Xoрoшo тaм, гдe нac ecть!
РАБ
Переведён с идиш автором и Сесил Хемлей
Перевод с английского – Женя Крейн
Русское издание под редакцией Александра Гусинова
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ВАНДА
I
День начинался криком одинокой птицы. Каждый день – и всё та же птица, тот же
зов. Как если бы птица сообщала о приближении рассвета своему выводку. Яков
открыл глаза. Четыре коровы лежали на своих подстилках из соломы и помёта.
Посреди хлева находилось несколько почерневших камней и обуглившихся веток –
очаг, где Яков готовил себе ржаные и гречишные лепешки, которые ел, запивая
молоком. Постелью ему служили солома с сеном, а по ночам он укрывался грубым
льняным холстом, в который днём собирал траву и растения для скота. Было лето,
но с наступлением темноты в горах по-прежнему становилось холодно. Яков не раз
поднимался среди ночи и грел руки и ноги, прижимая их к телам животных.
В хлеву все ещё было темно, но красные лучи утренней зари уже пробивались в
дверную щель. Яков сел и отряхнул с себя последние остатки сна. Ему снилось,
что он в учебном доме в Юзефове преподаёт юношам Талмуд.
Наощупь Яков потянулся за кувшином с водой. Трижды он омыл руки – сначала
левую, а затем правую – поочерёдно, как положено по Закону. Еще до умывания он
прошептал «Я благодарю Тебя» – молитву, не упоминающую имя Бога, и потому
произносимую до омовения. Корова поднялась и повернула свою рогатую голову,
глядя через плечо – словно интересуясь тем, как человек начинает свой день.
Большие глаза животного, почти полностью заполненные зрачками, отражали
фиолетовую зарю.
«Доброе утро, Квятула, – сказал Яков. – Ты хорошо выспалась?»
Он привык разговаривать с коровами – и даже с самим собой – словно, чтобы не
забыть идиш. Яков распахнул дверь хлева и увидел горы, простирающиеся вдаль.
Отдельные вершины со склонами, поросшими лесом, казалось, находились совсем
рядом – гиганты с зелеными бородами. Туман, тонкими завитками поднимавшийся от
деревьев, напомнил Якову о Самсоне. Восходящее солнце – небесный светильник –
отбрасывало пламенное сияние на всё вокруг. То там, то здесь от вершин
поднималась дымка, словно горы пылали изнутри. В вышине со странной
неторопливостью, распластав крылья, безмятежно парил ястреб – выше всех земных
тревог. Якову представилось, что эта птица летает – непрерывно – с самого дня
Творения.
Далёкие горы казались синими; но были ещё более дальние, недоступные горы, что
еле виднелись. В той – наиболее удалённой местности – всегда был сумрак. Шапки
облаков сидели на головах неземных титанов – обитателей края мира – где не
ступала нога человека и не паслись коровы. Ванда, дочь Яна Бжика, говорила, что
это там жила Баба Яга – ведьма, что летала повсюду в огромной ступе, управляя
своим кораблём с помощью пестика. Метла Бабы Яги была больше самой высокой ели,
и этой метлой она сметала солнечный свет со всей земли.
Яков стоял, глядя на холмы – высокий, прямой, синеглазый человек с длинными
каштановыми волосами и бородой. На нем были холщовые штаны, которые не доходили
ему до щиколоток, и драный, латаный кафтан. На голове у него была овчинная
шапка, но ноги его были босы. Несмотря на то, что Яков проводил так много
времени на воздухе, он оставался бледным, как горожанин. Кожа его не
поддавалась загару, и Ванда говорила, что он похож на изображения со святых
картин – тех, что были развешаны на стенах часовни в долине. Остальные
крестьянские женщины соглашались с Вандой. Гажданы, так называли горных селян,
собирались женить его на одной из своих дочерей, построить ему хижину и сделать
его деревенским жителем; но Яков отказался, он не стал отрекаться от еврейской
веры – и Ян Бжик, его хозяин, все лето до самой поздней осени держал Якова в
хлеву, высоко в горах, где скоту было не найти пропитания, и приходилось
кормить его травой, собранной среди камней. Деревня находилась высоко в горах,
где не хватало пастбищ.
Перед тем, как начать доить корову, Яков произнёс свою вступительную молитву.
Дойдя до слов «Ты не сделал меня рабом*», он остановился. Позволено ли ему
произносить эти слова? Он был рабом Яна Бжика. Да, согласно польским законам,
даже дворяне не имели права захватить в рабство еврея. Но кто в этой затерянной
деревне подчинялся законам? И что стоили правила неевреев – даже и до резни
Хмельницкого? Яков из Юзефова принимал посланные ему лишения без злобы. В
других местах гайдамаки отрубали головы, вешали, душили, сажали на кол многих
честных евреев. Непорочных женщин насиловали и вспарывали им животы. Он, Яков,
не был осужден на мученичество. Он спасся бегством от убийц, и польские
разбойники утащили его куда-то в горы и продали в рабство Яну Бжику. Он жил
здесь уже четыре года и не знал живы ли еще его жена и дети. У него не было
молитвенной шали и филактерий†, облачения с кистями и святой книги. Обрезание
было единственным на его теле знаком того, что он еврей. Но, спасибо небесам,
он помнил свои молитвы наизусть: отдельные главы из Мишны, несколько страниц из
Гемары‡, многочисленные Псалмы, а также отрывки из различных частей Библии.
Иногда он просыпался среди ночи со строками из Гемары; сам того не сознавая, он
помнил их. Его память играла с ним в прятки. Если бы у него были бумага, перо и
чернила, он бы записывал то, что являлось ему; но где здесь можно было найти
подобные вещи?
Он повернул лицо на восток, посмотрел прямо перед собой и произнёс святые
слова. Скалы сияли под солнцем, и где-то близко пастух тянул свою песню, голос
его был полон тоски, как если бы его тоже держали в плену и он стремился
вырваться на свободу. Трудно было поверить, что подобные мелодии рождались у
людей, которые ели собак, кошек и полевых мышей и потворствовали любым
мерзостям. Здешние крестьяне не доросли даже до уровня христиан. Они все еще
следовали обычаям древних язычников.
Было время, когда Яков собирался убежать, но из его замыслов ничего не вышло.
Он не знал гор, а в лесах было полно хищных зверей. Снег выпадал даже летом.
Сельские жители стерегли его и не позволяли уходить дальше моста, в деревню.
Между ними была договоренность о том, что любой, кто увидит Якова на другой
стороне реки, должен будет тут же его убить. Среди крестьян были и такие, кто
так или иначе хотели его убить. Яков мог оказаться колдуном или заплетателем
колтунов. Но Загаек, графский управляющий, позволил чужаку остаться в живых.
Яков не только собирал больше травы, чем остальные пастухи, но и коровы у него
были очень гладкие, обильно давали молоко и здоровых телят. До тех пор, пока в
деревне не было голода, мора и пожаров, иудея следовало оставить в покое.
Пришло время доить коров, и Яков второпях закончил свои молитвы. Возвратясь в
хлев, он смешал в корыте траву с измельчённой соломой и репой, которые
приготовил накануне. На полке в хлеву стояли подойник и несколько больших
глиняных горшков, в углу стояла маслобойка. Каждый вечер приходила Ванда,
принося с собой пищу для Якова и два больших кувшина, в которых уносила молоко
обратно в деревню.
Яков доил коров и напевал себе под нос мелодию, которую слышал в Юзефове.
Солнце поднялось за горами, и клубы тумана рассеялись. Он находился здесь уже
так долго и настолько разбирался в растительности, что мог определить аромат
каждого цветка и каждой травинки; и Яков глубоко вдыхал запахи растений, что
струились через открытую дверь хлева. Каждый восход в горах был подобен чуду, а
среди пламенеющих облаков можно было ясно различить десницу Бога. Всевышний
наказал избранный народ и спрятал от него свой лик, но Он продолжал управлять
миром. Как символ завета, заключённый Им после Потопа, Он повесил в небе
радугу, чтобы показать, что день и ночь, лето и зима, посев и жатва не
прекратятся.
II
Целый день Яков лазал по горе. Собрав полный мешок травы, он отнёс его в хлев,
и затем опять вернулся в лес. Когда он впервые появился в деревне, пастухи
нападали на него и избивали, но теперь он уже научился отбиваться и имел при
себе дубовую палку. Он скакал по камням с проворностью обезьяны, помнил какие
травы и растения хороши для скота и какие вредны. Он умел делать всё, что
требовалось от пастуха: разводить огонь с помощью трения одной деревяшки о
другую, доить коров, принимать телят. Для себя он собирал грибы, дикую
землянику, чернику, всё то, что производила земля; и каждый вечер Ванда
приносила ему из деревни кусок грубого чёрного хлеба, а иногда ещё и редиску,
морковку или луковицу, а порой яблоко или грушу из сада. Вначале Ян Бжик в
шутку пытался засунуть ему в рот кусок колбасы, но Яков упрямо отказывался от
запрещённой пищи. Он не собирал траву в Шабат, но давал животным корм,
заготовленный им в течении недели. Жители гор более не досаждали ему.
Но это не относилось к девушкам, которые спали в хлеву и ухаживали за овцами.
Ночью и днём они приставали к нему. Их привлекала его высокая фигура, они
ходили за ним, болтали и смеялись, и вели себя не намного лучше скота. В его
присутствии они справляли нужду, и они постоянно поднимали свои юбки, чтобы
показать ему укусы насекомых на своих ляжках и бёдрах. «Покрой меня!» -
бесстыдно требовала какая-нибудь девка, но Яков был глух и слеп. Так было не
только потому, что прелюбодеяние являлось смертным грехом. Эти женщины были
нечистыми, в одежде у них были паразиты и колтуны в волосах; их кожу нередко
покрывали нарывы и сыпь, они ели запрещённых грызунов и гниющие останки дохлых
птиц. Некоторые из них еле говорили по-польски и мычали как животные,
объясняясь с помощью рук, пронзительно визжали и смеялись безумным смехом. В
деревне было полно калек, мальчиков и девочек с зобами, раздутыми головами,
бесформенными родовыми отметинами; здесь были немые, припадочные, уроды,
рождённые с шестью пальцами на руках или на ногах. Летом родители этих
изуродованных детей держали их в горах вместе со скотом; и они бегали без
присмотра, предоставленные сами себе. Мужчины и женщины здесь совокуплялись
открыто, у всех на виду. Женщины беременели, но лазая по камням – а им
приходилось заниматься этим весь день – и таская тяжести, они часто выкидывали.
В этих местах не было повивальной бабки и роженицам приходилось самим
перерезать пуповину. Если ребёнок умирал, они зарывали его в яму без каких-либо
христианских обрядов, некрещёнными, или же бросали их в горный поток. Часто
женщины истекали кровью. Если кто-нибудь спускался в долину в надежде привести
Дзюбака – священника, чтобы исповедовать и причастить умирающего, ничего из
этого не получалось. У Дзюбака была хромая нога, и помимо того, он всегда был
пьян.
В сравнении с этими дикарями, Ванда, вдовая дочь Яна Бжика, казалась
горожанкой. Она носила юбку с блузкой и фартук и покрывала голову платком. К
тому же, ее речь можно было понять. Удар молнии убил ее мужа Стаха, и с тех пор
ей оказывали внимание все холостяки и вдовцы деревни; но она им постоянно
отказывала. Ванде было двадцать пять лет, и она была выше большинства женщин.
Она имела светлые волосы, синие глаза, гладкую кожу и правильные черты лица.
Она заплетала свои волосы в косу и укладывала их вокруг головы, как венок
пшеницы. Когда она улыбалась, у неё на щеках появлялись ямочки, а зубы были
такие крепкие, что она могла разгрызать самые твёрдые орехи. У неё был прямой
нос и узкий подбородок. Ванда слыла умелой швеёй, она могла вязать на спицах,
готовить и рассказывать истории, от которых волосы становились дыбом. В деревне
её называли «панной». Якову было хорошо известно, что, согласно Закону, ему
необходимо избегать её; но если бы ни Ванда, ему пришлось бы забыть, что во рту
у него есть язык. Кроме того, она помогала ему выполнять его обязанности иудея.
Так зимой, в Шабат – день отдохновения – её отец требовал, чтобы он топил печь,
но она поднималась раньше Якова, сама зажигала лучину для растопки и
подбрасывала дрова. Тайком от своих родителей она приносила ему перловую кашу,
мёд, фрукты из сада, огурцы с огорода. Однажды, когда Яков подвернул щиколотку
и у него распухла нога, Ванда вправила ему сустав и наложила целебные мази. В
другой раз, когда его в руку укусила змея, она приложила рот к укусу и высосала
яд. Это был не единственный раз, когда Ванда спасала ему жизнь.
И всё же Яков знал, что это были хитросплетения сатаны; в течение дня он
тосковал по ней и не мог превозмочь своего желания. С момента пробуждения он
начинал отсчитывать часы до её прихода. Часто он подходил к солнечным часам,
которые смастерил из камня, чтобы посмотреть насколько продвинулась тень от
стрелки. Если проливной дождь или внезапная гроза мешали её приходу, он ходил
мрачный. Это не мешало ему молить Бога, чтобы Он уберёг его от грешных мыслей,
но опять и опять эти мысли возвращались к нему. Как мог он сохранить в чистоте
своё сердце, когда у него не было ни филактерий, ни облачения с кистями§. Не
имея календаря, он не мог даже как положено соблюдать Святые Дни. Подобно своим
древним предкам, Яков отсчитывал начало месяца по появлению молодой луны, и в
конце четвертого года, проведённого здесь, он внёс поправку в свои подсчёты,
добавив дополнительный месяц. Но несмотря на все усилия, Яков сознавал, что
наверняка сделал какую-то ошибку.
Согласно его подсчётам, этот долгий и тёплый день был четвёртым днём месяца
Тамуза**. Он собрал много травы и листьев; он молился, обдумывал отдельные
главы из Мишны, прочитал по памяти те же несколько страниц из Гемары, которые
повторял ежедневно. Он прочёл один из Псалмов, а в завершении нараспев произнёс
молитву на идиш, которую составил сам. Он молил Всемогущего освободить его из
рабства и снова позволить ему вести жизнь иудея. В этот день он съел ломоть
хлеба, оставшийся с предыдущего дня, и над очагом в хлеву сварил горшок
овсянки. Сказав благословение, он почувствовал усталость, вышел наружу и лёг
под деревом. Якову пришлось убедиться в необходимости держать собаку для того,
чтобы защищать скот от диких зверей. Вначале ему не нравилось это чёрное
существо с вытянутой узкой мордой и острыми зубами, претили его лай и
подобострастное лизание, которые напоминали ему о том, что говорилось в Талмуде
на эту тему, и как святой Исаак Лурия, вместе с другими каббалистами, сравнивал
псовых с сатанинским воинством. Но со временем Яков привык к своему псу и даже
дал ему имя, назвав его Валаамо솆. Как только Яков лёг под деревом, Валаам сел
с ним рядом, вытянул лапы и стал сторожить.
Глаза Якова закрылись, и солнце, летнее и красное, продолжало светить сквозь
закрытые веки. Над ним было дерево, полное птиц, щебечущих, поющих, выводящих
трели. Он находился между сном и явью, полностью погрузившись в утомление
своего тела. Пусть так и будет. Так повелел Бог.
Непрерывно Яков молился о смерти, он даже обдумывал самоуничтожение. Но теперь
это состояние прошло, и он приучился жить среди чужаков, вдали от своего дома,
выполняя тяжёлую работу. Сквозь дрёму он слышал как падают сосновые шишки и
кукование кукушки где-то в далеке. Он открыл глаза. Сплетение ветвей и сосновых
игл пропускало солнечный свет как сито, и отражённый свет превратился в
радужную сеть. Последняя капля росы горела, искрилась, взрывалась тонкими
расплавленными нитями. Не было ни одного облака, которое могло бы запятнать
безупречную синеву неба. Трудно было верить в Божественное милосердие, когда
убийцы живьём закапывали детей в землю. Но во всём была несомненна Божественная
мудрость.
Яков уснул, и Ванда являлась ему в сновидениях.
III
Солнце клонилось к западу, вечерело. В вышине парил орёл, большой и
неторопливый, как небесный парусный корабль. Небо все ещё было ясным, но
молочно-белый туман собирался между деревьев. Закручиваясь мелкими кольцами,
туман выбрасывал языки и как будто пытался принять разумную форму. Его
первозданность напомнила Якову первичную субстанцию, которая, если верить
философам, дала начало всему в мире.
Стоя рядом с хлевом, Яков мог видеть на многие мили вокруг. Горы оставались
такими же необитаемыми, как и в дни Творения. Один над другим, леса поднимались
как ступени, сперва лиственные деревья, а над ними сосны и ели. За лесами были
открытые уступы, и мертвенно-бледный снег, как серое развернутое полотно,
медленно спускался с вершин, готовясь закутать мир в зимнее одеяние. Яков
повторил вслух молитву из Минх臇 и стал взбираться по холму, с которого можно
было увидеть тропинку в деревню. Да, Ванда поднималась по тропинке. Он узнал её
по фигуре, по её платку и походке. Издали казалось, что она не больше пальца,
похожая на одного из тех эльфов или бесов, о которых сама же и рассказывала
столько разных историй, или на фею, из тех, что живут в расселинах между
камнями, в дуплах деревьев, под шапками мухоморов – тех, что с наступлением
сумерек выходят порезвиться на волю, одетые в зелёные плащи, синие колпачки и
маленькие красные сапожки. Он не мог отвести от неё глаз, очарованный её
походкой, тем как она останавливалась, чтобы отдохнуть, как исчезала между
деревьями, а затем её появлением из леса, на склоне горы – выше того места, где
находилась раньше. Время от времени металлический кувшин в её руке вспыхивал
как алмаз. Он видел, что в руке у неё была корзина, в которой она приносила ему
еду.
По мере её приближения, Ванда становилась всё больше, и Яков побежал к ней,
словно бы желая оказать помощь, хотя кувшины, которые она несла, были ещё
пустыми. Ванда заметила его и остановилась. Он шёл к ней, как жених,
стремящийся к своей невесте. Приблизившись к ней, Яков почувствовал, что
робость и любовь, одинаково сильные, овладели им. Еврейский Закон, он знал это,
запрещал ему смотреть на неё, и тем не менее, он всё видел: её глаза, которые
иногда казались синими, а иногда зелёными, её полные губы, её высокую стройную
шею, её нежную грудь. Как и все крестьяне, она работала в поле, но её руки
оставались женственными. Стоя рядом с ней, он чувствовал себя неловко. Его
волосы были спутаны, штаны слишком коротки и потрёпаны, как у попрошайки.
Происходя со стороны матери от евреев-арендаторов, состоявших в постоянных
деловых связях с дворянством и сдававших внаём свои поля, он ещё ребёнком
выучился польскому языку; и теперь, находясь в плену, он мог говорить на этом
языке как нееврей. Временами он даже забывал названия некоторых предметов на
идиш.
- Добрый вечер, Ванда.
- Добрый вечер, Яков.
- Я смотрел, как ты поднималась в гору.
- Да?
Кровь прилила к её лицу.
- Ты казалась не больше горошины.
- Издали всё так выглядит.
- Так оно и есть, - сказал Яков. – Звёзды огромны, как весь наш мир, но они так
далеки, что кажутся маленькими точками.
Ванда смолкла. Яков часто пользовался странными и не понятными для неё словами.
Он рассказал ей свою историю, и она знала, что Яков вёл свой род от иудеев,
живших в далёком краю, что он изучал книги; у него были жена и дети – и их
убили гайдамаки. Но что собой представляли иудеи? Что было написано в их
книгах? Кто такие были гайдамаки? Всё это находилось вне её понимания. Не
понимала она и его утверждения, что звёзды были такими же большими как земля.
Если на самом деле они были такими большими, то как столько звёзд могло быть
рассыпано над их деревней? Однако Ванда давно уже решила, что Яков – выдающийся
мыслитель. Кто знает, возможно он был колдуном, как шептались между собой
женщины в долине. Но кем бы он ни был, она его любила, и поэтому вечер для неё
был праздничной частью дня.
Он забрал у неё кувшины, и они стали вместе подниматься вверх по тропинке.
Другой мужчина взял бы её за руку или положил бы ей свою руку на плечо, но Яков
шёл рядом с застенчивостью мальчика, излучая солнечное тепло, запах трав и
хлева. И всё же Ванда уже предложила ему супружество или – если он не хотел
связывать себя подобным обязательством – совместную жизнь без благословения
священника, но он сделал вид, что не услышал её; и только после заметил, что
прелюбодеяние запрещено. Бог смотрел вниз с небес и вознаграждал и карал
каждого в соответствии с его поступками.
Как будто она не знала этого! Но в деревне любовь была делом случая. Священник
был отцом полдюжины побочных детей. Предложение, подобное тому, что она сделала
Якову, не было бы отвергнуто ни одним другим мужчиной. Разве не добивались её
все деревенские мужики, включая Стефана, сына управляющего? Ни одной недели не
проходило без того, чтобы мать или сестра какого-нибудь парня не попыталась бы
заговорить с ней о сватовстве. Она беспрестанно получала подарки и возвращала
их обратно. Ванда была озадачена поведением Якова и шла с опущенной головой,
раздумывая над этой проблемой, в которой никак не могла разобраться. Она
влюбилась в раба с первого взгляда; и хотя на протяжении этих лет они много
бывали вместе, он оставался отчуждённым. Много раз приходила она к выводу, что
из этого теста не испечёшь хлеба; зря она растрачивает на него свои молодые
годы. Но сила влечения, которую вызывал в ней Яков, не уменьшалась; и она едва
могла дождаться вечера. В деревне она стала предметом сплетен. Женщины смеялись
над ней и отпускали в её адрес язвительные замечания. Говорили, что пленник
околдовал её; чем бы это ни было – освободиться от этого она не могла.
Она в задумчивости наклонилась, сорвала цветок и, обрывая лепестки, начала:
«Любит – не любит». Последний лепесток убедил её, что ответом будет «да». Но
если так, как долго он будет продолжать мучить её?
Солнце теперь уже быстро садилось, опускалось за горы. Сопровождаемый кваканьем
лягушек и криками птиц, день закончился. Дым поднимался меж кустарников, и
пастухи завели свою песню. Женщины уже готовили вечернюю еду – возможно они
зажаривали какое-нибудь животное, попавшееся в западню.
IV
В дополнение к хлебу и овощам, в тайне от матери и сестры, Ванда принесла Якову
редкий подарок – яйцо, снесённое белой курицей; и пока она доила коров, он
приготовил ужин. Поместив несколько сухих веток на камни, он зажёг огонь и
сварил яйцо. Хотя уже было темно, он оставил дверь хлева открытой, и языки
пламени от горящих сосновых веток испещрили лицо Ванды огненными пятнами и
отражались в её глазах. Он сел на бревно, вспоминая пищу, которую едят до поста
девятого дня месяца А⧧. Яйцо съедалось в знак траура – вращающееся яйцо
символизировало изменчивость человеческой судьбы. Он вымыл руки, дал им
обсохнуть, произнёс молитву и макнул ломоть хлеба в соль. Стола в хлеву не
было, и он использовал перевёрнутый вверх дном доильник. Он поддерживал себя
овощами и фруктами – мяса он никогда не пробовал. Продолжая есть, он украдкой
взглянул на Ванду – на Ванду, которая была предана ему как жена и каждый день
готовила для него что-нибудь особенное. «В снисхождении к народам – грех», -
сказал он, цитируя пояснения к Торе и пытаясь задушить своё чувство – любовь к
ней. Делала ли она всё это ради Бога? Нет, ею руководило желание, которое она
испытывала к нему. Её любовь зависела от внешней видимости; и если бы, не дай
Бог, он стал калекой или потерял качества, присущие мужчине, то умерла бы и её
любовь. И всё же, такова была власть плоти, что человек видел только внешнюю
сторону вещей и не вдавался в подобные вопросы слишком глубоко. Он услышал звук
молока, льющегося в подойник, прервал свою еду и стал слушать. Стрекотали
кузнечики, слышно было жужжание и гудение пчёл, комаров, мух – великого
множества созданий – и каждое из этих существ имело свой собственный голос.
Звёзды в небесах зажгли свои огни. В самой вышине, на небе, висел лунный серп.
- Хорошее яйцо? – спросила Ванда.
- Хорошее и свежее.
- Может ли что-нибудь быть свежее? Я сама видела, как наседка откладывала его.
Как только оно упало в сено, я подумала – это для Якова. Яйцо было ещё тёплым.
- Ты хорошая женщина, Ванда.
- Я могу быть и плохой. Это зависит от того, с кем я. Я была плохой со Стахом,
пусть он покоится в мире.
- Почему?
- Я не знаю. Он всегда требовал, он никогда не просил. Если он хотел меня
ночью, он будил меня, даже если я спала глубоким сном. Среди бела дня он мог
повалить меня посреди поля.
Её слова вызвали в Якове одновременно отвращение и страсть.
- Это было неправильно.
- Откуда деревенскому парню знать, что верно и что неверно. Он просто берёт,
что ему надо. Однажды я была больна, и мой лоб был горячим, как печь; но он
пришёл ко мне, и мне пришлось ему отдаться.
- Тора говорит, что мужчина не должен понуждать свою жену, - сказал Яков. – Он
должен уговаривать её, пока она не будет с ним по доброй воле.
- Какая Тора? В Юзефове?
- Тора есть везде.
- Как это Тора может быть везде?
- Тора говорит, как человек должен вести себя.
Ванда молчала.
- Это всё для городских. Здесь же мужики – дикие быки. Поклянись, что ты
никогда никому не выдашь то, что я тебе сейчас расскажу.
- Кому я могу рассказать?
- Мой собственный брат однажды накинулся на меня. Мне было всего лишь
одиннадцать лет. Он вернулся из кабака. Мать спала, и мои крики разбудили её.
Она схватила горшок с помоями и вылила на него.
Яков смолк с тем, чтобы через минуту заговорить снова.
- Такие вещи не случаются среди евреев.
- Это то, что ты говоришь. Они убили нашего Бога.
- Как человек может убить Бога?
- Меня ты не спрашивай. Я тебе всего лишь говорю, что говорит священник.
Взаправду, ты действительно еврей?
- Да, еврей.
- Мне трудно в это поверить. Стань одним из нас и мы поженимся. Я буду хорошей
женой, и у нас будет хижина в долине. Загаек отдаст нам нашу долю земли. Мы
будем отрабатывать для графа, а то, что останется – будет нашим. У нас будет
всё, что мы пожелаем: коровы, свиньи, курицы, гуси, утки. Ты умеешь читать и
писать и, когда Загаек умрёт, ты займёшь его место.
Прошло какое-то время, прежде чем Яков ответил.
- Нет, я не могу. Я иудей. Насколько я знаю, моя жена жива.
- Ты много раз говорил, что всех убили. Но даже если она ещё жива, какая
разница? Она там, а ты здесь.
- Бог повсюду.
- И ты думаешь, что Богу будет плохо, если ты будешь свободным человеком –
вместо того, чтобы быть рабом? Ты ходишь повсюду босой, полуголый. Лето ты
проводишь в хлеву, зимой ты замерзаешь в амбаре. Рано или поздно они тебя
убьют.
- Кто убьёт меня?
- О, они запросто убьют тебя.
- Ну, что ж, значит я буду с другими святыми духами.
- Мне жаль тебя, Яков. Жаль тебя.
Они надолго замолчали, и в хлеву было тихо, не считая звуков, издаваемых
коровами, когда они время от времени ударяли копытами. Последние тлеющие угли в
очаге потухли, и когда Яков закончил есть, он вышел наружу, чтобы сказать
благословение в месте, не загрязнённом помётом. Наступил вечер, но на западе
ещё таяли последние отблески заката. Обычно женщины, которые приносили пищу
пастухам, не мешкали в горах, поскольку ночью дорога домой считалась опасной. И
только Ванда нередко возвращалась поздно, несмотря на материнскую брань и
беспрестанные женские сплетни. Она была сильной, как мужчина, и она знала
правильные заклинания, чтобы отваживать злых духов. Она закончила доить коров и
в наступившей темноте перелила молоко из доильника в кувшины. Она вытерла
маслобойку соломой и вычистила брызги грязи с коровьих ног. Закончив свою
работу, она вышла наружу, и собака перебежала от Якова к ней, виляя хвостом,
прыгая и вскидывая на неё свои передние лапы. Она наклонилась, и пёс вылизал ей
лицо.
- Довольно, Валаам, - приказал Яков.
- Он более ласковый, чем ты, - ответила ему Ванда.
- У животных нет обязанностей.
- Но у них тоже есть души.
Она оттягивала уход домой и села неподалёку от хлева, Яков тоже сел рядом. Они
всегда проводили время вместе и всегда на одних и тех же камнях. Если ночи были
безлунные, она видела его при свете звёзд, но сегодня было светло, как при
полнолунии. Глядя на неё в молчании, Яков был охвачен любовью и желанием – и с
трудом сдерживал себя. Кровь бурлила в его жилах, как вода, готовая закипеть;
то жар, то холод пронизывали хребет. «Помни, что этот мир всего лишь коридор»,
- предостерегал он себя. «Настоящий дворец находится за его пределами. Не
позволяй себе лишиться всего этого ради минутного наслаждения».
V
- Что нового в твоей семье? – поинтересовался Яков.
Ванда очнулась от своего забытья.
- Что может быть нового? Отец работает, рубит деревья в лесу и притаскивает их
домой. Он так слаб, что брёвна почти валят его на землю. Он хочет перестроить
нашу избу или Бог знает что ещё. В его-то возрасте! Он так устаёт к вечеру, что
не может проглотить свою еду и валится на постель, как будто ему отрезали ноги.
Он не долго проживёт.
Яков нахмурил брови.
- Так нельзя говорить.
- Это правда.
- Никто не знает законов Небес.
- Может и нет, но когда у тебя кончаются силы, ты умираешь. Я могу отличить
тех, кто вскоре умрёт – и не только старых и больных, но и молодых и здоровых
тоже. Стоит мне один раз взглянуть – и это становится мне очевидным. Временами
я не решаюсь ничего говорить, потому что я не хочу, чтобы меня принимали за
ведьму. И всё-таки, я знаю. В матери нет никаких перемен; она немного прядёт,
немного стряпает и притворяется больной. Антека мы видим только по
воскресеньям, а иногда он не показывается даже и по воскресенья. Мариша на
сносях, скоро уж ей и рожать. Бася ленива. Мать называет её лентяйкой, ленивой
кошкой. Но танцы или вечеринка оживляют её. Войцех становится всё безумней.
- А как хлеб? Хорош урожай?
- Когда это было, чтоб урожай был хорош? – ответила Ванда. – В долине можно
разбогатеть, там земля черна, а здесь сплошные камни. Между двумя колосьями
может проехать телега, запряжённая быками. У нас есть ещё немного ржи с
прошлого года, но в большинстве крестьянских домов уже сосут лапу. Небольшие
участки хорошей земли, что у нас есть, и те принадлежат графу. Да и, так или
иначе, Загаек всё крадёт.
- А разве граф никогда сюда не приезжает?
- Почти никогда. Он живёт в другой стране и не знает, что ему принадлежит эта
деревня. Лет шесть назад они целой братией свалились на нас посреди лета – вот,
как сейчас, до сбора урожая. У них появилась идея поохотиться и скакать по
полям туда и обратно на своих лошадях и с собаками. Их слуги хватали телят,
кур, козлов, даже крестьянских кроликов. Загаек ползал за ними, целуя их всех в
задницы. О, он достаточно высокомерный со всеми, но как только ему случится
встретиться с кем-нибудь из города, как он становится льстецом и лизоблюдом.
После того, как они уехали, не осталось ничего кроме вытоптанной земли,
пустоши. Крестьяне голодали той зимой, дети желтели и умирали.
- Неужели никто не смог им объяснить?
- Дворянам? Они всегда пьяные. Мужики целовали им ноги, а вся благодарность,
которую мы получили, – несколько ударов плёткой. Девушек насиловали, и они
возвращались домой в окровавленных сарафанах и с болью в душе. Девять месяцев
спустя они разрешились байстрюками.
- Среди евреев нет таких разбойников.
- Нет? А что делает еврейское дворянство?
- У евреев нет дворянства.
- А те, кто владеет землёй?
- У евреев нет земли. Когда у них была своя страна, они сами обрабатывали
землю. У них были виноградники и оливковые сады. Но здесь, в Польше, они живут
торговлей и ремеслом.
- Почему это так? Нам плохо, но если много и тяжело работаешь и у тебя хорошая
работящая жена – то тебе, по крайней мере, будет что-то принадлежать. Стах был
сильным, но ленивым. Ему надо было быть Басиным мужем, а не моим. Он всё
откладывал на потом. Скосит сено и оставит его лежать в поле пока его дождь не
вымочит. Всё, что ему хотелось делать, это сидеть на постоялом дворе и болтать.
Дело было в том, что пришло его время. В нашу первую брачную ночь мне
приснилось, что он мёртвый и лицо у него чёрное, как горшок. Я никому об это не
сказала, но я знала, что долго он не протянет. В тот день, когда это случилось,
был ясный день. Неожиданно ударила молния – и влетела в наше окно. Она
катилась, как огненное яблоко, разыскивая Стаха. Его не было в избе, но она
покатилась в амбар и нашла его. Когда я добежала до него, его лицо было
обуглившимся, как сажа.
- Разве тебе никогда не снится что-нибудь хорошее?
- Да, я рассказывала тебе. Я предвидела, что ты придёшь к нам. Но мне это не
приснилось, я тогда не спала. Мать тогда жарила ржаные лепёшки, а отец зарезал
курицу, которая умирала от голода, потому что у неё был нарост на клюве. Я
полила лепёшки отваром и заглянула в миску, в которой плавали большие кольца
жира. Из миски поднялся пар, и я увидела тебя – так же ясно, как я вижу тебя
сейчас.
- Откуда у тебя такой дар?
- Я не знаю, Яков. Но я всегда знала, что мы суждены друг другу. Моё сердце
стучало как молот, когда отец привёл тебя домой с ярмарки. На тебе не было
рубахи и я тебе дала одну из Стаховых. Васек и я должны были быть помолвлены,
но когда я увидела тебя, его образ изгладился из моего сердца. Марила смеётся с
тех самых пор. Он упал ей в руки, как созревший плод. Я его недавно видела на
свадьбе, и он был пьян. Он заплакал и заговорил со мной, как прежде. Марила
была вне себя. Но я не хочу его, Яков.
- Ванда, ты должна выбросить подобные мысли из головы.
- Почему, Яков, почему?
- Я уже объяснял тебе почему.
- Я никак не пойму тебя, Яков.
- Твоя вера не моя вера.
- Разве я не говорила, что готова поменять мою веру.
- Нельзя причислять себя к моей вере, если ты не веришь в Бога и его Тору –
всего лишь потому, что желаешь мужчину. Этого не достаточно.
- Я верю в то, во что веришь ты.
- Где бы мы стали жить? Если христианин становится здесь евреем, его сжигают на
столбе.
- Должно быть такое место.
- Возможно, у турков.
- Хорошо, давай убежим.
- Я не знаю гор.
- Я знаю.
- Страна турков очень далеко отсюда. Нас бы схватили по дороге.
Они опять замолчали. Лицо Ванды полностью скрывали тени. Издали донёсся напев
пастуха, приглушённый и тоскливый, как если бы певец пытался отобразить их
дилемму и оплакивал жестокость судьбы Ванды и Якова. Подул лёгкий ветер, и
шуршание ветвей смешалось с шумом горного потока, пробирающегося меж камней.
- Иди ко мне, - сказала Ванда, и её слова были полумольбой – полутребованием. -
Мне необходимо быть с тобой.
Нет. Я не могу. Это запрещено.
Прoдoлжeниe cлeдуeт
* По утрам иудей должен произносить три благословения: благодарить Всевышнего
за то, что сделал сделал его евреем, не сделал его рабом и не сотворил его
женщиной. – Примечание переводчика.
† "И навяжи их в знак на руку твою, и да будут они повязкою над глазами твоими"
(Втор. 6:8). Этот обряд исполнялся Иудеями с ранних времен. В период Второго
Храма мудрецы установили что тефиллины (филактерии, по-гречески – амулеты)
должны включать в себя четыре библейских пассажа, написанные на пергаменте. Их
помещали в футляр, сделанной из черной кожи. Одни филактерии носились на левой
руке, а другие на лбу. Практика ношения тефиллин во время молитвы существует
среди ортодоксальных иудеев и до сих пор. В районе Мертвого моря найдены самые
ранние остатки филактерии, оба в кожаных контейнеров и надписанные на полосах
пергамента. Как правило, филактерии включали те же самые четыре цитаты из книги
Исход (Исход. 13:1-10; 13:11-16) и два из Второзакония (Втор. 6:4-9; 11:13-21).
– Примечание переводчика. Взято из
http://www.tower.vlink.ru/kumran/filakterii_teffilin.shtml
‡ Мишна и Гемара – это две книги, составляющие Талмуд. Каждая из книг – Мишна
составлена примерно на триста лет раньше, чем Гемара – представляют собой свод
законов, данных евреям за сотни лет до того, как были записаны Мишна и Гемара.
В обеих книгах Талмуда упоминаются многочисленные авторы. Нынешний разговорный
иврит — это иврит Мишны. В Мишне выражена суть Закона. Гемара - что означит
"завершение" - это комментарии, анализ на иврите и арамейском языке, молитвы,
притчи, стихи, рассуждения, шутки и исторические ссылки. – Примечание
переводчика. Взято из «Истока», Глава пятнадцатая, «Талмуд»,
http://www.istok.ru/jews-n-world/Wouk/Wouk_16.shtm
§ Кисти из шерстяных нитей, вплетенные в углы талеса; свисают у пояса из-под
верхней одежды набожного еврея. В книге Бемидбар сказано: «Обратись к сынам
Израиля и скажи им: пусть делают себе кисти [цицит] на углах одежды своей во
всех поколениях своих, и пусть вплетают в каждую кисть нить из голубой
шерсти...» В книге Дварим (гл. 22): «Кисти сделай себе на четырех углах плаща
твоего, которым ты покрываешься». Голубая нить («тхелет»), о которой упоминает
Тора, – это шерсть, которую окрашивали кровью морского животного хилазон. Цвет
этой шерсти, похожий на цвет небосвода, должен напоминать еврею о небесах
-символе чистоты и духовности, и тем самым обращать его мысль ко Всевышнему,
Который в Торе именуется «Восседающим в небесах». – Примечание переводчика,
Взято из «Хасидус по-русски», http://chassidus.ru/index.html
** Тамуз — четвертый месяц из двенадцати месяцев еврейского календаря. По
древней еврейской традиции месяцы года отсчитывают, начиная с месяца Нисана. В
Писании месяц Тамуз называется просто "четвертым месяцем". С месяца Тамуз
начинается “время года” (текуфа) – лето. Название "Тамуз", как и названия
других месяцев, вавилонского происхождения. Все они были позаимствованы
евреями, вернувшимися в Эрец Исраэль после вавилонского изгнания. Месяцу Тамузу
соответствует созвездие Рака. Оно названо так потому, что группа звезд,
занимающая центральное положение на небе в этот месяц, несколько похожа на
рака. Кроме того, именно в Тамузе размножаются водяные раки — потому что только
в этом месяце становится по-настоящему тепло (и вода прогревается достаточно).
В священной Книге Зогар сказано, что дни месяца Тамуза, равно как и следующего
за ним месяца Ава, являются опасными для евреев, и злые силы господствуют в это
время во всем мире — поэтому "счастлив тот, кому удается спастись от них".
Тамуз также – месяц греха золотого тельца, создание которого привело к тому,
что Моше разбил Скрижали Завета. Система всех этих расчетов и есть то, что
называется "тайна високосного года". Ее положил в основу еврейского календаря
раби Гилель, сын раби Йегуды Несиа, или Гилель Второй (в 4119 г. году от
сотворения мира - или в 359 г.н.э.). Причина этого заключалась в том, что в
условиях рассеяния евреев по всему миру возникла острая необходимость
обосновать еврейский календарь единой системой математических расчетов. –
Примечание переводчика, Взято из «Хасидус по-русски»,
http://chassidus.ru/index.html ,
http://www.jewish.ru/4103.asp , русскоязычного академического
ресурса по библеистике,
http://www.biblicalstudies.ru/Lib/Iudaism/RoshHachana0.htm
†† В Апокалипсисе упоминаются пророки Валаам и Валак, которые ввели в соблазн
"сынов израилевых" в Пергаме и разрешили им есть "идоложертвенное". Валаам
(Bileam), в Библии месопотамский волхв, хотел проклясть народ израильский, но
вместо этого произнес величественное благословение. Погиб при истреблении
моавитян. По преданию, когда он собирался проклинать израильтян, его обличила
его ослица, вдруг заговорившая человеческим голосом (=Валаамова ослица?).
Также, в переводе с английского означает «ненадёжный, неверный союзник». –
Примечание переводчика. Взято из русскоязычного академического ресурса по
библеистике, http://www.biblicalstudies.ru/Lib/Iudaism/RoshHachana0.html и
Малого энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона, < A
href="http://encycl.yandex.ru/yandsearch?enc_abc=%C0&rpt=encyc&how=enc_abc_rev&encpage=
brokminor">http://encycl.yandex.ru/yandsearch?enc_abc=%C0&rpt=encyc&how=enc_abc_rev&encpage=brokminor
‡‡ Молитва Минха приписывается праотцу Ицхаку. Она соответствует
жертвоприношению, которое совершали в Храме во второй половине дня. Есть два
срока для этой молитвы – через 6 с половиной часов после восхода солнца –
(«Минха гдола», то есть «Большая Минха») и с девяти с половиной часов после
восхода солнца («Малая Минха», «Минха ктана» на иврите). Мудрецы подчеркивают
особое значение молитвы «Минха» и говорят, что время ее – время особого
благоволения Вс-вышнего, когда Он охотно принимает молитвы народа Своего. –
Примечание переводчика, Взято из «Хасидус по-русски»,
http://www.chassidus.ru/library/lau/ostalnye_molitvy.htm
§§ Пост девятого дня еврейского месяца Ав (Тиша бАв) - июль-август -
традиционный день скорби и поста - ежегодный день траура в память о разрушении
Первого и Второго Храмов и о других трагедиях в истории еврейского народа. Оба
Храма были разрушены в один день: первый вавилонянами в 586 г. до н.э., а
второй римлянами в 70 г. н.э. – Примечание переводчика.