3(75) Март 2007

 

Руcлит

 

Вячеслав Букур, Нина Горланова, Пeрмь

Учитель иврита

Повесть

Прoдoлжeниe. Нaчaлo в №1(73)

 

 

Мудрый старый еврей Климовский говорил мне, что лучше взять билеты в Свердловск за месяц и на месяц сразу, чтоб не суетиться, не тратить лишнего времени. Но я тупо и упорно покупал каждый раз на один день, может быть, из-за отсутствия денег.

Вот я собрался уходить, причесался, уронил несколько волос на костюм, стряхнул, уронил расческу, хотел положить в портфель словарь — выронил.

Все-то я роняю...

Все ты роняешь, как роща золотая, — заметил сын.
Странно, но мы стареем... уже...

Купил я билет и сегодня, пустив в ход свое страшное оружие — терпение. Достался купейный туда и общий — обратно. Бывало и хуже: оба общих или общий — туда, тогда приезжаешь совершенно не выспавшись и сразу в бой. Три группы в субботу и три — в воскресенье. По пятнадцать человек в каждой. Среди них: евреи, полуевреи, русские и татары. Известно всем, что евреи любят жениться на татарках. Как это ни странно, но мусульманки больше соответствуют идеалу еврейского мужчины: они энергичны и в то же время слушаются во всем своих мужей, что вполне удовлетворяет Моисеевым заповедям...

В купе, куда я вселился на ночь, расположилась пара юных литовцев с пакетиками чая в папиросной бумаге. В театре у нас такие пакетики звали «гондонами» — вот все, что осталось во мне в память о работе завлитом.

Впрочем, нет, еще тот памятный юбилей народной артистки Г., которая изображала в спектакле старую коммунистку, вдруг осознавшую все свои грехи и покаявшуюся. Играла Г. хорошо, но при вручении ордена вдруг расплакалась и произнесла пламенную речь о своей любви к компартии… Вдруг в наше купе вселился средних лет цветущий грузин с красивеньким кавказским личиком. Я сразу понял, что рост литовки и ее привлекательное лицо королевской чеканки могут... здесь все может быть. Империя продолжает тасовать свой национальный пасьянс. Впрочем, дело все в том, что под Пермью теперь начались экскурсии в Молебку, якобы к летающим тарелочкам, в аномальную зону. Страшные цены запрошены за эти путевки, но желающих со всего Союза хоть отбавляй. Я сам — принципиальный антитарелочник, по-моему, остальные пермяки — тоже. На днях под окном распевала пьяная пермская братия:

За окном херня летала

Серебристого металла.

Очень много  в наши дни

Неопознанной херни.

Мой сын, который ездил с компанией подростков в эту Молебку, уверяет, что единственный полтергейст, который они зарегистрировали там, это пропажа магнитофона у прибывших туда американцев. Но понять туристов, впрочем, я могу: вера в Бога давно утрачена, вера в светлое будущее утрачена недавно, а чего-то чудесного хочется человеку... Грузин наш вот уже достает — нет, не кахетинское, а мадеру, наливает всем нам. Я не удержался:

Небось, прямо с летающей тарелочки?

Оказалось, оно было с собой, но там, в Молебке, создалась такая атмосфера хорошая и без мадеры, не пришлось открыть...

Я уже приготовился к тому, что подвыпивший грузин начнет читать «Витязя в тигровой шкуре» (почему-то такие у меня представления о выпивших грузинах), но вместо этого один за другим шли тосты за независимость Литвы, Грузии, Прибалтики, Кавказа вообще... Они поднимали свои стаканы и смотрели в мою сторону как на третий имперский конгломерат.

Мы должны объединиться против Москвы! Иначе не вырваться. Из могилы народов...

Я даже пытался честно перевести разговор: знакомый фотограф, мастер своего дела, увидев фотографии НЛО так называемых, сказал: все это фотобрак! Засветки, брак проявителя и прочее, а то и просто кончик пленки, оставшийся снаружи, дает такие странные фигуры. Но меня не слушали. Впрочем, мне и так стало хорошо: мадера дала такое послевкусие, словно самозарождение вкусовых сосочков происходило в желудке, — даже многолетние сугробы за окном вагона не казались уж такими угрюмыми.

  Мы должны от этих русских отпасть, — говорили литовцы, косясь.

  Я не против, давайте вот сейчас тоже разделимся — это мой кусок стола, а это моя часть суверенной лавки, единой и неделимой, прошу не нарушать.

  А как же мы будем чокаться? — спросил грузин озадаченно.

—  Через контрольно-пропускной пункт. — И с разных сторон я стал ставить коробки спичек, солонку, пакетики с чаем, чокнулись мы через это дело.

От восторга грузин схватил литовку за ногу, за спиной мужа ее, конечно. Я сразу подумал: как же они будут разрешать эту национально-эротическую проблему? Если я скажу грузину, что нехорошо брать ногу чужой жены, то это будет как бы грубым вмешательством в межнациональные отношения. Решив все сначала обдумать, я вышел из купе. В коридоре я облокотился о перильце, и постепенно озабоченность случившимся куда-то отлетела, во рту все еще ощущался букет мадеры, но тут прозвучал в нашем купе сочный шмяк, а потом вылетел ко мне грузин, мужественно не держась за челюсть, которая быстро оплывала.

Слушай, ненормальные какие-то литовцы! Я их пою-кормлю, и вот что получают грузины всегда за свое гостеприимство. Он мне, слушай, так больно сделал! Нет, лучше нас, грузин, никого на свете нет.

Я по-грузински спросил: что произошло? Ра гирс, в общем, батоно?

Слушай, значит, ты уважаешь? Что же раньше-то не сказал? Тебе нужно в Грузию приехать жить!

А там что: бить по физиономиям? У меня жена наполовину грузинка, кожа светлая-светлая, ты самец, вы все самцы, а мне что — бить без конца по физиономиям?

Ну как ты мог так подумать, русский! О чем ты! Я имел в виду, что мы вот так будем тесно объединяться против Москвы, слушай, а он сразу так кулаком больно мне сделал вот здесь. Я ему прощу, все равно ведь нам нужно объединяться, но скотина, слушай! Зверь какой-то!..

Потом грузин взял еще бутылку чего-то и где-то ее пил, а литовец говорил мне: что, он думает — купил нас, что ли, если угостил вином, да приедь он ко мне в Каунас, я бы его в рижском бальзаме утопил бы!

Когда грузин вернулся в купе, он был настолько пьян, что не мог открыть рот, чтобы не потерять равновесие. Только он открывал его, хотел что-то сказать, но терял равновесие и падал. Уже к утру он немного проспался и включил меня в свою команду на правах запасного игрока: делился соображениями по поводу бунтующих абхазцев и осетин, которые нагло хотят отделиться от святой грузинской территории. Ну, пускай они идут, а потом приползут, когда у грузин все будет, и мы их тогда сразу — на колени! Да, на колени, если дураки — сразу не понимали, где лучше...

Прыжки с автобуса в поезд, из поезда в автобус придают всему какую-то нереальность, калейдоскопичность, кадровость. Сначала урок шел хорошо, только меня слегка подбрасывало по старой поездной привычке, тело не могло признать, привыкнуть, что поезда давно уже нет. Хотя я приказал своему телу: тихо, поезда нет, оно не могло в это сразу поверить. А может, это были остатки воздействия мадеры?.. Занятия проходили в школе, и воздух, пропитанный выделениями подростков, в конце концов замещал весь кислород в крови. От этого жизнь поворачивалась другой плоскостью и быстрее мчалась. И все ученики протекающих перед глазами трех групп в конце сливались в один фоторобот ученика: отчасти смугл, отчасти белокур, немного горбонос и слегка по-рязански курнос.

А теперь придумайте биографию Моше Вайсмана!

  Моше жил во Франции. Он любил читать журнал «Плейбой»...  Но однажды он полюбил француженку, которая хотела взять его замуж... Он испугался и сбежал от нее в Израиль. С тех пор эта француженка стала антисемиткой. Моше скучает по Франции, но боится вернуться...

  Нет, Моше родился в Бердичеве, с детства любил пионеров, Павлика Морозова и фильмы про пионеров. В Израиле Моше очень скучал по Ленину и по пионерам...

Все это неправильно, господа! Адоним! Моше ая руси, русский в общем. Он женился на еврейке и чуть не стал антисемитом. Она все время спрашивала: Миша, когда у нас будут деньги? Он с сыном сбежал от нее в Израиль, а она вышла замуж за другого русского. В Израиле у Миши было много денег, но не было жены, и он скучал по России...

В конце уроков в глазах у меня забурчало, в ушах засияло, вкус воздуха закис и свернулся кусками. Меня пригласили остаться на лекцию по истории еврейского народа. Ее читал Черепанов Иван Иванович. Когда он рассказывал о бегстве из Египта, то выпустил эпизод с серебром, которое еврейки взяли у соседей и унесли с собой. Никто из учеников не заметил этой маленькой операции, но, тем не менее, один правоверный еврей возмутился, что историю читает им русский. Ты чего, говорят ему, а кто, по-твоему, нам иврит преподает? Тоже русский. Тот так и отпал.

Как обычно, я пошел ночевать к Хавкиным. Я хотел узнать, почему они не были на уроках, — оказалось, оба уехали в Курган к всенощной. Вполне могу их понять: где найти нашему человеку благостную атмосферу? Да на всенощной, конечно, в церкви, истосковались люди по благостной атмосфере-то... Сначала сын Хавкиных приуныл, увидев меня, но эта унылость прошла, как только он стал звонить своим многочисленным друзьям:

Фильтруй базар... Свалим в кино! Черепа дунули в Курган.

Перед родителями он играл роль преследуемого в школе еврейского мальчика. В школу не ходил уже год. Сдавал все экстерном. Но я на его месте тоже что-нибудь такое бы сыграл, особенно в восьмом и девятом классе. Поскольку я был не евреем, то в свое время этот путь был для меня закрыт, вот и приходилось разыгрывать то вспышку туберкулеза, то колики в печени. А родители в глухой деревне не могли разоблачить мои фантазии. Леня посмотрел на меня взглядом, в котором мерцало соображение: выдам или не выдам. Потом он решил подстраховаться и предложил мне принять ванну. А сам ушел в кино. Утром родители приехали, спросили, что делал Леня — учил английский? Я кивнул: да. Сам же Леня не проявил никакой благодарности: мол, настоящие мужчины так и должны поступать, покрывать друг друга. У него сразу же сделался вид мальчика, который прямо вонзается в глубь учебника.

Миня, как же впервые увлекся ты еврейской ментальностью? — спросил меня вдруг Хавкин, когда я рассказал про выпущенный из лекции эпизод с серебром, из деликатности, что ли, Черепанов его выпустил, а чего тут было стесняться — еврейки оставляли свои дома, не могли же они их унести с собой, а взамен унесли немного серебра, это так понятно, заняли серебряные блюда якобы угощать гостей...

Видимо, Хавкина удивило, что я знаю много, хотя самому мне кажется — слишком мало. По сравнению с Шухлиным, например. И тут я вдруг ярко вспомнил, как в начале семидесятых годов к нам с женой в комнату аспирантского общежития приходил этот Вова Шухлин, выгнанный тогда отовсюду за желание уехать в Страну Отцов. Он обычно сидел до трех часов ночи и доказывал, что еврейская нация — самая лучшая в мире. То ли он хотел, чтобы я, не сходя с места, совершил обрезание, то ли это была компенсация за унижения профсоюзных и комсомольских собраний, где его единодушно осудили. Шухлин был великий эрудит, но мы-то были молодожены, и у нас были совершенно другие планы на проведение ночей. Примерно в час ночи Нинико начинала демонстративно расстилать кровати, взбивать подушки, а Шухлин продолжал вещать:

...и никаких закорючек в нашем законе нет, чтобы посадить за антисемитизм...

...каждые выборы я звонил в ЦК и говорил, что все это мура.

...сейчас безнравственно не ехать в Израиль!

Он не нас убеждал, он, конечно, себя убеждал. Потом, я слышал, он не прижился в Израиле, уехал в США, где продолжал бороться за свои идеи... Ну а потом Илья Щеглов на моих глазах превратился в еврея, рассказал я Хавкину, все годы нашего знакомства как-то к слову ему не приходилось сказать, что его мать была сослана из-под Конотопа в Пермь (Голда Меир оттуда уехала совсем в другом направлении). И вот Илья стал платить за мое обучение ивриту…

В вагоне попался разговорчивый старик, но я попытался заснуть сквозь его громкий голос.

...со старухой я подрался, мне восемьдесят седьмой год, а я кинул в нее телевизором!.. Поехал к внуку на свадьбу, я — почетный железнодорожник, могу бесплатно хоть куда! Вот еду в Пермь, я там в последний раз был в двадцать девятом году, что — сильно город изменился с тех пор?

Да я, дед, еще в двадцать девятом и не родился, и отец мой еще не родился, только мать родилась... но в Вятке.

Сильно, да? Значит, сильно. Я так и думал. Приеду — посмотрю! А старуха пусть поскучает по мне. Я с нею подрался. Бросил в нее...

Дед, так ты уже по второму кругу поехал!

Что-о? Я не слышу. Слышу плоховато... Я — почетный железно...

...анекдот... приходит к врачу с недержанием. «А как это у вас происходит?» — «Каждую ночь приходит ко мне во сне маленький гномик и зовет: «Пойдем пописаем!»

Кажется, на этом мне удалось заснуть. Но только приехал домой, только лег на свой верный диван досыпать, как слышу голос дочери: «Мама, тебя спрашивает маленький старичок, похожий на гномика!» Ну, значит, к жене уже гномики приходят, хорошо, что не ко мне пока... «Мама, выйди — старичок, похожий на гномика!» Нет, кажется, это не во сне! Дочерям все знакомые по сравнению со мной кажутся очень маленькими. Но я-то имею полное право не вставать... Грабовский пришел.

Вы знаете? Трагедия! Меня все вычислили! Зачем вы написали «Г»?

Давайте я мужа разбужу. В чем дело?

Мужа она разбудит, э, нет, сама писала статью, сама и разбирайся, а я имею полное право доспать после Свердловска, хр-хр-хр.

Со мной не здороваются знакомые! Зачем вы написали, что мне на работе угрожали: евреи за все должны заплатить сполна?!

Но... вы же сами мне это рассказали! — лепечет жена.

Во-первых, я не думал, что вы меня выдадите! «Г» — это Грабовский, все вычислили, потому что написано: он украшал нашу жизнь все годы застоя — руководил книголюбами... А во-вторых, евреи в самом деле виноваты! Вы прочли в «Огоньке», как Свердлов разогнал «Учредиловку»? А я еще ношу, как дурак, бородку а-ля Свердлов... Я думаю, что и другие вас тоже не поблагодарят за статью...

Благодарили, но ночь с благодарными евреями была не легче, чем утро с неблагодарным, я слышу, жена моя уже заикается, все время рвется растрясти меня, но я же ничего не слышу, я сплю и право имею.

Уважаемый Грабовский! Может, и хорошо, что антисемиты с вами сейчас не разговаривают: то они могли говорить все, что вздумается, а сейчас — прежде взвесят все, это начало ответственности...

Да погромы будут от ваших статей! Вы провоцируете. На заводе уже эту газетенку истрепали — зачитали. Вы поймите!..

Трудно понять вашу логику. Вот хулиган в три года у нашего сына отобрал тридцать копеек, потом три рубля, а на днях — потребовал тридцать! Но мы пошли к родителям, а если б в свое время мы пошли к ним, то и сейчас не пришлось бы... пережить... Так и статья, я ее вовремя написала, чтобы...

Она рассказывает всю историю в чисто прустовской манере, с подробностями, ровно столько времени, сколько она длилась в жизни, а Грабовский слушает — это означает, что он копит силы нанести ей сокрушающий удар... Я даже бурно заворочался во сне, скрипя всеми сочленениями верного дивана: мол, вот я, здесь, чуть что, так...

Нинико, дайте мне три расписки, что имели в виду под «Г» не меня, а типически-собирательный образ! — взмолился Грабовский.

Но я-то имела в виду именно вас! Не погрешим ли мы против большой истины, если будем так отступать? Антисемиты опять головы подымут.

  Одну расписку я унесу на новую работу, одну — на старую, а еще одну — книголюбам!

  Может, мне нужно типографский тираж?.. Отпечатать тысячу расписок? И от руки только вписывать: такой-то не является прототипом, героем, персонажем статьи такой-то...

Аксеновщина это, милая Нинико! Типографским способом тысячу экземпляров... Эх, у нас с женой чисто стилистические расхождения! Все ее тянет в шестидесятничество, в то время как Господь ее так любит! Посылает такие ситуации! Только пользуйся. Здесь бы ей самое время взять взамен с Грабовского три расписки о том, что евреи виноваты в бедах нашей страны! Это надо же: человек готов возложить на всех евреев вину за все, а пережить, что с ним не разговаривают на работе, — не может. Мелочь, а не комфортно, впрочем, тоталитаризм рождает инфантильное сознание...

Поймите, дорогая Нинико, спасибо за расписки, они искренне со мной говорили, что евреи виноваты, а получилось — я выдал их.

Как будто искренние фашисты лучше скрытых? Оба хуже, как говорится. Я еще раз бурно заворочался, скрипя диванными внутренностями, и Грабовский понял, что пора уходить. На прощанье он миролюбиво заявил:

Меня-то лично они любили, я ведь начальником КБ у них был, они не против меня, а против евреев вообще выступали. Меня бы они не тронули, что вы — я их непосредственный начальник... До свидания! Спасибо! Они еще как говорили: мы не простим вам мать Ленина — она еврейка... Но она — в самом деле еврейка!

А мать Христа они простят? Она тоже еврейка.

До свидания!

  Миня, вставай, ты слышал? Какой... какой... я не могу больше! То благодарные евреи, то неблагодарные, то «Память» дверь вымазала. Скорее бы отсюда куда-то, а? Как трудно было эту статью напечатать, из типографии звонили в обком, те звонили мне... я послала фототелеграмму в Верховный Совет... Ну, не тронули бы Грабовского во время погрома, а других бы порезали, ему что — легче?         •

  Петр трижды отрекся от Христа, а Иисус простил его, и ты должна прощать этих людей, которые отрекаются от своих слов... Дети где? В школе уже? Ты ляг — поспи, расслабься от всего этого, а! Не плачь!

Но она еще долго курила на кухне, сморкалась, всхлипывала, наконец прилегла подремать. У нее все подруги — еврейки, и она думала, что все евреи — одинаковы, так же умны, как ее окружение. А советская система на всех ведь повлияла, даже на евреев. Вон я помню: на курсах в Москве один еврей вдруг стал говорить, что испанцы — плохая нация, так наши израильтяне, учителя, просто обомлели! Вы, говорят, когда в Израиль приедете, хоть там этого не скажите! Но тот упрямый ненавистник испанцев свое: у испанцев инквизиция была, это нация плохая! Ривка ему уж так и так: мол, некультурно это — осуждать целую нацию. Кроме того, испанцы — очень хорошие, она их знает...

Младшие вернулись из школы — нет воды, продленка не работает.

Папа, давай учить иврит!

Что ж, ради того, чтобы жена отоспалась, надо их занять. Но как трудно это: первокласснице нужно, чтобы я задавал ей буквы прописывать по строке, потому что так русский учат — по прописям. А второкласснице нужно знать значения, читать... Сейчас мы с вами, девочки, выучим очень важное слово: «со-пля»! На иврите.

  Ха-ха-ха! — зашлись они довольные, от любого пустяка счастливы.
Но жена вздрогнула и пробудилась.

  Мама, знаешь, как на иврите «сопля»?

Сон видела... будто бы горло болит, и я наклеила перцовый пластырь, но вместо перца там буквы из тома Соловьева, и они меня греют — его слова, горло вылечивается... Надо Соловьева открыть, вот что! Слушайте... да... рассказ святого Софрония, патриарха иерусалимского, как монах просил у подвижника указать ему путь совершенства. «Этой ночью ступай на кладбище и до утра восхваляй погребенных там». — «Я величал их светильниками вселенной, солью земли...» — «Ну и что же?» — «Я даже ухо прикладывал к могилам, но ничего не услышал», — «Это весьма удивительно. Но вот что ты сделай: ругай их до утра...» — «Всячески поносил я их и позорил...» — «Как же ты спасся от их гнева?» — «Никак, отче, они все время безмолвствовали». — «Вершины этого жития на земле достигнешь лишь тогда, когда будешь так же равнодушен и к похвалам, и к обидам, как эти мертвецы».

Ты наугад открыла Соловьева?

Наугад.

Да, Господь тебя очень любит все-таки... Сегодня у меня что: тренировка? Потом я пойду вымоюсь. — Я бы хотел ей сказать, что из Соловьева она всегда зачитывает не самые лучшие куски, но боюсь ей сказать прямо: такое тут начнется! Хотя не понимаю, почему, ведь она живет со мной, а не с Владимиром Соловьевым...

Мама, а Христос с телом воскрес?

Вот это у папы спросите, что-то я точно не знаю...

Мама, а Христос плакал когда-нибудь? — спросила младшая.

Не успели мы ничего сказать, как средняя дочь выпалила: конечно, плакал, когда родился!

А мне-то после поезда хотелось бы вымыться и полежать на диване с арабским, но совесть не позволяла заставить детей умолкнуть. Совесть — это нечто вроде запора. Хочется крикнуть на детей — и не можешь. Ведь им нужно внимание... Я повесил на кухонный шкаф коврик с вышитыми ивритскими буквами (тоже подарок израильтян) и начал проверять, как девочки знают алфавит.

  Надо же! — сказала спокойно жена. — Эффект зрительного присутствия. Азбука ивритская провисела пять минут и уже родная. Ум присваивает все, что видит: небо, деревья, азбуку... Пойду белье поставлю кипятить.

  Мама, дай на мороженое!

  Нет у меня денег, только на хлеб, за квартиру, на школьное питание, за тренировки и... больше ни на что нет. Долг отдавать еще!

Тогда я, мама, возьму без разрешения, вот, и за это в ад попаду.
Жена испуганно сдала позиции — бери, доченька, как же я в раю без тебя, ну и так далее. Я только выжидал: сейчас младшая тоже попросит.

И мне дай, а то я сама возьму и в ад попаду!

Туг Нинико поняла свою ошибку, сощурилась и выдала:

  А я тебя отшлепаю и тоже в ад попаду за это! Вместе там будем!

  Ой, не надо, не надо!

 

Oкoнчaниe cлeдуeт.

 

 

Copyright © 2001-2007 Florida Rus Inc.,
Пeрeпeчaткa мaтeриaлoв журнaла "Флoридa"  рaзрeшaeтcя c oбязaтeльнoй ccылкoй нa издaние.
Best viewed in IE 6. Design by Florida-rus.com, Contact ashwarts@yahoo.com