Татьяна Гоголевич, Тольятти.

Китаянки

          Мои родители не очень жаловали детский сад, обе мои бабушки умерли давным-давно (одна - еще до Гражданской войны, другая - до Великой Отечественной), и в детстве у меня были няни. Две из них стали большими друзьями нашей семьи. Одна из них была (впрочем, жива она и теперь) простая, мужественная одинокая женщина, похоронившая близких в войну; вторая, особенно в детстве любимая мной, была семейная, утонченная, аристократичная. Мой папа горячо подружился с ее мужем. Часто они встречались, проводили вместе праздники, забегали друг к другу поговорить.., а когда мне было 4 года, вместе построили дачу для нашей семьи.

          Мужа моей няни звали Михаил Николаевич. Михаил Николаевич был старше папы на 10 лет и звал его "Молодой человек". (Было в то время моему отцу 56, а Михаилу Николаевичу - 66 лет). Был Михаил Николаевич строен, подтянут, ладен, носил темно-серые рубашки, которые очень ему шли, и замечательно работал. Он соорудил на свежем воздухе, за будущей дачей, станок, на котором стругал для дачного домика доски, он же сделал дачную мебель, делал все быстро и вообще, кажется, тактично всем заправлял. Работал он бескорыстно, "для удовольствия". С папой они (первоначально) сошлись на почве Китая: папа прослужил, уже после войны, в Китае более 5-ти лет, а Михаил Николаевич - лет 7-8.

          Они могли бесконечно говорить о Китае, китайцах, китаянках. Свои первые знания о рисовых полях, заливаемых водой, о бамбуке, о лаковом, камфарном, тиковом, тутовом, сальном деревьях, о красном и черном сандале, о древовидных папоротниках китайских лесов, о китайской кухне, о том, что в стране иероглифов все буквально (например, наше слово "пейзаж", звучащее по-китайски "шань шуй" переводится как "горы и вода"), об архитектуре Китая (крышах с загнутыми кверху краями, это называлось "крылья летящей птицы") я получила тогда. Они говорили о Тибетском нагорье, Гималаях, Джомолунгме, о Желтой, Великой и Жемчужной реках, о холодных зимах и жарком лете, о летних муссонах приморского Китая, об амурском коте и золотистой обезьяне, о Конфуции, о том, что китайцы - очень дружелюбная и трудолюбивая нация, о преданности китайцев государству (как сын предан отцу), говорили о слепой, патетической вере в схемы ("шесть неизменных норм отношений", "три вида непочтительного отношения к старшим" и т.д.). Что-то говорили о театре и искусстве, но тогда во мне это не отложилось.

          Острее всего я запомнила их рассказы о пожилых китаянках с ножками 3-х-5-ти летнего ребенка - "сантиметров восемь, не больше", "ну, восемь-двенадцать". "И вот идет она, а ее качает ветром". Эти маленькие женские ножки, считавшиеся ранее эталоном приличного тона, особенно в знатных семьях, достигались тем, что на маленькую девочку в раннем детстве одевались деревянные колодки, не снимавшиеся до тех пор, пока нога не переставала расти. Отчего-то я с большим волнением и грустью слушала об этих легких женщинах, почти не выходивших из дома.., потому что им было тяжело ходить. Папа и Михаил Николаевич, увлекшись разговором, брали меня на руки, просили разуться и показывали друг другу размер: "Вот как у Танюшки.., а бывало и меньше". В это время мне делалось особенно грустно.

          "Папа, - попросила я как-то, - сделай мне колодки". Папа и Михаил Николаевич расхохотались. "Поздно, - сказали они, - слишком большая. Надо было раньше". И я искренне пожалела, что не сообразила обратиться с подобной просьбой раньше. Должно быть, было в их рассказах о китаянках что-то еще, какая-то загадка, таинственная нежность, дух какой-то особый присутствовал (я в те дни часто подходила к зеркалу, искала в себе то, о чем они рассказывали, мне очень хотелось быть похожей на маленькую китаянку), а запомнились эти ножки.

          Более 30-ти лет нет на этом свете моей няни, и нет уже ни мужа ее, ни моего отца; что же мне до сих пор так грустно бывает, когда я вспоминаю тех пожилых китаянок с маленькими ножками?