Джек НЕЙХАУЗЕН, Майами-Toронто-Нью-Йорк-Сингапур

На даче было это...

Продолжение. Начало в #02.09.

…как я ходил к электричке

            Это были времена, когда частные машины являлись редкостью. Обладание ими свидетельствовало о принадлежности к особой категории людей. Чаще всего это были известные артисты или писатели, директора мясокомбинатов, заведующие базами и, конечно. Партийные функционеры. Так как ни наша семья, ни наши близкие друзья ни к одной из этих категорий не принадлежали, средствами передвижения для нас служили трамвай, троллейбус и электричка. И – в очень редких случаях – такси.

            Особое место в дачной жизни отводилось встрече и проводам родителей на взморской станции. Желание встречать зависело от того, как я вёл себя в этот день... Что греха таить, всякие истории, не находившие одобрения у взрослых, приключались со мной почти ежедневно. Как тяжело было плестись в сторону станции с «камнем на сердце» – не хотелось расстраивать усталых родителей. Поэтому я расскажу о встрече с ними после хорошего дня – без всяких чрезвычайных происшествий (про них обычно считала своим долгом докладывать родителям «домоправительница» Лена).

            Сразу разделим повествование на «Встречать» и «Провожать». Это ведь совсем разные моменты, но каждый по-своему приятный. Замечу ещё, что только в исключительных случаях родители приезжали не по заранее известному расписанию. Задержаться могли из-за очереди в каком-нибудь рижском магазине, где что-то вдруг «выбросили». Но в основном прибывали в одно и то же время. Мама в 18.15 в пятницу, а папа в 15.00 в субботу. Уезжали они вместе в воскресенье, около восьми вечера.

            Жили мы от железной дороги недалеко. Поэтому гости всегда жаловались, что из-за «проклятых электричек» не могут спать, но постепенно привыкали, и так как стеснять нас им денег не стоило, то спали прекрасно!

            Итак, иду я на вокзал вдоль забора, вот деревянные досочки через канаву… Минутку! Вот и подходящий камень, но как ни целился – в лягушку не попал, и она исчезла в фонтанчике тины, которой устлана вся канава. Протоптанная дорожка около железной дороги. Мне нравится этот горячий запах шпал и рельсов, такой железнодорожно-смоляной-жаркий… Всегда задумывался, как должно быть уютно в маленьком домике железнодорожного обходчика на переезде со шлагбаумом. Я всего на минутку задерживался здесь – может, он у меня о чем-нибудь спросит? Но обходчик задумчиво курил и меня даже не замечал. Отойдя от переезда на небольшое расстояние, я любил положить на рельсы ложку или гвоздь и наблюдать, как стремительно пронесётся по ним электричка! Был гвоздь, а теперь у меня в ладони сплющенная, тёплая и, конечно же, нужная для чего-то полоска металла.

            Вот и станция. На перрон, если к электричке ещё не опаздываю (её зелёная «гусеница» была видна издалека), не поднимаюсь. Интереснее понаблюдать, как два местных пьянчужки закусывают у старого забора или как воробьи купаются в пыли. Ну а если приходилось бежать за уже прибывающей по расписанию электричкой, то пытался отдышаться в траве недалеко от перрона.

            Дача наша, если точкой отсчёта считать станцию, находилась от неё в «обратной стороне», поэтому папа или мама всегда ехали в последнем вагоне, чтобы идти было ближе. А уезжали, соответственно, в первом. Встречая их, я всегда ждал подарка и чего-нибудь вкусненького в сетке или сумке. Сам факт их приезда, как это я сейчас так всё понимаю, отодвигался на второй план. Жаль…

            Я помогал нести эти сумки-сетки и делился с мамой своими детскими сердечными переживаниям, стараясь идти быстро. По дороге на дачу «заранее предупреждал» жалобы Лены на меня. Мама тоже спешила – хотела перед сном успеть окунуться в море. С папой было сложнее – он обычно подробно расспрашивал обо всех оставленных мне на прошлой неделе заданиях: «Рисовал ли ты? Переделал рисунок, который я оставил? А кораблик из сосновой коры закончил?» Но поскольку мама чаще всего предпочитала встречать папу сама, то я не так уж часто шёл от станции с его рукой на моём  плече... И об этом тоже теперь сожалею.

            …Вот и пришли: калитка, ступеньки, кухонька! Сумки раскладываются, открываются, нахожу всё, именно мне, любимому, предназначенное, и могу лететь во двор!

            Воскресный вечер, родители – почти отдохнувшие – собираются в Ригу. Снова дачная калитка, но тропинка бежит уже в сторону станции. Идём не спеша, выслушиваю последние наставления. Было что-то приятное и уважительное в словах мамы: «Ты уже большой, остаёшься с Леной один!» Под этим подразумевалось «Яша, ну будь человеком, веди себя хорошо, слушайся старших, хватит быть сорванцом...» Но оставалось в голове лишь это – «Будешь один!» Представляете, всю неделю – почти полная свобода!

            На вокзале мы всегда договаривались о том, что мама или папа махнут мне на прощание рукой. Я всегда ждал этого в одном и том же месте: в траве у канавы, рядом с огромной ивой, напряженно вглядываясь в окна первого вагона набирающей скорость электрички. Так хотелось в промелькнувшем окне увидеть их или хотя бы руку, но это случалось редко. А вот родители мне говорили, что видели меня всегда! И мне сейчас хочется думать, что я тоже всегда видел дорогие мне лица…

            Поверьте, когда сейчас я пишу эти строки, страшно нервничаю, переживаю. Как будто всё было только вчера. Сам себе удивляюсь. Прожил уже столько лет, было всё, что может случиться в жизни. Но ни потери, ни победы, ни мои страсти человеческие не могут сравниться, встать в один ряд с переживаниями того времени. Один я такой, что ли? Старость? Или, достигнув всего, чего желал, начинаешь думать, а что же было в моей жизни настоящего, навечно оставшегося?.. Не говорите мне: семья, дети – это все и так понятно, но ведь то, детское, оно навсегда засело в памяти. Как, например, …

… мамин махровый халат

            Мне лет семь. Kаждый вечер, даже дождливый, мама, крепко взяв меня за руку, вела на море купаться. Обязательно перед заходом солнца и для того, «чтобы ребенок был здоров!» Я этого понять не мог, ведь большая часть дня и так проходила на море! «Нееврейские» мальчишки через это наказание не проходили! «Наверное, часть нашей древней традиции», - думал я. Tакой же, как медленный «променад» моих родителей по дачным улицам перед сном – «Фрише луфт!» (Другим средством от всех недомоганий считался куриный бульон, или «еврейский пенициллин», как его шутя называли).

            …По улочке, ведущей от дачи к морю, я с удовольствием загребаю пыль изношенными сандалиями с отрезанными носиками(мои ноги росли быстрее, чем покупательная способность родителей, а при таком вот аккуратном «обрезании» проблема летней обуви временно решалась). Последние перед морем дачки… Вот сосны, дюны… И солнце уже «нежно с морем прощается». Этот таинственный свет солнечного заката окрашивал всё вокруг в совершенно необычные тона. В эти минуты замирали и море, и воздух.

            Мама, одетая в махровый халат, не обращая внимания на мою мольбу – «Хо-о-о-лодная вода-а-а-а!!!», - сдергивает с меня майку – «ну, просто кожа да кости!». Набираю в лёгкие побольше воздуха и лечу в воду! Окунаюсь с головой в стальной холод, для вида плыву секунд двадцать, вылетаю назад – это сейчас самый приятный момент, конец мукам и предчувствие того, что ждёт впереди! Распахивается махровый халат –и... Не было в моей жизни более прекрасных и спокойных мгновений, как в те счастливые минуты. Крепко прижимаюсь к тёплому маминому телу – и халат запахивается... Мне уже совсем не холодно, дрожь проходит, и я, повернув голову, вижу в щёлочку, как солнце совсем исчезает за горизонтом. Мамины руки медленно гладят халат, промокая им солёную воду и вместе с ней все мои детские тревоги и волнения.

            Мама и папа были тогда молодыми, поэтому надо обязательно рассказать…

…о танцах в Доме отдыха

            Особое место в дачном мире занимали Дома отдыха. В те «баснословные годы» так именовали простые деревянные здания с верандами для столовых и танцев. Издалека от них разносился запах котлет, капусты, а по четвергам – жареной рыбой. В устах дачника слова «Дом отдыха» всегда звучали с какой-то глубоко скрытой завистью. Мечта трудового народа – неделя вдали от станка, чертежной доски, кухни и детей – почти рай! Никогда не забуду, как лёжа вечером в постели, слушал долетавшие со стороны моря звуки оркестрa, то яркие, то приглушенные или неразборчивый шёпот патефона на танцплощадке: Леонид Утёсов, Клавдия Шульженко, Олег Лундстрем, Эдди Рознер… Я изо всех сил напрягался, чтобы разобрать слова, но потом незаметно, влекомый чарующими мелодиями, проваливался в сон...

            Иногда по субботам или воскресеньям родители брали меня с собой на танцы в Дом отдыха, который был в пяти-шести кварталах от нашей дачи. Попадали туда «по блату», так как мой дядя Юзеф, заядлый игрок на бильярде, пользовался широкой известностью во всех взморских здравницах и даже, думаю, шире – во «всесоюзном масштабе». Впрочем, о дяде Юзефе и его порочной страсти к играм я расскажу как-нибудь в другой раз.

            «Юзеф о нас сказал массовику... Ты же любишь музыку, вот и послушай, посмотри в окошко, мы недолго...», – с этими словами родители оставляли меня на моём любимом наблюдательном посту. Я, с трудом причёсанный, в накрахмаленной рубашке, стоял тихо на улице (на веранду детей не пускали) и, прижавшись носом к окну, не спускал глаз с танцующих.

            Вот вдруг промелькнули папа с мамой! Танцуют мои дорогие родители, насколько я понимаю, очень красиво. Но лица-то, лица у них сейчас совсем другие – не такие как дома! Оба улыбаются, смеются, радостное какое-то спокойствие излучают. Они это или не они?! Вот их заслонили другие танцующие, я увлеченно смотрю на странные движения множества людских ног – какое количество разной обуви, высоких дамских каблуков! Смотрю на курящих, слушаю музыку, комары кусают, запах моря окутывает с ног до головы…

            Вот, наконец, родители вернулись за мной, бреду с ними и не понимаю, почему их лица и настроение по мере приближения к даче меняются, – может, из-за меня? Но я же сегодня ничего плохого не делал! Только сейчас понял: утром в понедельник маме и папе надо было отправляться на работу...

            Ну а у меня лет с восьми было регулярное поручение – ходить за керосином, в маленький магазинчик недалеко от шоссе. Поэтому, наверное, до сих пор помню…

…запах керосина

            Шагаю с бидоном в руках, постукивая палочкой по забору и сшибая головки крапивы и одуванчиков. Подхожу к двери с потрескавшейся краской – ещё один шаг, и я уже весь в керосиновых парах! Ассортимент весьма широкий: «липучки» для мух, леденцы, бидоны для керосина, белые квадратики сухого спиртa.

            Продавщица в ужасно грязном фартуке, не спрашивая, берет мой бидон. Ковшом на длинной ручке, через старую мятую воронку наполняет его, проливая немного маслянистой пахучей жидкости. Берет из моей ладошки монетки, не чувствуя керосинового запаха от них. Секрет таков: крышка бидончика давно потеряна, и я её заменил туго свёрнутым куском бумаги. Эту «пробку» я нюхал по пути в магазин, и, конечно, руки, копейки, мятый рублик и штанишки – всё пропахло.

            …На обратном пути хорошо постоять и посмотреть на мчащиеся мимо машины. Какой мираж на шоссе в жаркую погоду! Вдалеке у асфальта всё «шатается» и плывёт. Погладил дворняжку (теперь и она разнесёт запах магазина!), постоял около пивнушки, дверь в которую никогда не закрывается. Вышли, шатаясь, какие-то «работяги». Oтдыхающий в летней шляпе взглянул на них брезгливо, чуть посторонился и сам быстро нырнул в душную, тёмную, задымленную сигаретами глубину. Я «наблюдал» за этим заведением довольно чaсто, но никак не мог понять: день, солнце, а там всегда темно!

            Медленно тащусь домой, то и дело перевешивая из одной руки в другую заметно потяжелевший бидон. При этом стараюсь не прикасаться им к ноге – боюсь испачкать уже изрядно замызганные штаны и не очень чистые ноги. Вот дачная калитка, закрыл её за собой на крючок (для чего?!), вхожу в кухню и слышу традиционное приветствие: «Где тебя черти носят?! Тебя только за смертью посылать!» Сказано беззлобно, звучит привычно и поэтому ответа не заслуживает.

            После описания керосиновой лавки и пивнушки хочется вспомнить о другом –

            … о самом сладком

            Признáюсь, я всегда любил кухонный мир. Приготовление еды было самой едой, так как мама всё время подсовывала мне что-то: «Перекуси, ведь ты худой как чёрт!» (кстати, упомянутая чуть выше фраза «Где тебя черти носят?!» была мне поэтому очень близка). Для того же «подкрепления» специально для меня делались сухари. Вот я уже с ними на своей любимой веранде, в раскладушке. «Ноги вымыл?» – слышится из кухни традиционный вечерний мамин вопрос. Я имел несколько вариантов ответа: «Забыл. Мыл вчера. Устал. Очень холодно» и т. д. и т. п. Если весь день вёл себя хорошо, то мама делала мне послабление: появлялась на веранде с полотенцем, один конец мокрый (всегда холодный!), другой сухой. О чём-то говоря, она поочередно вытирала мои исцарапанные подошвы. Вот дверь за ней закрылась, я делаю из одеяла «домик», извлекаю из-под подушки сухарики – мой волшебный детский мир! Голова начинает тяжелеть – «Оле Лукойе» уже раскрыл над ней разноцветный зонтик и сыпет понемножку на мои веки взморский песочек. Моя худая «как у чёрта» спина не чувствует царапающих сухарных крошек … Завтра будет ещё лучше!

            …А назавтра варили варенье! Дачное, вишнёвое, любимое... Мне не раз приходилось помогать в этом деле, серьезном и кропотливом, хотя усидчивости у меня – никакой! Булавкой (понимаете, о чём говорю?) старательно вынимаю косточки из ягод, а меня постоянно одергивают: «Не ешь!» Брат специально подзуживает: «Он опять ест!» В тазике целая гора вишен – ведь на веранде делают вареники, а на кухне ждёт огромная кастрюля для варенья. Пальцы слипаются, на зубах оскомина. И вот начинается сам процесс варки. Помните специальную деревянную ложку с длинным черенком, которой размешивали содержимое кастрюли и снимали «накипь»? Я с нетерпением ждал того момента, когда можно своей ложкой (а чаще всего пальцем) отправить в рот красновато-розовую, воздушную пенку. В изготовлении варенья участвовали все – вместе с моими родителями и соседи. На кухне шум, места мало, русско-латышский разговор, а по-еврейски – если только обо мне: «Что нам с ним делать..., он опять..., если ещё раз...» Брат мне всё тихо переводит. Мы оба облизываемся, как коты, но измазанные не сметаной, а вишней, и в эту минуту завтра для нас не существовало...

            Вишни – мои любимые ягоды. В Торонто, где у меня дом с большим двором, я – в честь 15-летия Рафаэллы – посадил небольшую вишенку. Была она тогда дочке по пояс. Канадские холода жестокие, но моё деревце оказалось стойким, и через три года я собрал шесть вишен! Когда Рафаэлла уехала учиться в Вашингтон, я ей послал фотографию уже пятнадцати вишен, из которых сложил инициалы дочки – Р. Н. Летело время, и вот 17 лет спустя вишнёвое дерево стало выше нашего трёхэтажного дома! Хватает ягод друзьям, соседям и, конечно же, птицам и белкам.

            Когда мне сейчас случается есть вишнёвое варенье, то чувствую во рту тот же блаженный вкус, как в детстве. Нет, всё-таки не тот – на даче в Юрмале, у мамы, было гораздо вкуснее.

            …А еще цветы. Любовь к цветам мне привил, как ни странно, папа. Букеты мы собирали с ним всевозможные. Венки прекрасно плели, искусство было их сушить... Жасмин, который рос на даче, был для меня лучше любых роз. Ломал ветку, приносил домой, и, хотя скатерть тут же покрывалась жёлтой пыльцой, всё вокруг начинало дышать какой-то свежестью.

            Но больше всего я любил ландыши, нежно-грустные цветочки. Нет трогательнее и приятнее их, а какой особенный запах! Малюсенькие колокольчики, они всегда в тени, в прохладе. Я мог их разглядывать подолгу – какая поразительная миниатюрная красота и какой чарующий аромат! Прятал ландыши в книжку – они даже засушенные оставались красивыми, но становились хрупкими, взял неосторожно – мгновенно рассыпáлись…          У каждого человека есть свои слабости, кто-то их скрывает, а кто-то дорожит. У меня – цветы. Не сочтите это за старческий маразм – так было с детства.

Окончание в следующем номере