Руcлит

Владимир Усольцев, Прaгa. Лaурeaт пeрмии журнaлa “Флoридa”, 2006г.   Деревенский детектив в черте Минска.                 В пределах города Минска осталось еще несколько нетронутых урбанизацией островков-деревень. Все в них - как в завзятом захолустье: немощенные улицы, покосившиеся хибары, изредка перемежаемые добротными домами, кудахчущие куры, хрюкающие поросята, огородики и бабушки на лавочках. И живут здесь люди не то в городе, не то в деревне. Недалеко от разросшихся Юго-Западов прилепилась к проспекту Дзержинского такая вот деревенька Дружба. В ней снял я в аренду в качестве склада просторный гараж у тракториста Димы, работавшего на мясокомбинате. Димина усадьба располагалась слегка на отшибе, как бы в проулке, в котором был всего один дом – Димин. Дом был, как и большинство строений в Дружбе, неказист, скособочен и скрывался в зарослях каких-то плодовых деревьев. За домом вольготно разместилось невидимое для посторонних глаз Димино хозяйство: два добротных гаража, хлевушки и сараюшки. Один просторный гараж, куда вошла бы и «Чайка», пустовал. Его я и арендовал, а второй гараж скрывал почти новую «Волгу» - главное Димино богатство как с точки зрения материальной, так и с точки зрения духовной. Обладание не каким-нибудь там «Запорожцем» или «Москвичом», а именно «Волгой» – ну точь-в-точь как в гараже Совмина – давало Диме ощущение жизненного успеха. При этом Дима не имел водительских прав и никогда на своем сокровище не ездил. Ему достаточно было этим сокровищем обладать. За Диминым двором начинался обширный пустырь, простирающийся аж до Курасовщины. В последние годы пустырь распахивали, и счастливые обладатели делянок сажали там картошку.             Мы были с Димой ровесники, и это было единственное наше сходство. Был Дима весьма колоритной личностью. С четырьмя классами образования он казался совершенно неграмотным. С огромным трудом он мог подписаться под распиской о получении очередной платы за аренду, и никогда я не видел, чтобы Дима что-нибудь читал. Наоборот, он как-то попросил меня прочитать, что написано на банке с каким-то машинным маслом, сославшись, что плохо видит. Текст был вполне крупный и четкий, и у меня вкралось подозрение, что Дима не в состоянии прочитать предложение, в котором слов больше, чем в классическом «Мара мыла рамы». Говорил он на типичном для глубинки смешанном белорусско-русском языке, ну точно как президент Лукашенко. Обычная для белорусского простого люда подобострастность была у Димы просто гротескной. Он перед всеми лебезил, клялся в своем безмерном уважении и сильно напоминал дворняжку, с энтузиазмом виляющую хвостом перед каждым встречным. Дима в своем доме в Дружбе не жил. Жил он на Масюковщине у какой-то женщины без регистрации брака, а усадьба в Дружбе служила ему чем-то вроде дачи. Жили здесь два жизнерадостных поросенка, любящих весело похрюкать, и квартирант - разведенный мужик, слегка за сорок, жилистый и худой, но с пышными усами. Был это водитель самой высокой категории и работал он в какой-то нечестной частной фирме, которая денег ему за работу не платила. Когда я въехал в гараж со своим чаем, Николай Владимирович – так звали квартиранта – просто взмолился взять его на любую работу. Как раз в это время я готовился стать обладателем первого моего грузовичка – трехтонного мебелевоза с огромным кунгом гордой марки «Мерседес», и надо же - такое счастливое совпадение: в Дружбе у меня мог бы быть склад, место отстоя грузовичка и тут же живущий водитель, который заодно был бы и сторожем. Так и появился у меня первый штатный наемный работник. В отличие от Димы, Николай Владимирович читал запоем. Любую свободную минуту использовал он для чтения очередного детектива, который всегда имел при себе. Николай Владимирович красиво травил байки и легко находил общий язык с работницами баз и магазинов. Работал он добросовестно, с огоньком. Был я им вполне доволен, и он почувствовал себя вновь человеком, начав oпять получать деньги, да еще намного большие, чем у его приятелей, работавших на автобазах. Николай Владимирович был в разводе. Он все оставил жене и детям, перебравшись к Диме только с обтрепанным сборником Агаты Кристи. Старший из его двоих сыновей был в армии, а младший – пятнадцатилетний симпатяга Пашка - с удовольствием проводил время у отца и нередко сопровождал его в дальних рейсах. Пашка как-то поделился со мной, что он старается помирить папку с мамкой и надеется вскорости вернуть папку домой. «Они такие бестолковые, вот и приходится мне их учить жить дружно», - такая фраза из уст пятнадцатилетнего подростка враз внушила мне уважение к смышленому Пашке.  Отношение Николая Владимировича к хозяину дома было сложным. Он его одновременно и презирал, и ненавидел, и был с ним на самой дружеской ноге. Николай Владимирович много понарассказывал мне об этом чуде – плюгавеньком Диме, который представлялся мне смесью Иудушки Головлева, Плюшкина, Паниковского, деда Щукаря, Квазимодо и батьки Луки. Дима был патологический воришка и нагло нес к себе на усадьбу все, что попадалось под руки. В первый год появления картофелеводов по соседству с Димой попросила его одна женщина похранить в просторном Димином подвале несколько мешков картошки – у нее ничего, кроме балкона для хранения этого нежного продукта не было. Дима проявил необычайную сердечность и заверил ничего не подозревавшую женщину, что он, конечно же, охотно поможет, что ему места жалко что ли? Когда женщина явилась зимой за своей картошкой, выяснилось, что ее... украли. Дима, укравший ее картошку и подкармливавший ею своих поросят, так и заявил: украли, имея в виду неких неизвестных воров. Женщине все стало ясно. Она рыдала, умоляя Диму вернуть ей хотя бы часть урожая, но Дима был непреклонен. Позднее он гордо похвалялся этим подвигом, считая себя героем. И как батьке Луке хочется быть признанным в мире, так и Диме болезненно хотелось быть чем-то. Отсюда и этот «героизм», и поставленная на вечную стоянку «Волга». Хозяйство Димы держалось не только на нем, но и на его ... рабе. Да-да, Дима был настоящий рабовладелец. Ближайший к нему сосед – молодой одинокий мужичок – был в полной власти у Димы. Был это алкоголик, которого родственники несколько раз водили на кодирование, но Дима его тут же немедленно раскодировал. И жил этот мужичок одним Димой, мотивировавшим его на всяческую работу по хозяйству за стакан самогонки в день. Правда, недолгим было такое рабовладение: вскоре после моего появления в Дружбе раб-сосед, получив свою заслуженную у Димы дозу, заснул в своей хибаре с гудящей вовсю печкой с незакрытой дверкой. От него почти ничего не осталось для похорон. Дима причитал по сгоревшему соседу сильней его родной матери. Родственники сгоревшего раба неоднократно пытались обвинить Диму в спаивании больного человека, но их заявления куда-то бесследно исчезали, а Дима на них страшно обижался: такая неблагодарность за его соседскую заботу!     *  *  *             Недели через три после моего появления в Дружбе с первой партией чая увидел я при подготовке очередного чайного маршрута для «Мерседеса» любопытную сценку. К нашему подворью подкатил милицейский «Газик», из него вышел приземистый полнеющий старлей и стал спрашивать, где же Дима. Дима уже уехал на Масюковщину, и это заставило милицейского старлея сплюнуть и выругаться. На шум вышел из своего жилища Николай Владимирович. Увидев старлея, Николай Владимирович сказал, что Дима передачку приготовил и, быстро сбегав назад в дом, вынес небрежно завернутый в упаковочную бумагу пакет, из которого предательски торчали концы колбасных палок. Пакетик был килограмма на четыре, и от него расходился аппетитный сервелатный дух. Старлей деловито спрятал пакет в своем «Газике». После этого призадумался и, решившись, направился ко мне: -          Здравия желаю - козырнул он – я тут, так сказать, местный шериф, и должен за все отвечать и все знать. Давайте, стало быть, и познакомимся. Я тут вижу, вы чаем приторговываете.... -          Да, как видите. -          А документики у вас в порядке? -          Ну а как же. -          Так-так, хорошо. Ну, вы не беспокойтесь, моя разведка мне уже донесла, что у вас в самом деле все в порядке. Вот если бы что-нибудь было не в порядке, тогда бы я с вами разговаривал по-другому; м-да, ну вы, я вижу, человек образованный, сами все знаете. -          Можете не сомневаться, как видите, я на Аль Капоне не похож. -          Аль как? -          Аль Капоне, был такой гангстер в Америке, ну как у нас здесь Щавлик; на него я, надеюсь, тоже не похож. -          Не-е, до Щавлика вам далеко. -          Ну и слава Богу. Кстати, не хотите ли попробовать моего чайку, чтобы вы доподлинно знали, что продаю я местному населению только высококачественный товар. -          Вот это правильный подход! Шериф должен знать все. Где, что, почем и почему, я понятно выражаюсь? Я отвалил добросовестно относящемуся к своим обязанностям «шерифу» с десяток пачек всех имеющихся в наличии сортов, и старлей, козырнув, уехал. Николай Владимирович меня просветил, рассказав, что Диме, как ветерану мясокомбината, перепадает от четко организованного там воровства килограмм десять колбасы то ли в месяц, то ли в неделю - сейчас я уже не могу вспомнить. Причем Димин трактор с грязным до предела прицепом является важным технологическим элементом транспортировки ворованных колбас за пределы комбината. Так вот, от этой порции – явно минимальной с учетом низкого статуса тракториста, он вынужден с болью в сердце чуть ли не половину отдавать «шерифу», который появляется здесь в каждый такой день, когда идет «раздача» колбасы на мясокомбинате. Дима готов был «шерифа» убить, но не убил лишь потому, что без «шерифа» пострадала бы безопасность воровского конвейера.             Больше я этого старлея в Дружбе не встречал, но пару раз передавал через Диму чайные подачки, когда Дима прямо об этом просил – «для шерифа». Ну а у нас воцарилась полная гармония: Николай Владимирович развозил чай со склада у себя под боком, Дима получал свою арендную плату прямо в долларах, а я считал барыши от спекуляции и эксплуатации трудового элемента. Наспекулировался я до того, что приобрел вскоре еще и новенькую «Газель», а «Мерседес» поставили мы на капитальный ремонт. Дальний сосед Димы – Саша, работящий, как немец, совершенно не пьющий и презирающий всех пьянчуг, имел ко всему и руки золотые. Именно к нему и попал мотор нашего «Мерседеса» на починку. Сам «Мерседес» без мотора стоял одиноко  в сторонке. Саша Диму просто на дух не переносил и не позволял тому и носа показывать возле своего двора. Присмотревшись кo мне, Саша как-то посочувствовал: «Эх, Николаич, знали бы вы, в какой гадюшник залезли! Этот Дима – тот еще артист, похлеще Райкина, да и Коля тоже – за водку все отдаст. Последнее время он, правда, сильно не пьет, но, думaю, ненадолго». Эти слова меня немного встревожили, но пока все шло замечательно. Николай Владимирович время от времени поддавал, но было это в рамках терпимого. На работе, по крайней мере, не сказывалось. Я ездил обычно на своей хоть и старой, но шикарной «семерке» БМВ. Но был у меня еще и дизельный легковой «Мерседес-300», на котором ездили мои сыновья. И вот как-то появился я в Дружбе на том самом «Мерседесе». Дима впился в него глазами, как пиявка. Непонятно, чем этот зеленый «Мерс» - так сразу стал называть его Дима – произвел на него просто убийственное впечатление. Более роскошная «семерка» его оставляла равнодушным, а вот «Мерс» - выбил из равновесия. Дима вздохнул несколько раз поглубже, выпучил глаза и выпалил: «Николаич, вы же знаете, как я вас уважаю. Я сдам вам свой гараж бесплатно и буду целовать ваши ноги, только давайте поменяемся: я вам «Волгу», а вы мне этот «Мерс»». Я только усмехнулся в ответ: «Нет, Дмитрий Иванович, не хочу. Мне машина для работы нужна, а не для вечного ремонта». Дима заюлил, запричитал и, чуть не плача, стал меня уговаривать. Мой ответ был краткий: «Нет, нет и нет». Я уехал, а Дима остался в явном душевном потрясении. Больше я старался в Дружбе на «Мерсе» не показываться.   *  *  *   В день выборов в последний нормальный белорусский парламент – 31 мая 1995 года Николай Владимирович, бывший целый день у матери в Радошковичах, поздно вечером позвонил мне и сообщил, что наш грузовик раскурочен и разграблен. Я пулей примчался в Дружбу и в свете фонарика увидел грустную картину: все шесть шин прорезаны, правое стекло кабины выбито, правая дверь раскурочена, в кабине сиденья перевернуты, приборы разбиты, новенькие аккумуляторы исчезли. Тут же проехал я в контору «шерифа» куда-то за кольцевую дорогу по Слуцкому направлению. «Шерифа» на месте не было, и я быстро написал заявление для дежурившего пожилого майора. Майор попросил меня рано утром быть на месте преступления, а он отправит туда следователя и криминалиста. Ночью я плохо спал, меня трясло от злости. Все шесть новых колес не украдены, а испорчены, зачем!? Зачем курочить так варварски кабину!? Это не был просто грабеж, это была или дурная славянская удаль, или классовая борьба. Наутро я был в Дружбе. Криминалист со следователем прибыли через пару-тройку часов. Следователем оказался совсем молодой стажер школы милиции, проходящий практику. Криминалист не был старше следователя. Его чемоданчик с принадлежностями для фиксации следов преступления был таким жалким, что мне сразу стало ясно, что все его хлопоты будут напрасны. Но делать нечего. Я прекрасно понимал, что серьезную бригаду волков уголовного розыска на мое заявление никто посылать не будет. Стажер добросовестно опросил меня и Николая Владимировича, старательно исписав несколько листов протокола. Криминалист стародавним «Зенитом» перефотографировал все, что можно, просыпал с полстакана белого порошка, но отпечатков нигде не нашел. Следов на почве мы при всем старании не обнаружили – дождей давно не было, и земля была, как бетон. Подъехал Дима и очень горько сокрушался, что случилось такое безобразие. Через каждые две минуты он обращался ко мне: «Николаич, не держите на меня зла, что это случилось на моем дворе».   *  *  *   Николай Владимирович преступление раскрыл сразу. Для него было абсолютно ясно, что все это наделал Дима. Он к тому имел, по мнению Николая Владимировича, и возможность, и мотив, причем два мотива: корысть от продажи аккумуляторов и злорадство от нанесения бессмыссленного ущерба колесам и кабине. Да и ни у кoгo в округе такoй страсти к воровству, как у Димы, не былo. Николай Владимирович не побоялся все это выложить стажеру-следователю, и стажеру показались аргументы моего водителя логичными. Я же не мог в это поверить. Хоть и никудышный он человечек, этот Дима, хоть и воришка он мелкий, но я все-таки его неплохо подкармливал. Зачем ему рубить сук под собою!? И, если бы это был в самом деле Дима, то он мог бы спокойно снять все колеса, стоимость которых была в три раза выше стоимости аккумуляторов. «Не-ет, - возражал Николай Владимирович, – Дима не совсем простачок, он страшно хитер и запросто устоит перед соблазном. Он же пьет как? Выпьет сто пятьдесят, и все – ничем его не заставишь пить дальше. Так и здесь. Украл аккумуляторы, и хватит. Если бы он снял колеса, то сразу бы стало ясно, что никто другой не стал бы с ними так долго возиться. Вот он и отвел от себя подозрение. Но никто другой не стал бы колеса бессмысленно резать, а Дима этого не сделать не мог – он же исходится от зависти к вам. Он хоть и хитрый, но все равно дурак, он этими колесами себя и выдал». Звучало это одновременно и вполне разумно, и невероятно. Так вот, когда появился Дима, был он первым кандидатом в подозреваемые. Стажер попробовал его допросить, но не тут-то было. Дима впал в исступление, стал кричать, что он никаких вопросов-допросов не желает, он – простой тракторист, он ничего не понимает, и не надо его попусту расстраивать, потому что партия должна заботиться о «трудящем трактористе». Дима, похоже, не понимал, что партия свой авторитет уже потеряла, или опять-таки ловко косил под дурачка. Стажер рассвирепел и проявил хорошие задатки для своей будущей карьеры: «А ну отвечай, когда тебя спрашивают! Сейчас вот одену тебе наручники, отвезу вот в отделение и буду с тобой говорить после трех разрешенных мне по закону суток, а ты пособлюдаешь диету на нарах!». Дима завыл бабьим голосом, упал на колени и бросился целовать мои ботинки: «Николаич, защитите, вы же ведь добрый, вы же знаете, как я вас уважаю!». Я едва успел отпрыгнуть от чумазого лица Димы, а Дима давал такой невиданный концерт, что даже Николай Владимирович изумленно качал головой. «Да что же это такое!? Я не перенесу такого срама, сейчас закончу жизнь самоубийством, а вы, Николаич, до конца ваших дней будете вспоминать, как я умирать буду. У-у-у...». Дима рыдал не хуже истеричной бабы, которой всерьез досталось от пьяного мужа. Внезапно Дима начал грызть зубами твердую землю с вкраплениями мелкой гальки, да так решительно, что раздался хруст не то зубов, не то гальки. «Я не виноват! Не трогайте меня, я сейчас буду кончать жизнь самоубийством!». После этого театра и я уже стал склоняться к тому, что именно этот гаденыш все и учинил. Стажер рванул Диму за воротник и поставил его на ноги. «Руки за спину!» - рявкнул талантливый начинающий страж порядка, и Дима враз успокоился. «Добра, добра, што вам трэба, пытайце». Дима, как ни в чем не бывало, спокойно рассказал, что он приехал вчера днем в Дружбу и покормил поросей. «Мерседес» был в порядке, а он сам уехал в Масюковщину. Ничего не видел, ничего не слышал. Потом ближе к вечеру он опять приехал в Дружбу и решил посмотреть, все ли в порядке в «Мерседесе». Он подошел к машине, открыл дверь и ужаснулся увиденному разгрому. Он опять закрыл дверь и позвонил сыну Николая Владимировича Пашке. Пашка прибежал в Дружбу, дождался отца и сообщил о беде. И уже тогда Николай Владимирович сообщил обо всем мне, сбегав к ближайшему автомату. Картина стала в общих чертах ясной, но преступление было еще не разгадано. Следствие стало в тупик. Стажер пошептался со мной, и мы решили сделать паузу и поразмышлять. Следствие следствием, а делами насущными тоже надо заниматься. Мы со стажером договорились встретиться на военный совет через день.   *  *  *   Я все время рассуждал про себя, мог быть преступником Дима или не мог? Очень было похоже, что мог - из-за явного перебора с истерикой. Не была это настоящая истерика, а лишь театр. А зачем он был нужен Диме? Чтобы выглядеть невиновным? Возможно. Но недалекий Дима мог напугаться, что ему и невиновному все могут пришить, вот и затеял он это представление с воем и поеданием земли с перепугу. Нет, рассуждения не вели ни к чему. Нужны были несомненные доказательства, а их не было. Помог все тот же Николай Владимирович. Он вспомнил деталь в рассказе Димы, что тот подошел к «Мерседесу», открыл дверь и заглянул в кабину. И Николай Владимирович, просвещенный всеми авторами детективного жанра, сообразил, что сделать этого Дима не мог. Левая и правая двери «Мерседеса» имели разные замки. Ключ от левой двери был у Николая Владимировича, а от правой – у Димы. Дима не знал, что замки разные. Не мог он открыть непокуроченную левую дверь своим ключом от правой двери. Скорее всего он открыл правую дверь, вытащил аккумуляторы, прикрываясь огромным фургоном «Мерседеса», дверь закрыл и искурочил ее ломом, изображая взлом. Дверь в итоге оказалась заклинена, что лишний раз говорит о том, что курочение было лишь имитацией взлома. Это было то, что надо! Сейчас нужно Диму изобличить, и казалось это весьма простым делом: надо заставить Диму повторить в следственном эксперименте свои показания – пусть покажет, как именно он обнаружил разбой в «Мерседесе». Стажеру наше предложение понравилось сходу, и он тут же хотел написать постановление о проведении следственного эксперимента. Но вот беда, стажер не имеет почти никаких полномочий, и его постановление еще долго надо будет утверждать. Я предложил оформить фактический эксперимент протоколом допроса свидетеля, вставив туда просьбу, чтобы Дима показал, как именно он обнаружил разгром. Стажер охотно согласился, и мы направились в Дружбу. Мы приехали к Диме как раз, когда он кормил свою живность. Дима тут же постарался улизнуть, но суровый стажер немедленно призвал его к порядку. Стажер делал все правильно, как в кино. Он строго предложил Диме повторить во всех деталях, что он делал вечером 31 мая на своем дворе. Дима начал отчаянно юлить и саботировать работу следствия: «Ой, я ничего не помню, это когда уже было, у меня всего четыре класса, а партия должна защищать трудяще...». Стажер дал ему легкую затрещину и сказал ласково: «Хочешь на пару суток с гомосеками в камеру, так я тебе это устрою». Дима потух. Похоже, в такие следственные действия он уверовал сразу. Он понуро начал исполнять свои обязанности, постоянно подгоняемый стажерским ласковым голосом, который оказался лучше всего воспринимаемым строптивым Димой, правда только в связи с наличием изголодавшихся урок в местном отделении. Дима, похоже, понял, что ничего хорошего в этом непонятном эксперименте его не ждет, но не представлял, где поджидает его ловушка. Наблюдать за ним было тягостно. Он уже чувствовал себя разоблаченным, тяжело вздыхал, и голова его явно шла кругом. Пару раз он впадал в истерику, но всякий раз упоминание о страшных постояльцах той камеры, куда его мог воткнуть стажер, его успокаивало. Дима медленно и верно приближался к левой двери машины. Стажер его остановил: «Подумай, как следует, может, ты с другой стороны подошел?»   -          Да не-е, зачем мне вкруг машины бегать? Я с этой стороны подошел, отсюда и не видно ничогa, а с той стороны я бы сразу увидел этот разгром. -          Хорошо, а как ты увидел, что с машиной что-то не в порядке? -          Дык, я ж гаварыу, што открыл кабину и заглянул. -          А колеса проколотые ты разве не заметил? -          Не-а, не заметил. Я сперва в кабину заглянул, а там кумуляторов нема, тогда я дверь закрыл, а потом и колеса увидал.   Дима чуя подвох,старательно вспоминал свои позавчерашние показания и старался от них не отклоняться. «Хорошо, покажи нам, как ты открывал дверь, а колес не увидел», - стажер был молодцом и ловко подбросил отвлекающую мысль для Димы, который понял, что стажер хочет доказать ему, что он должен был увидеть вначале порезанные колеса и только потом лезть в кабину. Лицо Димы расслабилось, и ему сильно полегчало: он раскусил хитрость стажера.   -          Дык смотрите, я подхожу и гляжу не на колеса, зачем мне колеса, я хочу заглянуть в кабину, как там, уcё ли у порaдку?    Дима старательно задрал голову – ну как тут можно увидеть что-то под ногами!?   -          Стоп! А зачем ты голову задирал, может быть, ты вовсе в кабину не заглядывал, а увидел проколотые колеса и спер под шумок аккумуляторы? -          Ой, да што Вы такого гаварыте, таварыш следователь? Я только хотел проверить, как там дела в кабине? Открыл дверь, увидел это свинство, дверь закрыл и только потом увидел, что и колеса пропороты. -          А ну-ка покажи, как это, открывая дверь, ты колес не увидел, а я буду за твоими глазами следить, мог ты не заметить колеса, или нет?   Каков стажер, а!? Подвел Диму к моменту истины, насторожив коварнейшую ловушку! Я бы ему тут же поставил по практике жирную пятерку. Дима, смотря прямо перед собой и стараясь не шмыгнуть взглядом на колеса, подошел вплотную к двери, сопровождаемый стажером, старательно следящим за его взглядом. Дима решительно вытащил ключ, не отрывая взгляда от замка, и стал ключ засовывать, а этот чертов ключ - не идет! Дима - в недоумении. Он с силой его загнал в замок, и ключ намертво заклинился. Дима начал изумляться: «Ой, а он чaму-то не подходит, а тогда подходил, наверно, замок зменили». Все. Преступник разоблачен!   -          А теперь рассказывай, как все было на самом деле, и помни, чистосердечное раскаяние смягчает вину.   Дима понял, что прокололся, хотя ему было и непонятно, что в самом деле с этим проклятым замком, пoчeму он не открывается!?   -          Этот ключ - от правой двери, а в левой двери совсем другой замок. Так что, давай-ка Дима, колись по-хорошему.   Дима колоться не пожелал, а вознамерился, похоже, сам расколоть земной шар, как грецкий орех, своими зубами, отчаянно грызшими сухую глину с галькой вперемешку. Набив полный рот, Дима, плюясь во все стороны, стал с воем и угрозами закончить жизнь самоубийством кататься по земле. Потом он встал и патетически заявил: «Я не виноват, это точно сделала Колина подружка, а я простой тракторист, и партия должна меня защищать». Партия, похоже, намертво внушила Диме, что именно такие убогие являются пупом земли и центром всей ее политики, и был он абсолютно уверен, что ему и украсть-то не в грех - партия все покроет и еще и колыбельную ему споет. И не верилось ему, что партии уже, вроде как, и нет, ничего ведь по сути не изменилось! Стажер забрал Диму с собой в отделение. Я играл в этом следственном процессе роль шофера. Дима был определен за решетку, где он с великим облегчением убедился, что будет он там один, без страшных извращенных урок. Стажер заверил меня, что он доведет это дело до конца.   *  *  *   Но не подфартило стажеру довести это первое и не комом дело до победного триумфа. Оно попало в руки райотдельского следователя – страшно занятой и задерганой молодой юристки – у нее в производстве таких дел было не менее двух дюжин. Дело квалифицировалось по статье с минимальным сроком восемь лет, ну а максимумом был расстрел. На горе Димы, было сварганенное им на праздник выборов народных депутатов хищение в очень уж «особо крупных размерах» – аж тринадцать миллионов. А Дима, отпущенный под подписку о невыезде, предпринял демарш. Он предложил мне обменять аккумуляторы на мое заявление о закрытии дела. Дима мне честно признался, что он преступления не совершал, но вот один аккумулятор оказался у него, а второй у племянника. Тут появился и племянник. Услышав о половинчатом признании Димы, племянник – молодой семейный шофер с двумя малолетними детьми - стал крыть своего дядю последними словами и уверять меня, что Дима сошел с ума, а аккумуляторов он даже и не видел. Я был в ярости на эту чудо-семейку и заявил, что, если завтра утром я не получу аккумуляторы, то уговаривать следователя о переквалификации дела на более легкую статью не буду, и пусть Диму расстреляют. На следующее утро аккумуляторы появились в доме под столом у Николая Владимировича. Дима заявил: «Вот, купил на базаре, подавитесь, Николаич, ксплуататор вы бесстыжий». Но и с этим враньем Диме не повезло. Николай Владимирович в протоколе первого же допроса точно описал аккумуляторы, указав даже форму пятен краски, попавших на них при мелкой подкраске кабины. Если следственный эксперимент еще мог бы быть истолкован ловким адвокатом как Димина глупость, которая еще ничего не доказывает, то возврат аккумуляторов резал Диму под корень, а заодно и отца двух малолетних детей – племянника. Я столкнулся с моральной проблемой. Спускать это дело на тормозах мне не хотелось, но не хотелось мне и отправлять дурака Диму, а особенно горе-отца племянника под меч белорусского правосудия, которое запросто было способно если не расстрелять, то уж упечь на восемь лет за хищение подержанного чайника, что и квалифицировалось уже особо крупным размером, исчисляемым по старинке в рублях допутчевого времени. По мне, Диме вполне хватило бы годика, и я пытался уговорить следовательшу переквалифицировать статью. Бесполезно. Закон не позволяет маневрировать по прихоти пострадавшего. Написал заявление, так вот и страдай моральными муками. Тогда я стал отчаянно выгораживать племянника, наврав в протокол, что оба аккумулятора были спрятаны у Димы под поленницей. Следовательша тоже смягчилась и вырвала противоречащие этому вранью странички показаний Николая Владимировича. Так мы спасали племянника, который и в ус не дул. Как показало время, племянник лучше меня и этой молодой юристки понимал уголовный процесс. Она как-то призналась мне, что «шериф» проявил непонятную заинтересованность в защите Димы. Когда я с усмешкой рассказал о колбасных поставках, она выругалась не слабее рецидивиста и произнесла: «Я уже вижу, что дело в суде будет направлено на доследование и никогда до приговора не дойдет».   *  *  *   И вот, через девять месяцев, дело было заслушено в суде. Минский районный суд, куда я попал впервые, показался мне крайне вредным для психического здоровья заведением. В коридорах недалеко друг от друга стояли заплаканные кучки родственников обвиняемых и такие же заплаканные кучки родственников жертв обвиняемых. Время от времени сержанты в форме теснили толпу и проводили самих обвиняемых в наручниках. То тут, то там слышались всплески причитаний. В коридоре я столкнулся нос к носу с «шерифом», выходящим из кабинета судьи. Он постарался быстро прошмыгнуть мимо меня. «Шериф» явно отрабатывал колбасу. Если судья и «шериф» из одной деревни, то Диме можно ничего не бояться, подумал я с иронией. Заседание проходило прямо в кабинете судьи – помещений здесь явно не хватало. Судья повел процесс профессионально, все время посматривая на часы, чтобы не упустить обед. Диме был задан вопрос, где его адвокат. Дима долго не мог понять, что это такое. «Ах, защитник! Так он мне не нужен, я ни в чем не виноват, зачем мне защитник. Я малограмотный тракторист, и партия меня защитит, правда ведь, таварыш судья?». Судья с Димой не церемонился и всякий раз обрывал его попытки завязать философский диспут. Судья не стал возражать против желания Димы быть самому себе защитником. Уже тут мне можно было бы догадаться, что приговора никакого не будет. Суд верхней инстанции никогда бы его не утвердил, если бы обвинительный приговор был вынесен против малограмотного преступника, не имевшего квалифицированной адвокатской помощи. Но понял я это только сейчас, когда сел писать эту историю. Ко мне судья был сама лояльность: «Суд всегда стоит на стороне закона, а закон охраняет права собственника. Дело это ясное, преступление будет наказано, а ваш ущерб будет возмещен обвиняемым». И это высказывание до завершения судебного следствия недопустимое юридической этикой, было сигналом, что передо мной разыгрывался спектакль, но я и этого не понял. Началось непосредственное действо, какое всегда интересно смотреть в телевизоре в сериале про Пэрри Мэйсона. После моего краткого сообщения вступительное слово получил Дима в качестве собственного защитника. Дима мог бы говорить бесконечно, если бы не строгие интерпелляции судьи, не забывавшего поглядывать на часы. Я не в состоянии передать весь колорит речи Димы – нe xвaтит тaлaнтa. Ограничусь лишь сжатой аннотацией: «Я малограмотный тракторист, а этот – в очках и интеллигент. Я тружусь на государственном предприятии, а этот - частник, которых надо всех уничтожить, вот и партия, и президент говорят об этом. А откуда у него «Мерседес» грузовой и «Мерседес» легковой, да еще и «БМВ»!? Почему у него все есть, а у меня – трудящего тракториста – ничего. Но я знаю, что наш советский суд всегда защитит трудящего и сурово накажет ксплуататора». Судья был даже несколько ошарашен: -          Так Вы признаете вину, или не признаете? Вы об этом должны в первую очередь высказаться. -          Я? Вину? Да вы что, таварыш судья, это пусть этот частник свою вину признает, а я неграмотный тракторист, какая у меня может быть вина!? -          То есть вы вину не признаете? -          Да избави бог! Почему вы меня все время про вину спрашиваете, а этого частника – нет? Спросите и у него про вину, а то я точно президенту пожалуюсь. Частника выгораживают! Судья посмотрел на меня, взглядом прося понимания, вот с каким контингентом, мол, де приходится иметь дело. А дело между тем быстро раскручивалось, и судья всем видом давал понять, что преступник неопровержимо разоблачен, и сейчас получит по заслугам. Заседатели с любопытством разглядывали меня и Диму и тоже демонстрировали свою солидарность со мной. Но вот в гладко текущем процессе наступила заминка...             Загадочна душа простого человека! Отец замечательно смышленого и симпатичного Пашки, главный источник неопровержимых доказательств вины обвиняемого, подобранный мной с панели и облагодетельствованный Николай Владимирович, к которому у меня никогда не было претензий, как к надежному работнику, на суде меня предал. Он «потерял память» и почти как Дима твердил о своей низкой образованности. Он не смог подтвердить свои показания, данные в ходе предварительного следствия, ссылаясь на провалы в памяти. Я был просто в ошеломлении и догадался, что без «шерифа» тут дело не обошлось. Но и эта ретирада сути дела не меняла: аккумуляторы и свидетельские показания стажера, рассказывавшего про эксперимент с ключами, Диму топили, как жернов на шее.             Потом судья сделался задумчивым и стал задавать мне вопросы о размере ущерба, как он исчислялся. По ходу следствия я был буквально изнасилован требованиями предоставить все новые и новые подтверждения точной суммы ущерба. Все время следовательше чего-то не хватало, но в конце концов она была удовлетворена: не менее полусотни листов копий счетов, бухгалтерских отчетов, экспертных оценок, рекламных материалов доказывали, что ущерб был именно такой: тринадцать миллионов двести семьдесят четыре тысячи рублей. -          Суд должен быть справедливым и объективным. Суд не может полагаться на недостаточно подкрепленные сведения. У Вас проводилась аудиторская проверка? -          Нет. -          Это очень плохо, надо было бы обязательно провести аудиторскую проверку и акт передать следствию. А комплексной проверки налоговой инспекцией не проводилось? -          Нет. -          Очень плохо, ой как плохо. Суд должен убедиться, что все имеющиеся в деле материалы на самом деле объективны. А как суд может принимать решения, если эти все данные предоставлены пострадавшей, а значит заинтересованной стороной? Придется дело направить на доследование.   Судья тут же вынес решение по делу, которое было у него давно заготовлено, уложившись в отведенное на заседание время и нe oпoздaв нa oбeд. Суть решения была проста – следствие обязано доказать точную величину ущерба так, чтобы ни у кого не возникало сомнений в ее объективности. Ну, а это, как известно, невозможно по определению. Попробуйте докажите несомненным способом, что шины стоили столько-то, если невозможно точно оценить степень их износа и коньюнктуру рынка – эти вечно изменяющиеся факторы, не говоря уже о неопределимой нормативной стоимости ремонта, когда на ремонт импортных грузовиков и норм-то нет.             Дело вернулось в райотдел и, несмотря на свою весомость – все-таки расстрельная статья, тихо испарилось. Я был еще рад, что меня не привлекли к ответственности за нанесение Диме морального ущерба и ущерба его здоровью: ведь он же запросто мог повредить свои зубы, когда грыз каменистую землю. После суда Дима позвонил мне домой и торжествующим голосом сказал: «А вот поменяли бы вы, Николаич, своего «Мерса» на «Волгу», так и не надо было бы по судам таскаться. А я, наверное, буду на вас жаловаться, что обидели вы трудящего человека». Не мог Дима удержаться. Болезненный комплекс неполноценности требовал демонстрации собственной значимости: вот он какой, и очкарику с «Мерседесом» нос утер! Ну а судья, похоже, как и «шериф», решил свою колбасную проблему. Интересно, сколько килограммов колбасы остается теперь Диме?