3(99) Март 2009

 

Memory

Аркадий Кайданов, Нальчик

МЫ ВСЕГДА БЫЛИ НА «ВЫ»

                                    

  Мы ставили друг другу посвящения в своих книгах, обменивались письмами в стихах и всегда были на «Вы» - так повелось, так длилось, так было задано Инной. В любом потерявшем руль и ветрила застолье, когда ресторан  Центрального Дома литераторов превращался в зыбкую палубу корабля, попавшего в многобалльный шторм, когда прилипчивой московской литплотве и подплывающим опасным акулам из Правления Союза она  без обиняков указывала верный курс – мы были только на «Вы».

  Нас познакомил Анатолий Бицуев, кабардинский поэт, которого Кашежева неизменно называла братом, из проходного - по признанию автора, - стихотворения которого она сотворила переводческий шедевр под названием «Снег идет».

 Никогда не видел ее в платье – всегда в джинсах или клетчатых брюках. Инна напоминала подростка и француженку одновременно– худенькая, с короткой стрижкой , с огромными глазами, в глубине которых таилась генетическая боль то ли родового – по отцу, - адыгства, то ли русской Поэзии.

  Как звонко она начинала! Либеральный журнал «Юность» в  головокружительные годы хрущевской оттепели представил ее самой читающей стране в мире! Кашежева была младше классической обоймы знаменитых «шестидесятников», но она была яблоком от их древа, она была хрупким подранком, рожденным в предпоследний год Великой войны и стремительно набиравшим высоту вслед за поколением Евтушенко, Вознесенского, Ахмадулиной:

               Мне не хватало крыльев, бесстрашия и сил,
               Когда Кайсын Кулиев летать меня учил!
               Так, может, и не учат, как он учил тогда:
               Взмывал, врезаясь в тучи, и звал меня - туда!
 
               И как пролог к полету, все повторял одно:
               - В хорошую погоду летать – не мудрено!..
 

  Инна словно стыдилась,что «погода» при ее взлете была «хорошей», «летной». Такие «метеоусловия» в стране всепобеждающего марксизма-ленинизма  долгими быть не могли, однако  лучшие композиторы страны во главе с талантливейшим Аркадием Островским уже писали песни на ее стихи, уже эти песни пели Муслим Магомаев, Эдуард Хиль, Майя Кристалинская!

 А первый поэтический сборник  москвички Инны Кашежевой все же увидел свет в Нальчике. И в названии выглядывал изящный кукиш  лопухнувшейся цензуре -  тоненькая дебютная книжка называлась «Вольный Аул».

 Во времена редких иномарок и при полном отсутствии пробок на улицах Москвы, Инна трогательно и нежно любила свой «Запорожец» - «Зазик». Высшим удовольствием для нее было лихо «сделать» какую-нибудь чванливую «Волгу» или «Чайку», подрезав ту на желтом  светофоре!

 - Знай кабардинцев!- ребячески хохотала она, оглядываясь на перекошенные физиономии водителей номенклатурных авто.

 Между тем, кабардинским языком Кашежева не владела, переводя местных литераторов с подстрочника. Она не отказывала в переводах никому, даже случайным виршеплетам,  искренне полагавшим, что проза – это когда слова в строчку, а поэзия – в столбик. Она из ничего делала нечто отнюдь не  по причине копеечных гонораров – в ней было неизбывно чувство какой-то непонятной вины перед родиной отца, которую она навещала редкими наездами, но которая всегда жила не только в ее строках – между строк, над ними, вокруг них – как воздух.

  В аскетическом советском бытие кашежевская квартирка на улице 26-ти Бакинских комиссаров хранила , думаю, единственно  ценные для Инны вещи – портреты отца и Блока. Глаза  ироничной и вовсе не сентиментальной  Инны  застилала пелена влюбленности при взгляде на автора «Незнакомки» .

 - Он прекрасен, правда? - могла спросить она несколько раз в течение часа.

Когда под восторженное улюлюканье толпы с земного шара исчезла наша общая страна, Инна замолчала. Ее телефон перестал отвечать на звонки. В почтовом ящике я реже и реже находил письма от нее. А потом, по прилете в Москву, обходя дворами безумствующих витий очередного митинга, возле Чистых Прудов столкнулся с Ильей Фаликовым,  членом Букеровского жюри, бретером и бессребреником с крепкой закваской дальневосточного морячка:

 - А мы тут неделю назад похоронили Кашежеву. Еле-еле  собрали деньги на похороны…

 В Нальчик я вернулся  гонцом с запоздалой черной вестью.

Инну мучала астма ,она всегда носила с собой ингалятор и не слишком обращала внимание на собственное здоровье.  До сих пор не знаю медицинских причин ее раннего ухода. Но, кажется , мне известна главная причина: как и обожаемый ею Александр Блок, она не смогла превозмочь  отвращения к жизни в которой не осталось места поэзии. В этой жизни не было места и ей самой…

 Мы всегда были на «Вы». Я нарушил эту форму обращения единственный  раз.

 …Как-то, едва успев на утренний самолет, мы с Толей Бицуевым мгновенно провалились в тяжелый полусон – накануне был безумный день, завершившийся ночными посиделками в гостях у Инны.

 И сквозь морок забытья внезапно, ниоткуда прозвучало:

            Инна,
                      иногда,
                                   иначе,
           чем могло и дОлжно быть,
           понимаю я, что значит
           петь, когда не в силах жить.
           Соловей, сорвавший горло,
           рощу потерявший птах,
           как тебе, наверно, горько
           быть молвою на устах
           милых сплетников столичных,
           слыть любимицей Москвы,
           средь бумажных и тепличных –
           горным быть цветком!
                                                   Увы,
           это тяжкий крест – не право,
           это – приговор судьбы!
           Страстотерпны честь и правда!
           Что с того, что было б, право,
           легче, если б да кабы?
 
 

 Жизнь не терпит сослагательных наклонений. Банальная фраза. Банальная и пошлая, как жизнь, когда поэзия в ней – зряшная забава непонятных, а потому – подозрительных чудаков.  

 

 


Copyright © 2001-2008 Florida Rus Inc.,
Пeрeпeчaткa мaтeриaлoв журнaла "Флoридa"  рaзрeшaeтcя c oбязaтeльнoй ccылкoй нa издaние.
Best viewed in IE 6. Design by Florida-rus.com, Contact ashwarts@yahoo.com