Aвтoр o ceбe
Я родился не где-нибудь в захолустье, а в Санкт-Петербурге, когда-то самом
снобистском городе бывшей Российской империи. Случилось это в 1931 году, так
что мне теперь впору писать мемуары дряхлого злопыхателя. Окончив с грехом
пополам экономический институт, всю дорогу пропахал в партийной советской
печати. Потому что другой, не партийной и не советской, у нас попросту не
существовало. Это было тем более пикантно, что я всю жизнь оставался
беспартийным штафиркой. Сочинял передовицы в центральной прессе за крупнейших
партийных боссов страны и за генералов от литературы. Это занятие заражало
невероятным цинизмом. Представьте, что мне надо рвать на себе тельняшку и
поднимать батальон в атаку с надрывным криком «коммунисты, вперед!». А я -
беспартийный…
Теперь в нашей стране почти всё устаканилось. Сижу вот, кропаю прозу.
Иногда даже печатаюсь.
Великое противостояние
В особняке постройки 30-х годов прошлого века жили-были две газетных редакции,
- Большая и Малая. Лифт, буфет, библиотека и актовый зал - места общего
пользования. Там сотрудники двух издательств обменивались сплетнями, свежими
анекдотами, флиртовали и стреляли пятерки до получки.
Одно время в Большой редакции работал чудаковатый малый - Андрей Бочаров,
талантливый литератор, драматург, рисовальщик. Нестандартность его натуры
заключалась в том, что он никого не боялся. Ну прямо, как храбрый заяц из
популярного мультика. Он не испытывал страха ни перед секретарем партбюро,
зверем достаточно серьезным, ни перед Первым отделом, сиречь эвфемизмом КГБ.
Большого главного редактора, известного писателя Чаковского, он тоже не уважал,
мало того, не ставил его ни в грош. Чаковский выходил из себя. Конечно, он не
мог упрятать в тюрьму Бочарова просто так, те времена давно кончились, а
диссидентом тот не был. Но ведь уволить-то мог! И суд бы согласился: отношения
между творческими личностями - дело тонкое, тут тебе почти Восток. А быть
выгнанным из столичной элитарной газеты без видимых причин - довольно кислое
дело. Но Бочарову было наплевать.
Однажды я оказался невольным свидетелем их бараньего противостояния. Чак только
что вышел из лифта и застыл на пороге шестого этажа, яростно жуя свою сигару.
Бочаров стоял в позе Наполеона, скрестив на груди руки, и глядя на ненавистного
редактора сверху вниз, хотя по причине малого роста мог смотреть только снизу
вверх. Уж не знаю, где, когда и какая между ними проскочила кошка.
Так или иначе, Главный почему-то не увольнял Бочарова.
- И не уволит! - бахвалился Андрей в буфете. - Он же трус, он же меня боится.
От меня же зависит, бывать ему главным редактором, или нет. И Чак это знает. -
И в который раз, под хохот двух редакций, громогласно объяснял предполагаемый
образ действий:
-Оболью Чака дерьмом на глазах всей общественности, - похвалялся Андрей
Бочаров. - А публично обкаканный главный редактор - это бывший главный
редактор. Мало того, он уже не член цека и даже не депутат Верховного Совета. С
него же люди будут смеяться, тыкать пальцем, вон идет Чаковский, тот самый,
обосранный!
Его подзуживали:
- И как ты это практически сделаешь?
-Легко! Наберу большую клизьму дерьма (он так и выговаривал: клизьму, видимо,
южного акцента ему не хватало, так он еще присоединил к нему говор московских
кокни и членов Политбюро) прямо в сортире, и там же спрячу. Дождусь, когда
после планерки будет расползаться народ, и выйду Чаку навстречу с клистиром.
Как с автоматом, от живота наперевес. Да ка-ак давану! Пусть за хулиганство
отсижу два года, больше за Чаковского, государственного еврея, не дадут. Зато
ему до конца дней ходить обгаженным!
Не знаю, чем у них кончилось это противостояние.
Умерли оба.