Memory

Виктор Гин, Иерусалим   НЕ ГЛЯДИ НАЗАД, НЕ ГЛЯДИ Памяти Евгения Клячкина       Люди всё прибывали и прибывали. Они пытались укрыться от жгучего солнца под тесным навесом, единственным на этом огромном кладбище, и молча ожидали начала церемонии похорон. Стоявший невдалеке катафалк и лежавшее на нём тело, наглухо зашитое в саван, казались чем-то отстранённым, не имеющим никакого отношения к человеку, с которым мы сегодня пришли проститься…   …Небольшой теплоходик, заполненный студентами, отправлялся из Ленинграда в Петродворец на праздник встречи белых ночей. Громче всех веселились ребята из ЛИСИ (инженерно-строительного института): они сегодня были в центре внимания благодаря задававшему тон Жене Клячкину, хорошо известному в Ленинграде барду. Он яростно отбивал по корпусу гитары джазовый ритм и задиристо выкрикивал: «Сила по кулону Пэ на Ку, делённое на квадрат Эр!» Эти слова троекратно горланила вся студенческая братия. А примерно года через два на концерты Евгения Клячкина уже невозможно было достать билет. Мой знакомый провёл меня «чёрным» ходом в зал своей закрытой организации. Женя пел динамично, отчеканивая каждое слово, словно боялся, что публика не поймёт чего-то. Но мы эти песни знали наизусть: «Не гляди назад, не гляди», «Сигаретой опиши колечко», «На театральной площади»… Без них не обходилась ни одна молодёжная вечеринка. Я передал ему по рядам конверт со своими стихами в надежде, что он напишет песню, Но, к моему огорчению, даже не получил ответа. Женя купался в своей славе, которая росла день ото дня.    Годы «хрущёвской оттепели» сменились временами ужесточённой цензуры. Началось гонение и на бардов, и многие из них, чтобы по-прежнему зарабатывать творчеством, пошли работать в концертные организации. После некоторого раздумья и Женя Клячкин оставил свою работу  инженера-проектировщика и поступил в Ленконцерт автором-исполнителем. Теперь он получил легальный статус и мог разъезжать по стране, не опасаясь запрета. Женя всегда считал себя поэтом (как и Высоцкий, Визбор, Кукин), но официальный Союз писателей его к себе не подпускал, книгу стихов издать было невозможно. И он решил вступить в Профессиональный комитет драматургов, объединявший авторов, живущих за счёт своих литературных гонораров. И так вышло, что я ему дал рекомендацию для вступления в наш комитет. Мы подружились, и по моему совету Женя летом снял дачу в Усть-Нарве. Вместе с женой, красавицей Виолеттой и маленькой дочуркой он приходил в наш двор. Вечерами мы небольшой компанией играли в «эрудит». Женя играл азартно, «перехаживать» не разрешал. Он был обидчивый, даже вспыльчивый. Помню, однажды он сказал мне и поэту Михаилу Рябинину:  - Я написал одну эстрадную песню, но не хотел бы, чтобы её автором был Клячкин – я всё же пишу в другом жанре. Какой бы мне придумать псевдоним? -  Да  ясно какой: Меринов, - выпалил остроумный Миша Рябинин. Клячкин вспыхнул, со сжатыми кулаками подался вперёд, но вдруг резко остановился, оценив юмор, и рассмеялся, к нашему общему облегчению… … Похоронная процессия двинулась по солнцепёку на окраину кладбища, и люди окружили вырытую могилу таким плотным кольцом, что я даже не видел, как в неё опустили тело. Началась заупокойная молитва. У раввина не было голоса: видно, он сорвал его на своей бесперебойной работе. Для него это были обычные очередные проводы… … Жена Клячкина, красавица Виолетта, умерла. Маленькой дочке нужна была мать, и он женился. Однажды Женя позвонил мне вечером и радостно сказал: - У меня родился сын. Таня в роддоме, я сижу один и не с кем выпить. Мы просидели в его квартире на Васильевском до утра. Женя пел свои новые песни, мы спорили по стихам и отдельным строчкам. Он отчаянно отстаивал написанное, но умел прислушиваться к замечаниям и вносил коррективы.    Перед отъездом в Израиль (весной 1990-го) Женя выступил в нашем комитете драматургов с прощальным концертом. Многих неприятно поразила песня об Израиле «Это моя страна», прославлявшая её красоты, её народ. Посчитали, что песня конъюнктурная. Я тоже так думал, но потом понял, что это – вызов, плевок в лицо фашиствующей «Памяти», её правительственным покровителям, всему тому, из-за чего он с семьёй решился на отъезд. Женя всегда был резким в своей принципиальности. Когда он пел эту новую песню, он видел некоторые «оскорблённые» лица и с удовольствием делал им больно.    Я уехал в Израиль осенью того же года. Женя снимал квартиру в Рамат-Гане, в самом опасном месте во время саддамовских обстрелов. - Женя, - позвонил я ему, - переезжайте всей семьёй к нам, пока обстрелы не кончатся. Он был очень растроган. Но не переехал. И почти не звонил. Много выступал по разным городам Израиля. Потом устроился на работу в строительный отдел муниципалитета Рамат-Гана, купил в Ариеле полдома. Своё 60-летие отметил в Ленинграде (уже Санкт-Петербурге), где ему устроили бурный приём. Все центральные газеты России поздравили его с юбилеем. Друзья-барды посвятили ему свои песни, в том числе и Юрий Кукин, по воле судьбы проводивший его в последний путь в Израиле, куда он прилетел на гастроли. Работу в муниципалитете Женя решил бросить. - Надоело ежедневно унижаться. Поеду в Россию на гастроли. Там меня помнят и любят.   Это был последний наш разговор, за три дня до его внезапной кончины. Одни говорят – утонул, другие – сердечный приступ. Я не помню, чтобы этот сильный, красивый, моложавый человек когда-либо жаловался на сердце. Но всё возможно. Невозможно только поверить, что Жени Клячкина больше нет. Вот и могила засыпана песком. На ней цветы и камешки, камешки… Огромное кладбище, целый город, который всё растёт и растёт. И я вряд ли найду в нём через некоторое время улицу и дом, где навечно поселился знаменитый российский бард, чьими песнями жили три поколения влюблённых в него людей.   Александр Городницкий, Санкт-Петербург Памяти Евгения Клячкина Сигаретой опиши колечко. Снова расставаться нам пора. Ты теперь в земле остался вечной, Где стоит июльская жара. О тебе поплачет хмурый Питер И родной израильский народ. Только эти песни на иврите Кто-нибудь навряд ли запоёт.   Со ступеней набережной старой На воду пускаю я цветы. Слышу я знакомую гитару. Может, это вовсе и не ты, Может, и не ты совсем, а некто Улетел за тридевять земель, Дом на переулке Антоненко Поменяв на город Ариэль.   Сигаретой опиши колечко, Пусть дымок растает голубой. Всё равно на станции конечной Скоро мы увидимся с тобой. Пусть тебе приснится ночью синей, Возвратив душе твоей покой, Дождик василеостровских линий Над холодной цинковой рекой.