|
Aлeкcaндр Лeвинтoв, Kaлифoрния
Bвeрx пo лecтницe, вeдущeй… к coceдcкoй кoрoвe
Мы открываем новую рубрику. Предполагается, что здесь будет размещаться весьма
своеобразный обзор рoccийcкoй прессы. Своеобразие заключается в аналитическом
обзоре не того, что пишется, а о чем не пишется, что умалчивается или пропадает
меж строк. Понятно, что эти информационные купюры и дыры, зияющие из газет,
радио и ТВ, – вовсе не злой умысел журналистов, а результаты все усиливающегося
цензурного пресса.
Сегодняшний обзор российской действительности следует начать с oбщeй ситуации:
во всех средствах массовой информации вот уже почти двадцать лет позволена
любая критика настоящего и прошлого, но никто не обсуждает будущее. Это
происходит не только потому, что обсуждать будущее запрещено, но и потому, что
его просто нет.
Тут, по-видимому, нужны некоторые пояснения к этому утверждению.
Любая власть – от советской до антисоветской – пытается узурпировать будущее и
сделать его своим. Собственно, власть и есть присвоение будущего: никому
неохота владеть прошлым, а настоящее имеет неприятное свойство быть второй
свежести в каждый данный момент времени. Насколько противно владеть настоящим и
принимать решения в условиях зависшего настоящего, легко видеть на примере
политической судьбы нынешнего российского президента: вспомните его поведение в
растянувшийся момент гибели «Курска», «Норд-Оста», Беслана. Зато с какой
мальчишеской легкостью он приветствовал возможных президентов США и Украины.
Ему бы такой смелости и решительности – да в настоящем.
В советские времена властям очень не хотелось говорить о настоящем – и потому
бесконечно обсуждалось будущее. Сама плановая экономика – это управление
будущим при полном игнорировании настоящего.
Своеобразие текущего момента, как сказал бы незабвенный вождь мирового
пролетариата, заключается в том, что, цепляясь за будущее и запрещая говорить о
нем другим, нынешняя власть не имеет этого будущего. Вместо проектов, программ,
представлений, учений, взглядов – непроглядная онтологическая темнота и
пустота. В будущем отчетливо видно только одно: как жить нынешним властям уже
будучи без власти: в отставке, опале или изгнании. Для личного, персонального
будущего хапается баснословно. И чем больше хапается для себя, тем меньше
остается времени и сил на построение или хотя бы взгляд на будущее страны.
Mолчание о будущем делает все остальные разговоры какими-то удручающе пустыми и
никчемными. Чем умнее – тем никчемней.
А еще газеты упорно умалчивают то, что ясно и очевидно всем и каждому:
последние 20 лет прошли зря, они – фуфло, заполненное множеством случаев
разного масштаба, но при этом не произошло ни одного исторического события, а
стало быть, никакой истории и не было все эти годы. Просто шелестели на ветру
времени календари. Кто теперь скажет, во имя чего люди защищали несчастный
Белый дом в 1991 и 1993 годах? Кто скажет, чем выборность власти отличается от
ее назначаемости и чем вертикаль власти отличается от ее горизонтали? Кто
отличит демократический централизм от централизованной демократии? Кто ответит,
что Россия забыла или оставила в Чечне, кроме гор трупов и обид?
В США за этот период по сути произошло совсем немногое, практически всего одно
событие: 11 сентября. Но это стало событием национальной и всемирной истории. В
России, при всей суетности времени, не произошло ничего: ни провозглашенного,
ни обещанного, ни неожиданного.
Истории же в России нет из-за отсутствия будущего: куда, зачем идет Россия?
И в таком беспутном состоянии можно бродить по пустыне смыслов не сорок, а сто
двадцать лет. И вышли без Моисея и бредем черти знает куда.
А к этому следует добавить, что жизнь здесь настолько необустроена, что кажется
ненастоящей.
И все-таки российские города наполнены жизнью: по улицам движется народ, а не
только машины, никто не гонится за долголетием – все чинно и степенно двигаются
от магазина к магазину в направлении естественного конца улицы и жизни.
Но и тут все нелогично. Когда я был юным отцом, в стране была более или менее
нормальная демографическая ситуация: рождаемость составляла чуть более одного
процента, смертность – чуть менее одного процента. В те поры в Москве был всего
один магазин детского питания – в Столешниковом. Теперь рождаемость уже
двадцать лет сильно уступает смертности и продолжает падать, но магазины
детского питания – на каждом углу. Совершенно бесполезные, как погребальные
конторы и парикмахерские в городе N. из «Двенадцати стульев».
Тот же демографический коллапс должен был бы резко поднять качество школьного и
вузовского образования, но наблюдается явно противоположная тенденция. Многие
школьные и дошкольные учреждения превратились в отделения милиции, банки,
конторы, склады. В оставшихся идут опыты, нет, не медицинские, как в Освенциме,
а педагогические. Даже преуспевающие учителя и профессора не могут без дрожи в
голосе рассказывать о затеях и играх там, наверху.
В условиях агонии высшего образования идет бурная подготовка к 250-летнему
юбилею МГУ, «первого российского университета» (а как же Тартусский,
Вильнюсский и Кенигсбергский университеты, уже бывшие тогда на территории
России?). Как всегда в таких случаях, много шуму, фанфар и лжи. За этими
завесами скрывается тот факт, что Университет, занимавший в начале ХХ-го века
9-е место в мире, в начале нынешнего имеет рейтинг 66, всего лишь. И невозможно
скрыть, что Университет ветшает и физически и духовно, что, например, местные
экологи все еще продолжают обсуждать, как хищнически относятся к природе в США
и других развитых странах, вместо того, чтобы реально помогать своей стране
выбраться из пут загрязнений. Статья Д. Лопатникова, доказывающая, что
экологическая ситуация в развивающихся странах хуже, чем в развитых, «Вестником
МГУ» не была принята к печати...
Из необсуждаемых в СМИ парадоксов – аномальное количество игровых автоматов и
центров. У самой окраинной и тихой станции метро их не менее дюжины, у любого
хоть немного бойкого места – ну, парочка-то точно есть. Азарт, как известно, –
удел отчаяния и нищеты, но не настолько же!
Немного о нищих – непрестижной теме, которую СМИ явно избегают. Кучкуются
попрошайки метрополитена в основном в пределах кольцевой линии, а дальше и
ближе к окраинам их сменяют согбенные бабушки, торгующие всякой сомнительной
всячиной. Связка сушеных грибов – 20 рублей (проезд на городском транспорте –
15 рублей, литровый пакет молока – 22 рубля), но никто не зарится на
почерневшие бабулины поганочки. На окраинных станциях метро нищим делать
нечего, тут им никто не подаст – сами на грани. Зато тут полно бродячих собак,
которых подкармливают и даже менты не гоняют – за кротость нрава и сексуальное
равнодушие к жизни и смерти.
Со времен первых Дум и Учредительного собрания в России выявилась ярко
выраженная тенденция – окраины крупных городов и окраины страны, заселенные
нищим, криминогенным, отчаянным и отчаявшимся людом, являются электоратом
полубандитских политических партий: эсеров, большевиков, анархистов, а теперь –
ЛДПР, партий Лимонова, Анпилова и т.п. Концентрация власти и капитала ведет к
метастазному увеличению окраинных зон и их фашизации. География
красно-коричневых не так безмятежна, как свидетельствуют результаты выборов,
ведь по большей части эти партии и группировки стоят вне закона и в легальной
политической борьбе не участвуют. Возникает парадокс: чем меньше легальной
оппозиции остается у нынешнего режима, тем больше и круче – нелегальная
оппозиция, с которой – придет время! – не справится ни милиция, ни ОМОН, ни
КГБ, ни армия. И это не будет гражданской войной, поскольку негражданским
силовикам (в стране уже 19 силовых министерств и ведомств, которые подчиняются
непосредственно гаранту и потому не являются ни гарантами демократии, ни
гарантами гражданского общества) будут противостоять деклассированные и
потерявшие, в силу своей нелегальности, гражданственность орды исколотых и
напоенных. Ублюдки против ублюдков.
Москва – деловой город. В воскресное утро, в шесть часов еду из своего угла на
маршрутке к метро. Пассажиров прибывает на каждом углу – и все вьетнамцы. О чем
лопочут? Но стандартные русские фразы выговаривают тщательно и чисто. У метро
уже полно народу: разгружают, разбирают, открывают. Некоторые все еще целуются,
некоторые уже в дым пьяненькие. Парапеты подземных переходов и входов в метро
уже уставлены пустыми пивными бутылками, ждущими своих собирателей.
Последних два месяца года не стихала на страницах и в эфире украинская нота. Но
при этом совершенно умалчивалось подлейшее настроение российского обывателя:
хапнуть под шумок Крым и примыкающие к нему Восточную и Южную Украину. Ах, за
это приобретение Путину простили бы все: и «Курск», и «Норд-Ост», и Беслан, и
Южно-Курильские острова и потерю последних лоскутков демократии и даже
пожизненную тиранию. Омерзительное мурло «пусть сдохнет моя корова, лишь бы у
соседа две» – российская национальная маска, а потому ни хрена ему не светит
крымское солнышко, но все то, что оно готово отдать за него, оно уже отдало или
отдаст в самом ближайшем и светлом будущем.
|