Михаил Шульман, Нью-Йoрк ЧИРИ-БИРИ-БОМ (из письма) Так ты, Хоня, меня коришь за то, что я не хожу в синагогу - дескать, еврей, который ни разу в жизни не был в синагоге, это не совсем еврей, а самозванец. Ну, тут ты врешь. Во-первых, когда меня в 41-м эсэсовцы загоняли в гетто на Дубровенке, меня не спрашивали, хожу ли я синагогу, у них были совсем другие критерии. Во-вторых, два раза в жизни я все же в синагоге был. Ну, не совсем удачно, так то, скорее, не вина моя, а судьба. И чтоб ты не думал обо мне, что я какой-то замшелый атеист-коммунист или закоренелый мерзопакостник, я расскажу тебе оба случая. За несколько лет до войны двое пятиклассников, я и мой друг-поляк Стасик, решили совершить экскурсии в костел и в синагогу, поскольку школьникам было запрещено ходить и туда и туда. Раз запрещено, значит, обязательно пойдем: надо ж выяснить, почему запрещено! Из костела нас вышвырнули за уши - забыли снять шапки. Из синагоги вышвырнули за то, что, наученные костельным опытом, мы шапки сняли. Выяснили: у бога общих правил игры нет, значит, играть с ним не стоит. И ни в какие храмы я больше никогда не ходил. Недавно все же, по твоему наущению, решил сходить, благо синагога почти рядом и к тому же русская, и я там не буду белой вороной. А то здесь хватает всяких, где русского словца не услышишь. В этой же, сказал сосед, сплошь наш брат, отставной русский человек. Анлийский мне не дался, я в нем ни в зуб ногой, идиш полузабыт, остались какие-то ошметки, ходовые присказки, только и всего. Да ты и сам помнишь, на каком идише разговаривала наша улица: "Ба им нашем город ныто кин электричестве, невозможно таскаен ды ящикес". Покойный Гриша Беленький называл этот язык "чулкес". Так что дождался субботы, прифрантился, даже галстук нацепил и на дне чемодана выудил велюровую шляпу - ту самую, зеленую, что ты подарил мне лет тридцать назад . Иду я в синагогу, а в голове только "чулкес" и ни одной молитвы. Ой, нет, вру: таки одну молитву я знал. Вернее, не молитву, а первых несколько слов: Борух а то аденой элохейну мелэх ицвону..- до сих пор не знаю, что эти слова означают. А мой дядя Эфроим в детстве еще научил меня молиться чуть-чуть не так. Эфроим - двоюродный брат моего отца, они дружили и когда-то вместе учились в ешиботе. Мой батя по характеру тихий, улыбчивый, а Эфроим веселый хулиган и острослов. В ешиве у них ребе был глухой, как пень, и ешиботники вовсю потешались над ним. Сидят с молитвенниками в руках и бормочут кто во что горазд - он же все равно не слышит. Эфроим молился так: "Борух а то, цигелэ тато, вайберсэ брохес, кус мир ин тохес, омейн!" Того глухого ребе звали Борухом, и эту молитву я понимал: Борух, ты старый козел, все твои молитвы только о бабах, поцелуй меня в задницу. Словом, "чулкес" и дяди-эфроимская молитва - все мое религиозно-еврейское снаряжение, и с этим я иду в синагогу. Синагога большая, народу собралось порядочно, сотни полторы, и места еще оставались. Приметил я и нескольких "бывших" - я с первого взгляда определяю бывших политруков и всякого рода руководящих. К радости своей, увидел и знакомцев по шахматным баталиям в скверике. Они же меня и представили старосте синагоги Шломо. Кряжистый такой мужичище, борода лопатой, сравнительно молодой. Разговорились - оказывается, наш земляк, из Гомеля, борец-классик, мастер спорта. Нашлись и общие знакомые - я ж заслуженный болельщик республики, всех белорусских борцов и боксеров наперечет знаю. Наверняка в Союзе у него было другое имя, более благозвучное с точки зрения спортивного начальства. Очень симпатичный мужик этот Шломо, умница. Я бы с ним наверняка подружился, если бы не те чертовы политруки-замполиты, нигде от них житья нет. Шломо выдал мне полосатую накидку с кистями, талес, объяснил, как ее следует носить. Вообще-то здесь у каждого прихожанина свой, но для "первоприходцев" вроде меня есть десяток дежурных талесов - скажем так, не первой свежести, но все же. И вот спектакль начался. Ну, может, спектакль не совсем точное слово, но коль все идет по раз и навсегда написанному сценарию, то как же тут скажешь - меняются актеры, но не сцена и не пьеса. Откуда-то извлекли свиток Торы в синем бархатном чехле, понесли меж рядов, все тянутся к ней поцеловать или хотя бы дотронуться пальцем и затем уж целовать этот палец. Мне немного смешно, но я сдерживаюсь, и когда тот бархатный цилиндр подплыл ко мне, чмокнул его и я, а как же. Вознесли эту реликвию священную на алтарь, или как там этот помост называется, откуда-то возникли молоденькие ребятки в кипах, у одного уже и чахлая бороденка проросла - видимо, ешиботники, ешивебохеры, как называл их дядя Эфроим, образовали нечто вроде почетного караула. И началось чтение Торы. Кто-то там, на возвышении, читает вслух, все слушают, или делают вид, что слушают, и я слушаю, и, конечно, ни хрена не понимаю - иврит ведь. Чтецы сменяют друг друга, я под это непонятное бормотание о чем-то задумался, очнулся от того, что сосед толкнул в бок. - Ты что, оглох? Тебя вызывают, иди! - прошипел он мне в ухо. Куда вызывают - к Торе? Меня? Так ведь я же... Нет, это ошибка!.. Огляделся: нет, не ошибка, вся синагога десятками глаз уставилась на меня, издали Шломо улыбается - я понял, это он мне почет оказывает, он же не знает, что я ни единой еврейской буковки... Встаю, ноги подламываются, но я иду.. иду , как загипнотизированный, сознаю, что иду на Голгофу, на позорную казнь: ведь я же ничего, ни-че-го, ничегусеньки не знаю и не умею... что я там буду делать? Наверноe, следовало отказаться, как-то объяснить, чтоб не обидеть или даже оскорбить отказом, я же, признаюcь, просто растерялся. Поднимаюсь на помост, свиток Торы развернут, паренек с пейсами указывает место в тексте, откуда следует начинать, и тут же подкладывает сверху тетрадный листок, где тот же текст написан русскими буквами - все предусмотрели ребята, молодцы, похоже, не я один такой читака... где мои очки? Черт, я же не предвидел такого оборота, оставил их дома... буквы сливаются, не разобрать... и как надо читать: по-русски слева направо или наоборот... э, все равно не разобрать... Оглянулся на спасителя-паренька, а того как на грех кто-то отозвал в сторонку. Вижу, пауза неприлично затягивается и забормотал первое, что пришло в голову: - Борух а то цигелэ тато вайберсэ брохес кус... Спохватился, прикусил язык - господи, что я несу? Чуть было не ляпнул непотребное... Воровато огляделся - кто-нибудь слышал?.. Вроде нет... а что дальше, дальше-то что? И пошел по второму кругу, старательно и осторожно выговаривая каждое слово, чтобы предатель-язык не выдал привычное, затверженное: - Борух а то цигелэ тато...элохейну… вайберсэ брохес Вдруг всплыло в памяти: бабушка Этка на полу, зашитая в белый мешок, старый Шая-резник раскачивется над ней, как маятник на ходиках, и молится, подвывает что-то таинственно-непонятное, я еще совсем маленький, мне и страшно, и немного смешно... - Йис-га-дал-вэ-йис-кадиш шмей рабо... Сами пришли на язык те таинственные слова, я тоже раскачиваюсь над свитком Торы и почти шепотом, как можно тише и быстрее, бормочу: - Бэ-ол- мо ди-вро-хиру- сэй... цигелэ тато... По времени вроде бы и можно заканчивать, вон и паренек уже ко мне направляется. Я отступил, поклонился куда-то в пространство и поспешно спустился, освободил место для следующего чтеца. Иду к своему месту в самом последнем ряду, пот с меня градом, рубашка к спине прилипла, в ушах звон, а кто-то тянется пожать мне руку, улыбается приветливо... знали б, что я там нес... а зачем вызывали неумеху... Но пронесло, слава богу... А ведь нечто похожее со мной и раньше случалось: прилипнет какая-нибудь гадость к языку, не оторвать, и уж следи, следи за собой, чтобы не сорвалась с языка! Помнишь, Хоня, дом № 8, что возле Быховского базара? Помнишь, конечно, вся базарная шелупонь в том дворе жила: торбохваты, проститутки, барышники, наперсточники. А их милые детки учились в нашей родной 11-й школе, где мы с тобой работали, только ты немного позже. Ну вот, однажды веду я урок в 5 классе. Только собрался проверять домашнее задание, а я им тогда некрасовскую "Забытую деревню" задавал - не забыл еще? Ну, это: "У бурмистра Власа бабушка Ненила починить избёнку лесу попросила" - вспомнил? И вижу: маленький Коля Стрижевский руку тянет. Чудеса: этот бесенок всегда плевал на все и всяческие задания, а тут не поленился стихотворение выучить - не иначе, замыслил какую-то каверзу. И руку тянет - как вызов мне на дуэль. И я обязан поднять перчатку, не могу не поднять. - Ну, давай, Коля, выходи сюда, к доске. Вышел - маленький, тощий, як абскублены верабей, набрал полную грудь воздуха и звонко так: - У бурмистра Власа-а! Бабушка Ненила-а! Починить пиз...ку! Лесу попросила! Класс замер, - конечно, Колька заранее всех оповестил, что будет цирк, и уже предвкушал, предвкушал, зараза! Я на какую-то долю секунды растерялся, и, быть может, это меня спасло. Не заметил. Не расслышал! Не разобрал!! Не будет тебе скандала, мил друг Коля, не будет! Дуэль я как профессионал, можно считать, проиграл - был молод и глуп. Но скандала не было, так что и Колька ее не выиграл. Только ведь и многие годы спустя, всякий раз, когда читал в классе это стихотворение, после слова "починить" невольно запинался и особо четко выговаривал "избёнку", чтоб, упаси боже, нечаянно не сорвалось с языка прилипшее Колькино словцо. Словом, я благополучно прошел и синагогское испытание и после окончания всех церемоний гордо сижу за общим столом, попиваю красное винцо, какими-то сладенькими лепешечками заедаю, веду с соседями светские разговоры - все о'кей. Ну, народ-то все нашенский, что ему это легонькое винишко - гляжу, кое-кто из недр пиджачных фляжку достает, водочкой ту красненькую жижку заправляет. И мне в бумажный стакан плеснули раз, и еще раз, и еще, и я уже захорошел и решил про себя, что в следующую субботу притараню две фляжки "смирновки", не в моих правилах оставаться в долгу. Чтоб подвыпивший русский человек да еще за большим общим столом не запел - такого не бывает, И что только ни пели: от "В бой за родину, в бой за Сталина" до "Мухтнэстэ майнэ" - от любимого Сталина до любимой тещи. И я не удержался, вставил свои пять копеек, я ведь тоже одну еврейскую песенку знал - ту, которую любила напевать моя мама, когда бывала в настроении. И запел: Аз их вел зогн: "Лэйхо дэйды" - Золст ду зогн: "Чири-бири-бом!" Аз их вел зогн: "Ликро скалэ" - Зост ду зогн: "Чири-бири-бом!" Я тебе сказал, ты мне ответил - вся песенка, а что такое эти лэйхо дэйды, я не знал - ну, не могло быть плохое, если мама пела! И трое сеседей по столу подхватили - мотивчик-то веселый, легкий, заливаемся соловьями.. Хор-рошая суббота! И вдруг подходит один тип, по роже вижу - политрук, рожа самая что ни на есть прокурорская. - Хорошо поете, - изрек он. - И песенка неплохая, только в синагоге ее петь не стоило! Мы умолкли, ждем продолжения. - В ней слова из субботней молитвы, а чири-бири-бом - неуместно, здесь хоть и легкая, но насмешка, а над чем в синагоге можно насмехаться? - Шломо слышал и что-то ничего не сказал - вы лучше его знаете, что в синагоге можно и что нельзя? - Шломо промолчал, я ведь тоже не сказал, что нельзя - просто неуместно, неужели непонятно? - А я тупой, мне всегда непонятны люди, которые хотят быть большими католиками, чем папа римский! - Я засмеялся и пропел: - Ай, чири-бири-чири- бири- бом! - Возможно, что и тупой! - осклабился он. - Только, по-моему, дело обстоит несколько иначе: я ведь сидел почти рядом, когда вы якобы читали якобы Тору. Кое-что слышал! - И уже написали? - Что написал? - не понял он. - Донос, - усмехнулся я. - Это же ваша основная профессия - писать доносы? Я не ошибся? - Ну, ты!...- он захлебнулся яростью - Сейчас ты узнаешь!.. Круто повернулся и почти побежал - наверно, кого-то искать. Врет, не мог он слышать, разве что у этой ищейки там микрофончик припрятан. Но ведь не было у меня зла, не было! - Чего ты с ним заелся? - недоуменно спросил сосед. - Ну его на хрен, пошли покурим! Мы вышли, возвращаться я не стал - мне для полного счастья только скандала в синагоге и не хватало. Вот так, Хоня. А жаль, Шломо славный мужик, мы бы наверняка с ним сошлись поближе, и синагога - нормальный еврейский клуб. Возможно, захаживал бы туда и я, если б не те политруки-замполиты, кость им в горло. И в Америке не скроешься от их всевидящего глаза, от их всеслышащих ушей. А как там у вас в Бостоне? Ты, помнится, говорил, синагога у вас то ли реформистско-консервативная, то ли, наоборот, консервативно-реформистская -я в этих делах человек темный, совсем не копенгаген. Та, где я был, считается любавичская, а рядом, буквально в соседнем доме, ортодоксальная. Сколько я ни спрашивал, никто мне не смог растолковать, в чем меж ними разница. Шломо, смеясь, рассказал, что у ортодоксов прихожан мало, не всегда наберется и миньян - десяток мужчин, необходимый для молитвы- и тогда они приходят к нему "одолжить" пару человек. Ты знаешь, я попытался вообразить баптистского пастора, обратившегося с подобной просьбой к попу или ксендзу - и не смог. А у нас, евреев, оказывается, можно. Явный прогресс. Добра, Хоня. Гот мит кин фарибл ныт - извини за долгую болтовню, но ты спрашивал - я ответил. Бай! Чири-бири-бом!