛКОВНИК ФЕДОРЧУК
...И вот они идут вдоль строя нашей роты. Впереди невысокий полковник, блондин лет сорока, с каким-то легкомысленным хохолком над лбом. За ним семенит наш генерал Лавазов и далее остальная свита - вперемежку наши зонные офицеры и московские гости. Какая поразительная разница в лицах! У наших лица пропитые, угрюмые, скованные, неживые. У москвичей - блеск в глазах, естественность, какая-то свежесть и нормальность людей "оттуда", "с воли", с "Большой Земли".
- Имеются ли жалобы? - выскочил из-за спины полковника худой майор с заметным косоглазием.
Я поймал взгляд начштаба Бутова. Он как бы подначивал: "Ну что ж ты? Давай!"
Вышел из строя, назвал себя. Все было давно продумано, ничего лишнего, никаких подробностей. Коротко: было унижено человеческое достоинство моего друга, рядового нашей роты, я в этой ситуации, видимо, повел себя не лучшим образом, ввиду деликатности некоторых моментов прошу о личной встрече с представителем комиссии. Хорошая литературная речь в устах обычного военного строителя - это должно было произвести впечатление. И сработало!
- Запишите! - бросил полковник косоглазому майору.
Следующим утром, когда в электричке ехали в шахту, Рашид сказал мне:
- Может, тебе и повезет... Комиссия - больше ста человек наехало, а к нам самая головка попала. Видал, как наш Лавазов за этим полковником топал? А потому что большая шишка этот полковник. Начальник политуправления в Средмаше. Он и в прошлом году наш полк проверял. Федорчук его фамилия. Говорят, неплохой мужик.
Однако, ни сам "неплохой мужик", ни другие члены комиссии не спешили встретиться со мной. Я уже решил, что дело мое гиблое, как на четвертый день меня в шесть утра разбудил Задыба.
- Что за пожар? - недовольно пробурчал я. - Подъем через полчаса еще.
- Заткнись, сука! - оборвал меня старшина. - Будешь делать, что я скажу. Сейчас, перво-наперво, мыться-бриться. Возьмешь потом в каптерке пэша, вычистишь щеткой, чтоб ни пылинки, подворотничок свежий подошьешь, бляху на ремне надраишь асидолом, чтоб блестела, как у кота яйца! Про сапоги не забудь! Пройдешь у меня полный контроль и получишь увольнение на четыре часа. К десяти утра должен быть в городской гостинице, в номере двадцать шесть. С тобой будет говорить полковник Федорчук. Понял?
И впихивая мне в руку увольнительную:
- Думай, мудила, что болтать-то будешь!
Без пяти минут десять я уже прохаживался по ковровой дорожке местной "Астории". Ровно в десять постучал в двадцать шестой номер. Никто не ответил, и я толкнул дверь. Это был, конечно, "люкс" из нескольких комнат. Я оказался на пороге гостиной, на низком круглом столике у дивана стояла початая бутылка коньяка, блюдце с нарезанным лимоном, плитка шоколада, в углу у большого окна с эркером, выходившего на площадь, была прислонена незачехленная двустволка, рядом ней спиннинг и охотничьи сапоги, на кресле валялся охотничий комбинезон. Судя по всему, зонные власти ублажали московских гостей и охотой и рыбалкой.
- Прошу извинить! Душ принимал! - полковник Федорчук вошел в халате, растирая голову махровым полотенцем.
Я вытянулся, отдал честь, доложил "по форме" - такой-то явился по вашему приказанию. Он кивнул и пригласил сесть.
- Коньяку предложить не могу, а вот кофе мы закажем, пожалуй. Полагаю, не откажетесь?
Я что-то полуутвердительное пробормотал. Надо сказать, полковник Федорчук вел себя со мной, как бы это сказать поточнее, вполне обыденно, что ли. Ни барства, ни начальственности, но и без излишнего демократизма. За этой обыденностью угадывалась привычка к большой власти, соединенная - в чем я убеждался с каждой минутой - с умением быстро оценивать людей и вполне очевидной доброжелательностью. Хотя, конечно, и пафоса идеологического у начальника политуправления было, что называется, с избытком.
Он позвонил, сделал заказ, а затем пошел почти часовой монолог.
- Ну, вот что, - начал полковник Федорчук, подливая себе в кофе коньяк, а мне сливки, - ничего мне рассказывать не нужно. Я вашу историю знаю. Вашего друга Голубчикова действительно оскорбили ужасно, жена потратилась на самолет... Одним словом, на следующей неделе он получит десятидневный отпуск, слетает в Москву... И Задыбу мы накажем. А вот с вами что делать? Вы совершили тяжелейшее воинское преступление - ударили старшего по званию. Вас нужно судить!
- Судите, - равнодушно сказал я, уже зная, что суда не будет.
- Попрошу без героических поз! - довольно жестко сказал полковник. - Страдальцем себе представляетесь? Ну, как же, с четвертого курса университета в армию призвали? Да еще куда - в зону! Жалко вам себя невероятно, не так ли? А студентов, которых в сорок первом году накануне защиты диплома на фронт отправляли, вам не жаль?
- Так ведь война была, - без особого энтузиазма вставил я.
- А сейчас, по-вашему, нет войны? Только потому, что не стреляют? А между тем война идет, товарищ рядовой, и враг у нас посильнее Гитлера. И поэтому страна, армия нуждаются, как и тогда, в сорок первом, в преданных Родине, умных, образованных. Вот и на вас рассчитывали. Но вы же презираете нас! Мне рассказывали о вашем выступлении перед командованием части. Все-то офицеры у вас тупицы, малообразованные, пьянчуги, вроде вашего бывшего командира роты капитана Артеменко. Командира части, полковника Янчука, незнанием Куприна попрекнули! А что вы знаете об этих людях? Да, они огрубели, сидя годами безвыездно в этом медвежьем углу! Но благодаря им наша страна, наш народ могут чувствовать себя сегодня в полной безопасности. Эти грубые, необразованные, по вашему мнению, люди создали то, что заставляет с уважением относиться к нам наших противников. Кстати, вы знаете, что здесь производится?
Вопрос застал меня врасплох.
- Не бойтесь! Говорите без уверток! - приказал он.
- Не собираюсь уворачиваться, - тем не менее медлил я. - Нам, конечно, на политзанятиях на эту тему ничего не объясняли, но полагаю, что здесь изготавливают начинку для атомного оружия.
- Надеюсь, вы товарищей по роте не просвещали на этот предмет?
- Не просвещал.
- А как вы догадались? - полковник вперил в меня свои светло-голубые глаза.
- Ну, это не особенно трудно было... Горно-химический комбинат... Не зря же здесь урановую выработку в таких масштабах ведут...
- Да, не зря! - полковник явно воодушевился. - Вы думаете, что попали в некую страшную зону! А ведь вам, молодому журналисту, невероятно повезло! Сейчас, конечно, об этом рассказывать нельзя, но, может быть, через годы... Вы, можно сказать, прикоснулись к еще неведомому человечеству чуду. Единственный в мире мощнейший подземный реактор! Подземная атомная станция! Уникальные сооружения!
Вот этого я не знал. Атомная станция! Значит, все здесь автономно, и энергия здесь своя, питает и производство и город.
Полковник подошел к окну, отдернул штору.
- Знаете, я мечтаю о том, времени, когда там, на горе, будет поставлен памятник солдату-строителю. Его руками, его трудом здесь все создано - и город, и уникальное производство.
- На горе не устоит, товарищ полковник, грунт ненадежный, может обрушиться, а потом отвалы закроют, - обнаглел я. - Лучше уж на "девятке", и высоко, и безопасно.
- Намекаете на жертвы? - сощурился он. - Да, людей погибло немало. Но ведь в присяге сказано: "А если потребуется, то и отдать жизнь..." А жизнь отдают не только в бою. Хотя, как я уже говорил, идет необъявленная война. Наши войска были созданы в 1947 году по личному приказу Сталина. Курчатов испытал атомную бомбу только через два года, но уже было ясно, что дело нужно ставить на серьезную промышленную основу. Особенно после того, как американцы демонстративно, явно угрожая нам, сбросили атомные бомбы на Хиросиму и Нагасаки. Заключенным такую важнейшую задачу нельзя было доверить. Так появились наши части. Боевых офицеров пришлось учить азам строительного дела. А они брали Варшаву, Будапешт, Прагу, Берлин. Танкисты, артиллеристы, летчики... Герои, в орденах и медалях. А тут тайга, котлованы, стройка, сначала командовали заключенными, потом пришли солдаты, военные строители. Некоторые из офицеров не выдерживали, стрелялись... Ну и спивались... И такое было.
"Почему было?" - едва не вставил я, но вовремя спохватился.
- Конечно, нам не хватает людей с культурным багажом. Система закрытая, - продолжал Федорчук. - Поэтому мы рады каждому культурному человеку, попадающему к нам. А вы замкнулись, ушли в себя, обиделись на власть нашу, на государство. Стыдитесь! Сын офицера-фронтовика, вы презираете своих командиров, а, стало быть, и своего отца.
- Не надо про отца, товарищ полковник! - попытался запротестовать я.
- Нет, надо! - отрезал Федорчук. - Я понимаю, что вам неприятно. Да, полковник Янчук не читал Куприна, но и вы меньше всего напоминаете поручика Ромашова.
- Ну не мог же я вызвать на дуэль старшину Задыбу!
- Конечно, дуэль с Задыбой у вас вряд ли получилась бы. Но вы же умнее, культурнее во сто крат этого темного старшины. И на что хватило вашей культуры? На элементарный мордобой?
Можно было, конечно, попытаться поспорить о пользе мордобоя в некоторых случаях, но в моей ситуации это было небезопасно, и я смолчал.
- Ладно, - сказал полковник, - перейдем к главному. В 1967 году исполняется двадцать лет со времени создания наших частей. Юбилей! Мы не можем пригласить человека со стороны, литератора, журналиста, чтобы он написал книгу - очерк истории наших военно-строительных частей. А вы член Союза журналистов, человек пишущий, творческий. Вполне возможно, что эту работу мы поручим вам. Как вам такая перспектива?
- Какая книга, товарищ полковник? - искренне удивился я. - Такие объекты, такая секретность!
Федорчук кивнул:
- Конечно, есть военные и государственные тайны, не подлежащие разглашению. Но и книгу такую, товарищ рядовой, можно написать с учетом этих обстоятельств. Мы подскажем, как это делается. Кроме того, наши солдаты построили немало вполне известных сооружений. Вот об этом можно побольше... Впрочем, эту работу мы вам поручим не сразу. Мы уже немало знаем о вас, но еще проверим, в том числе и родню вашу если не до десятого колена, то в любом случае весьма основательно. Это - во-первых. А во-вторых, вы должны зарекомендовать себя с лучшей стороны здесь, в нашей "Восточной конторе". И для этого вам здесь предоставляется серьезное поле деятельности. У нас большое число несчастных случаев на производстве, гибнут люди. И заболеваний со смертельным исходом немало только потому, что не соблюдаются правила безопасности. Нужно наладить выпуск ежемесячного бюллетеня по технике безопасности. Чтобы эта газета висела во всех ротах всех частей Управления. Газета будет печататься в краевом центре в типографии "Красноярского рабочего". Но это временно. Вы составите план организации небольшой типографии здесь, в зоне. Оборудование, штат... А то ведь до чего дошло - бухгалтерские ведомости и разные бланки заказываем в краевой типографии.
- Но нужны специалисты, наборщики, верстальщики, линотиписты, - пробормотал я в полнейшей растерянности.
- Объедете все части, опросите людей, на десять полков наверняка найдется пятерка бывших типографских рабочих. Одним словом, - Федорчук взглянул на часы, - будем заканчивать. Справитесь с заданием - к Новому году переведем вас в Москву. Будете там работать над историей наших частей. И получите разрешение на продолжение учебы заочно в университете в Минске. И самое последнее. Больше с вами никто никакой воспитательной работы вести не будет. Если вы себе позволите хотя бы что-то похожее на те фокусы, которые вы тут выкидывали, выпивки, самоволки, неподчинение командирам и прочее, с вами поступят так, как должны были поступить уже сегодня, - отдадут под спецсуд по полному списку ваших проступков. Есть вопросы?
- Но, товарищ полковник, - прошептал я вдруг севшим голосом, - солдату срочной службы учиться в гражданском вузе даже заочно запрещено.
- Это смотря, кто и где служит! - усмехнулся Федорчук. - В нашей Системе все определяем мы сами - что и кому можно. И наше решение - это приказ для всех остальных, в том числе для министерства высшего образования. Еще вопросы? Тогда желаю успеха. У вас на всё полгода. И помните: я за вас поручился перед командованием Управления. Подведете меня - не сносить вам головы.
Он протянул мне руку:
- До встречи в Москве, наш будущий Карамзин... Или Ключевский? Вам, собственно, кто из них больше по душе?
- Ключевский.
- Это почему же?
- Если разрешите, товарищ полковник, я в Москве вам это объясню. У вас сейчас времени мало.
- Времени действительно в обрез, - он прищурился, как бы заново приглядываясь ко мне. - Ну что ж, я подожду.
Oкoнчaниe cлeдуeт.