Руcлит

Aнна Никольская-Эксели, Антaлия, Турция.

Альфа и Омега

Исследуйте себя внимательно,

доколе не наступил для вас день ярости Господней.

Книга пророка Софонии

            Из города N уездной Х-ой губернии хмурым сентябрьским вечером двинулась и покатилась с грохотом по почтовому тракту безрессорная обшарпанная коляска – одна из тех, на которых ездили по Руси купеческие приказчики, гуртовщики да сельские священники.

С раннего утра небо обложили дождевые тучи - было сыро, неуютно и скучно, как в те пасмурные дни, когда ждешь дождя, а его все нет. Пятеро N-ских обывателей ехали молча, погруженные каждый в собственные раздумья, поглядывая в мутное оконце.

            - На широ-ок просто-ор, бесконечну да-аль... – заунывно выводил кучер Тит, с ленцой постегивая тройку гнедых лошаденок.

            Впереди, покуда хватало глаз, тянулась безбрежная равнина, вдали опоясанная цепью пологих холмов. В бурьяне, ржавом, полумертвом, тянула скрипучую монотонную песнь сонная саранча. Горизонт заметно темнел и уж чаще, чем каждую минуту, мигал, точно веками, бледными сиреневыми всполохами.

            - Не миновать нам грозы, господа, - прервал наскучившее молчание складный, осанистый юноша в широкополой шляпе, перехваченной черною шелковой лентой.

            - Ваша правда – эвон, как сверкает! Теперь бы дома сидеть да богу молиться, а мы скачем, аки фараоны на колеснице… Суета! Добро бы к вечеру до ночлега добраться, - с готовностью забасил в ответ, точно из бочки,  дородный длинноволосый старик в рясе, с черной, как тушь, окладистой бородой. – Отец Никодим, настоятель N-ской Покровской церкви, прошу любить и жаловать,  - отрекомендовался он, обращая все свое природное любопытство и обаяние на попутчиков.

            - Просвиркин… Лука Лукич… коллежский секретарь, - пропищал, заискивающе улыбаясь, скрюченный рыжий человечек с зачесанными височками и  редкими усами, точно не бритыми, а выщипанными. Одет человечек был в куцый помятый сюртук, триковые брючки и бархатную жилетку с зелеными цветами, похожими на огромных клопов, отчего сам делался коротким и кургузым. Маленькое, подвижное, как у хорька,  лицо свое он то и дело конфузливо прятал в поднятый воротник, производя на окружающих впечатление жалкое, безобидное и незлобливое.

            - Весьма приятно, студент Андрей Скотобойников, - с достоинством поклонился молодой человек, снимая и укладывая шляпу на колени. – Я давеча в родных местах гостил, у отца с матерью – скука смертная, признаться. Societe[1] отсутствует как понятие, словом перекинуться не с кем. А нынче в Аlma Mater путь держу, гранит науки грызть, так сказать. Не сочтите за труд, оконце отворите – душно очень, - обратился он к сидящему напротив грузному мужчине с темным от загара лицом. В мясистом, изъеденном оспой лице его и всей фигуре было что-то отталкивающее, вселяющее в душу трепет.         Мужчина поглядел исподлобья и молча открыл окно. В коляске тотчас сделалось свежо, прохлада, казалось, подействовала на пассажиров облегчительно.

            - Благодарствую, не знаю, как величать вас… - молвил несколько обескуражено юноша.

            - Извольте оставить меня в покое. Я не расположен ни к беседам, ни к совместному поеданию… домашней стряпни, - резко оборвал Угрюмый, проследив за тем, как отец Никодим, достав корзинку, полную источающей аппетитный дух снеди, гостеприимно раскладывает ее на вышитом полотенце.

            - Это вы зря, - добродушно усмехнулся священник. – Тем паче матушка в дорогу собирала. Путь долгий, а голод, небось, не тетка. Покорнейше прошу к столу, чем бог послал, пожалуйте…

            - С превеликим удовольствием! - весело потер руки Андрей.

            - И я не прочь червячка заморить, - пискнул жидким тенорком коллежский секретарь, двигаясь ближе к угощению, на что Угрюмый фыркнул и красноречиво отвернулся к окну.

            - И вы, сударыня, не побрезгуйте, откушайте с нами, - по-отечески ласково улыбнулся старик темноволосой девушке в pince-nez и строгом, наглухо застегнутом дорожном платье, подчеркивающим хрупкую, деликатную фигуру. Судя по мучительному, бьющему ее время от времени кашлю, худобе и яркому румянцу на щеках, у бедняжки была чахотка.

            Девушка, до сей поры тихонько, точно мышка, притаившаяся в уголку, в жидкой тени, вздрогнула и побледнела – изможденного лица с глубокими агатовыми глазами коснулось смущение. Томик Библии выскользнул из рук и стукнулся об пол - из него выпала фотографическая карточка с изображением упитанного младенца в чепце. Андрей порывисто поднял Писание и, чуть задержав карточку в руке, протянул его незнакомке:

            - Прошу вас, - он вдруг почувствовал в девушке существо близкое. Эти точеные, аристократичные черты он, будто видел уже когда-то в детстве, в альбоме, который лежал на комоде у матери.

            Обратив на юношу огромные, полные ужаса, точно у раненой лани, глаза, девушка выхватила Библию и молниеносно спрятала ее в саквояж.

            После обеда говорили о политике, женском образовании и случившемся в этот дождливый год неурожае. Студент отстаивал прогрессивные левые взгляды, умудрившись не на шутку сцепиться с безропотным Лукой Лукичом. Отец Никодим урезонивал спорщика, благодушно позевывая в бороду.

            - Деньги, как водка, портят человека, - увлеченно говорил Андрей. - Помнится, в Петербурге умирал один купец. Перед кончиной приказал подать чашку меду и съел все свои ассигнации и выигрышные билеты вместе с медом, чтобы никому не достались.

            - Все - суета сует, - вздохнул батюшка. -  Не о теле бренном думать надобно - о душе.

            - Вас послушать, отец, так и жить – незачем. К чему мучиться, грешить почем зря? Не лучше ль ангелом на свет родиться и помереть младенцем божьим, зла не познав, не вкусив порока, тут же в рай отправившись?

            - Зачем так? – покойно отвечал старик. – На то человеку и дана жизнь, чтоб горечь познать, страдание, муки тяжкие перенесть, и не озлобиться, душой не очерстветь. Это испытание нам господь посылает. А безгрешных людей нет, все мы, смертные, грешны. Но бог милостив…

            - Бог, говорите? А где есть ваш бог, куда смотрит? – дерзко вопрошал Андрей. - Кругом праздность, роскошество сильных, невежество и скотоподобие слабых,  беднота невозможная,  вырождение, пьянство… Между тем на улицах тишина, спокойствие – лицемерие, одним словом. Бог видит лишь тех, которые благоденствуют, старятся в богатстве, но к тем, которые страдают - слеп. То, что страшно, происходит незаметно, где-то за кулисами, а на лицо – все благородно, чинно. Протестует одна немая статистика: столько-то с ума сошло, столько-то руки на себя наложило, столько-то ведер выпито, столько-то детей от голода померло… И такой порядок устраивает вашего бога: счастливый чувствует себя хорошо, а несчастливый несет свой крест молча. Впору в набат бить - да кричать об этом несчастье некому… Нет, будь я богом - не допустил бы несправедливости. А раз существует она по сей день, значит, и бога никакого нет.

            - Откуда же все, позвольте узнать, господин революционер: земля, человек, животина разная? Неужто само собой образовалось? –  улыбнулся батюшка, подмигнув прислушивающейся к разговору девушке.

            - Все это наука давно прояснила. А вам глаза недосуг раскрыть, дальше носа своего не видите, - обиделся на игривый тон Андрей. Говорил он громко, горячо и не иначе, как негодуя и возмущаясь, но искренне.

            - Полно вам, сердиться положительно не на что, - отец Никодим примирительно обнял студента.

            - А в сатану, с вашего позволения, веруете? – спросил ни с того, ни с сего Лука Лукич, нелепо хихикнув.

            Угрюмый ухмыльнулся, а девушка испуганно уставилась на коллежского секретаря.

            - Скажете тоже! – натужно рассмеялся Андрей. – Ни бога нет, ни дьявола, ни прочей всякой нечисти. Есть науки, а царица меж ними – химия!

            - А вы, стало быть, химик? – уточнил Лука Лукич.

            - Да-с, в Петербурге курс кончал, - с достоинством ответил студент.

            - Да что ваш Петербург! – отмахнулся отец Никодим. – Холод, слякоть, туберкулез. А у нас тут, батенька мой, благорастворение воздухов и изобилие плодов земных…

Вдруг, словно в насмешку над словами человека,  резко, холодно рванул ветер. Пронизывающая волна хлынула в окно, да с такою силой, что едва не перевернула коляску. Старушка качнулась, но выдержав напор, благополучно выправилась. Где-то вверху, справа небо загремело и разразилось чередою раскатов.

            - Затвори, барин! – сквозь шум ветра раздался крик Тита.

            Угрюмый с безразличием хлопнул створкой.

Ветер продолжал со свистом носиться по степи, кружил беспорядочно, подняв такой неистовый шум, что не слышно стало ни скрипа колес, ни голосов. Вечерний свет затуманился, стал точно грязнее, тучи хмурились, и видно было, как по краю дороги спешили куда-то пыльные облака и их длинные тени. Подле гигантской черной тучи летал одиноко, втянутый в неистовую пляску, извечный странник перекати-поле.

            - Ти-ит! Может, переждать? – позвал громко Андрей.

            - Не слыхать, ба-арин! – ответил нараспев кучер.

            Снова грянул гром, покатился поверху справа налево, потом назад и замер где-то совсем рядом.

            - Свят, свят, господь Саваоф, - шептал батюшка, размашисто крестясь, - исполнь небо и земля славы твоея…

            Дождь все не начинался. Они ехали и ехали во сгущавшихся сумерках, в свете тусклых, еле видимых звезд. Что-то жуткое, необыкновенное мерещилось в этой странной, никак не желавшей разразиться грозе. Попутчики уже не разговаривали, да и в царившем снаружи грохоте вряд ли что-то можно было расслышать. Как и прежде, каждый сидел, погрузившись в собственные мысли, молясь господу ли, матушке-природе, лишь об одном: остановить  неведомо откуда ниспосланную, пугающую стихию…

            Отстранив сидящего подле окна Угрюмого, который, впрочем, совсем впал в оцепенение, Андрей распахнул створку и выглянул наружу.

            - Тит, слышишь?

            Ответа не последовало. Вместо этого раздался ровный, спокойный, монотонный шум. Большая капля упала на лицо, другая поползла за шиворот. Дождь. Он и коляска, будто поняв друг друга с полуслова, заговорили о чем-то быстро и весело, как две сороки.

            - Свят, свят, свят… - шептал отец Никодим.

            Над самой головой с сухим треском разломилось пополам небо. Андрей согнулся и затаил дыхание, ожидая, когда на затылок и спину посыплются тяжелые обломки. Коляску дернуло, повело, три раза мигнул белесый свет, и вдруг Андрей заметил то, отчего волосы на голове встали дыбом.

Козлы, на которых сидел Тит, были пусты.

Дождь барабанил по ним нещадно; оставшиеся без хозяина лошади припустили вдруг и понесли.

            Студент захлопнул окно и ошарашено уставился на попутчиков.

            - Что случилось? – испуганно спросил Лука Лукич, увидев перекошенное лицо студента.

            - Кучер исчез, - еле слышно выговорил Андрей, все еще отказываясь верить в то, что увидел в сполохе молнии.

            - Исчез? А как же мы? – заволновался батюшка.

            Девушка затравленно вжалась  в угол.

            - Надо остановить лошадей! –  Андрей бросился к двери.

            - Куда! – заорал Угрюмый, до сих пор хранивший молчание. – Расшибиться удумали? Да от вас мокрого места не останется! – с легкостью он отшвырнул студента на место.            - Если не хотите отправиться к праотцам, не двигайтесь, - с убийственным хладнокровием приказал Угрюмый. – Лошади несут, кучера, вероятно, выбросило с козел, скорость громадная, а дорогу размыло, если перевернемся – мы не жильцы на этом свете.

            - Трех-тах-тах! – трещало над головой, рушилось на крышу. Раньше молнии были лишь страшны, при таком же грохоте они казались зловещими – словно чья-то неведомая воля с коварным  умыслом наслала их на беззащитных пред стихией путешественников.   А коляска неслась, точно в бездну, уже не

.

.

видно было ни дороги, ни степи  -сплошная дождевая завеса и мрак. Где они? На земле ли? А может, в аду? Люди потеряли счет времени, казалось, с начала грозы прошли тысячелетия…

            - Смотрите! – вскрикнул Андрей. – Огонь!

Измученные люди прильнули к окну. Где-то вдали, справа, в сумраке трепетал слабый огонек. Спасительный, он показался чудом, миражом в безбрежной степной пустыне.

            Коляску вдруг накренило, взвизгнули колеса, и люди повалились на пол.

            - Лошади сворачивают! – жалобно воскликнул Лука Лукич.

            Животные, точно почуяв спасение, повернули с дороги, к огню и рванули по колее и грязи. Кругом, словно чьи-то исполинские, толстые ноги, мелькали  черные, корявые, безобразные стволы.

            - Лес! Берегитесь! – истошно закричал студент, и в то же мгновение раздался страшный треск. Коляска, словно большая, неуклюжая птица, взмыла в воздух…

            - Вы в порядке?

Девушка раскрыла глаза: взволнованное лицо Андрея. Мокрое от дождя, с налипшими прядями спутанных волос, теперь, потеряв надменность, оно показалось ей таким открытым…

- Что с вами? Можете подняться?

Она попыталась встать -  колено, будто лезвием, пронзила острая боль.

– Похоже, перелом, - констатировал студент. – Лука Лукич, помогите.

            Девушка огляделась. Исковерканная коляска  лежала на боку, как беспомощный раненый зверь. Возле неистово молился отец Никодим. Лошадей видно не было –  в испуге животные унеслись в чащу.

            - Поторопимся, - скомандовал Угрюмый. – Пойдем на свет, если повезет -  там нам помогут.        

            Студент и Лука Лукич осторожно подняли девушку на руки и двинулись к спасительному огню.

Дождь хлестал нещадно, косые струи больно стегали по лицу, ледяным холодом проникали за шиворот, застилали глаза, точно предостерегая, норовя сбить людей с пути. Несчастные шли трудно, молча, будто сердясь друг на друга, испытывая чувство нечистоты, неудобства. Ноги промокли и от грязи отяжелели. Вековые сосны угрожающе скрипели над головами, причитали, кричали - их кроны, казалось, сотрясает истерика.

            - Матерь Божья! – воскликнул отец Никодим, оторопело уставившись  в темноту.

Окруженные усталыми старухами-соснами, льющими слезы под проливным дождем, из мрака проступали древние, заросшие мхом и бурьяном, полуразрушенные стены. Чугунная ограда, еще сохранившая былое величие, смыкалась витиеватым кружевом ворот, над которыми путники прочли: «Грядет час в онь же…» Уродливое подобие дома, необъятное, асимметричное, отживавшее свой век, точно явилось из потустороннего мира. То было творение рук не человека, но титана, циклопа, неведомо откуда взявшегося на земле.  Мощные колонны, гнутые, витые, тянулись ввысь, исчезая во мраке.  Наверху, под самой крышей горел, подрагивая, тусклый свет. В сгнивших, изъеденных стенах всюду тянулись щели, зияли дыры непонятного происхождения, словно их пробил каблуком силач-великан. Ни на стенах, ни на провалившихся, слепых окнах не было ничего похожего на украшения. Несмотря на дождь и неутихающий ветер, лунный свет непостижимым образом лежал на доме немигающим пятном. Над входом с полусгнившими деревянными дверьми, высотою в пять саженей, путники разглядели старинную гравировку.

- «Равнодушие человеков», - прочел Андрей, и по спине пробежал озноб.

Выпуклые щербатые буквы были щедро засижены лесными птицами. В лунном свете от них исходило еле заметное фосфоритное сияние. Пахло чем-то затхлым, кислым, окаянным…

            - Три этажа! Уму не постижимо… - задрав голову, присвистнул студент.

            - Не знаю, как вам, а мне это не нравится… - прошептал отец Никодим. – Может, вернемся к коляске?

            Коллежский секретарь поежился.

            - Вперед! –  Угрюмый решительно шагнул во мрачный провал когда-то роскошного парадного входа. 

Кромешная тьма обступила незваных гостей, они точно ослепли разом. Молнии, и те, казалось, сдались, страшась заглядывать в чрево заброшенного дома. Со сводчатого потолка фантастической высоты, полусгнившие балки которого исчезали в непроглядном мраке, сочился дождь, глухо ударяясь о заросшие грязью мраморные плиты.

- Здесь должна быть лестница. Кто-то разжег огонь наверху, и мне не терпится узнать… - Угрюмый осекся, наткнувшись на невидимые перила. – А вот и она.  Вы с барышней оставайтесь внизу, мы с отцом поднимемся, - обратился он к Андрею, ступая на лестничный марш. В руке сверкнул револьвер.

            - Откуда у вас оружие? –  ужаснулся священник.

            - Не важно, но поверьте, сейчас оно более чем кстати.

Словно в подтверждение этих слов, где-то наверху взвизгнула половица, и потолок задрожал от чьих-то шагов. Послышался далекий, неразборчивый голос, похожий на сдавленный смех.

Андрей поднял голову и, напрягая зрение, глядел туда, где извиваясь, словно громадная змея, исчезала лестница. Ничего кроме иссиня-черной тьмы…

Молния озарила помещение, и темень на мгновение расступилась, открыв взорам пришельцев зияющий провал на изломе лестницы.  

            «Это ловушка!» - мелькнула шальная мысль. Андрей попытался вернуть покинувшее его самообладание.

            - Тысяча чертей! -  в сердцах ругнулся Угрюмый. – Придется оставаться внизу. Переночуем здесь, а утром будем выбираться из этой дьявольской дыры.

            - Послушайте, что вы о себе возомнили?  - подался вперед студент. – По-моему, никто не уполномочивал вас здесь распоряжаться!

            Угрюмый ухмыльнулся:

            - Кому не по душе, может идти на все четыре стороны. Я никого не неволю, - с этими словами он двинулся вглубь дома.

            Доходящие до пола окна с грязными стеклами  в глубоких проемах, скрадывали лунный свет, и в доме царил густой мрак. Он был непроницаемый, клубился, вязко и липко окутывая непрошенных гостей холодной завесой. Шли медленно, на ощупь - лишь короткие вспышки молний изредка освещали их путь - то и дело натыкались на ветхую мебель, с которой кусками отваливалась вековая пыль, беспорядочно разбросанные стопы книг, громоздкую утварь, путались в паутине, забитой бесчисленными высохшими насекомыми. Старые и молодые дамы, военные и наряженные дети настороженно следили со стен из потускневших золотых рам за смельчаками. Анфилада комнат, казалось, была бесконечной, она, словно заманивала чужаков, уводя их все глубже в чрево древнего дома. По полу, усыпанному сплошь толстым слоем мусора, тошнотворно хрустящего под ногами, то и дело скользили чьи-то толстые тени. Крысы? Или неведомые слепые, безногие твари, гнездящиеся в заброшенной дьявольской обители?..

            - Расположимся здесь, - Угрюмый остановился у окна, рядом с диванной тройкой, словно саваном, зачехленной полусгнившим куском грязно-серой материи. -  Тут сухо и довольно светло. Помогите барышне.  До рассвета советую всем хорошенько поспать. Дежурить будем по очереди, - коротко, веско распоряжался он. – Господин Просвиркин – первый, через час я сменю его. Затем студент и святой отец.

            - Но почему я? - коллежский секретарь затравленно озирался.

- Вот часы, - будто не слышал вопроса Угрюмый, протягивая вынутый из жилетного кармана брегет. -  Если почувствуете странное, будите меня немедленно, - откинув в сторону пыльный покров, он уселся в кресло-качалку, сомкнул глаза и моментально уснул. В крепко сжатых пальцах металлически поблескивал револьвер.

            Ей снился сон. Очередной кошмар, один из тех, которые мучили  уже долгие годы. Но нет, что-то диковинное, новое было в этом тяжелом сне. Виделся сумрачный дом. Ржавая створка двери на несмазанных петлях скрипит на ветру, словно оплакивает кого-то, чью-то погубленную душу…

Она входит внутрь, окунаясь в непроглядное черное марево. Медленно движется, выставив вперед руки. Вдруг ощущает под ногами ступень – одна, вторая – она поднимается выше и выше. Вдали, подрагивая, мерцает тусклый свет. Тело сводит судорога, оно непослушно, словно кто-то, дергая сверху за ниточки, ведет ее помимо воли туда, где притаилась уже давно поджидающая смерть... Девушка чувствует ее кожей, сердцем, всем существом. Тишину пронзает стон. Протяжный, жуткий, вселяющий оторопь. Он неземного происхождения - ничто живое не в силах произвести на свет подобные звуки. Потусторонние, заунывные… Она у двери. Невидимые нити заставляют поднять руку и коснуться ее. Дверь поддается, беззвучно открывая мрачную комнату, освещенную дрожащим пламенем керосинки, догорающей на заваленном бумагами, вычурном столе. За столом, спиной к двери, согнувшись в три погибели, кто-то сидит. Сгорбленная чахлая фигура. Ей хочется бежать, укрыться, забыть об этом кошмарном месте, но она подходит ближе. Человек с трудом поворачивает маленькую, будто высохшую, голову… Корявая улыбка сморщивает безобразные черты…

            - Не бойтесь, это я, - перекошенное лицо коллежского секретаря привело в реальность. Дом, мрак, спящие вповалку случайные попутчики… она была немногим лучше привидевшегося кошмара.

            - Вы так кричали, - шептал Лука Лукич. – Что-то страшное приснилось?

            Она кивнула.

            - Что случилось? – пробасил Угрюмый.

            - Ничего-с, барышня  во сне кричали-с, - промямлил секретарь.

            - Ложитесь спать – я подежурю. В четыре часа заступает господин Скотобойников, - Угрюмый поднялся с кресла, разминая онемевшие члены.

            - Сначала отдайте револьвер, - тихо, но требовательно произнес отец Никодим.

            - Простите? - хмурое лицо осветила нехорошая улыбка.

            - Я не намерен вверять собственную жизнь и жизни трех беззащитных людей в руки такого подозрительного субъекта,  как вы.

            - Подозрительного?.. – происходящее, похоже, развеселило Угрюмого.

            - Я видел сон, - взволнованно заговорил батюшка. - Никогда не снились сны, а тут… Короткий, но ясный, словно сама явь... Я видел, как вы… - он старался не смотреть Угрюмому в лицо, - … как вы убили человека, вернее будет сказать, двоих. Женщину и мужчину, застрелили из этого самого револьвера… Потом я отчетливо видел вас в кандалах, обритым наголо, среди людей в полосатых робах... Вас звали Дементий Куприянов. Вы беглый каторжник... – отец Никодим осекся вдруг и замолчал.

            - Вы верите в сны? – усмехнулся Угрюмый. - Негоже священнослужителю - грех, суеверие… - с минуту он помолчал. -  Что ж, к чему скрывать: да - я убил свою жену. Убил и не жалею об этом, пускай сгорю в гиене огненной. Убил безжалостно и ее полюбовника. А вы, отче, неужто безгрешны? Знаете, мне тоже кое-что снилось. Видимо, магическая сила дома влияет на людей тем странным образом, когда сны становятся явью. Или наоборот?.. – он обвел окружающих пристальным взглядом. – Дом помог разглядеть мне, что за облачением святоши скрывается преступник, грехи которого не в силах замолить и святой апостол. Нарушая тайну исповеди, вы погубили десятки людей… Вы сдавали их тайной полиции, этим гнилостным ищейкам, готовым растерзать любого инакомыслящего! Вы продались, святой отец, продались с потрохами за тридцать серебряников,  презрев закон божий…

            - Что вы несете? – возмутился старик. Глаза сверкали праведным гневом. – Это ложь, святотатство! Да как вы смеете?!

            - Ну-ну, не стоит ломать комедию. Тем более перед лицом смерти. Неужто не понимаете: это ловушка! Ступившим в дом, назад возврата нет.

            Старик молчал. С ним произошла вдруг какая-то метаморфоза: он весь осунулся, обмяк и неразборчиво забормотал под нос:

            - Благословен бог наш ныне и присно и вовеки веков… Не ради себя, детишек – семеро по лавкам… Болею, плоть немощна, пожил уж. Седьмой десяток! Не век же вековать, надо и честь знать… - батюшка, словно в одночасье помутился рассудком.

            - Ну, а что господин студент? – отвернулся от святого отца Угрюмый. - Какой вещий сон привиделся в этом чудо-доме вам? Не молчите, право. Поведайте тайну, – казалось, их трагическое положение доставляет ему какое-то извращенное удовольствие.

            - Не знаю, о чем вы…

            - Бросьте, ваша учтивость не имеет более смысла. В доме грешников все равны пред судом божьим. Нам остается лишь каяться. Пока не истекло время…

            Андрей подавленно молчал. По лицу бледному, дрожащему, было видно, как мучительно дается ему решение говорить.

            - Я видел во сне Таисию Сергеевну, - наконец, молвил он.

            При этих словах девушка вздрогнула.

            - Ведь это ваше имя?

            Она нерешительно кивнула.

            - Я видел, как она, как вы... Как вы… топили… в ручье котят…

            - Всего-то? – удивился Угрюмый.

            - Вы ставите под сомнение мое слово? – Андрей возвысил голос.

            - Что вы! Однако, мне любопытно,  каким ветром занесло вас, уважаемая Таисия Сергеевна,  в столь нехорошую компанию? Да вы в сравненьи с нами просто святоша! Так поделитесь же с грешниками вещим сном?

            - Не трогайте ее! – вскричал Андрей, заслоняя собой девушку, словно Угрюмый собирался расправиться с ней. -  Неужели вы не поняли: бедняжка нема! Оставьте ее в покое!

            - Поведение, достойное джентльмена, -  Угрюмый театрально зааплодировал. – Или боитесь, что она раскроет ваш секрет?

            - Это сделаю я, - коллежский секретарь решительно вышел вперед. – Вы, господин Скотобойников, никакой не студент, - заговорил Лука Лукич тихо. - Из университета вас выгнали… но скорее по политическим причинам, на химическом отделении вы не проучились и года. Однако вашему пытливому уму хватило и этого малого срока, чтобы освоить и в дальнейшем совершенствовать на практике способ изготовления ядов, а также взрывных устройств... Сначала вы отравили сокурсника, который написал на вас кляузу. Он обвинял вас в организации подпольной группы, готовящей покушение на... одну высокопоставленную особу. Но это вас не остановило – вопреки всему вы продолжали незаконную деятельность, на вашем кровавом счету не одна жертва... В довершение вы подсыпали яд собственным родителям, которых не чтили и стыдились, считая стариков недалекими неучами и плебеями…

            - Довольно! – прервал Андрей, видя, как Таисия Сергеевна вот-вот лишится чувств. – Я не стану опровергать ваших слов. Скажу лишь, что в содеянном не раскаиваюсь!

            - Похвально! Жаль, что уважаемая Таисия Сергеевна нема, и не сможет поведать нам вашу историю, господин коллежский секретарь. Что-то подсказывает: вы дадите фору всем нам, вместе взятым, - Угрюмый горько расхохотался. - Может, сознаетесь сами? Чьи невинные душеньки погубили?

            - Смотрите! – вскричал вдруг отец Никодим. – Свет! – он  вскочил, споткнулся, запутавшись в рясе, упал, вновь вскочил и, точно с минуту подумав, медленно, как сомнамбула ступил во мрак.

- Я ничего не вижу, - недоуменно пожал плечами Лука Лукич.

– А ты бога призывай. Во имя отца и сына и святого духа – шептал старик. - Свет! Помогай царица небесная! Свет! - в полном облачении, с кропилом в руке, в этом унылом доме он представлял собой страшное, нереальное зрелище.

- Задержите его! – рванулся с места Угрюмый, но было поздно.

             Старик исчез, словно растворился за поворотом. В то же мгновение раздался жуткий, пронизывающий до костей вопль. Тотчас все смолкло. Даже дождь вдруг перестал - дом окутала абсолютная, зловещая тишина. Было слышно, как тяжело дышит Таисия Сергеевна, пытаясь совладать с приступом кашля.

             Андрей порывисто прижал девушку к себе:

            - Ничего не бойтесь, мы выберемся отсюда, клянусь! - на бледном лице нервно дрожала кожа. Андрей решительно поднялся. - Я приведу его.

            - Стоять! – приказал Угрюмый. - Если тронетесь с места, я пристрелю вас. Вы не понимаете, эта тварь хочет расправиться с нами по одиночке! Покуда мы вместе, ей не совладать с нами.

            - Стреляйте, если угодно! – усмехнулся юноша. – Мне терять нечего, - он сделал шаг, лунный свет, струящийся из окна, словно напоследок, лизнул его стройную фигуру. Еще какое-то время слышны были осторожные шаги, но вот и они смолкли.

            - Это конец, - прошептал Лука Лукич.

            - Я в порядке! Отца Пантелеймона здесь нет! – зазвенел вдалеке веселый голос. Силуэт Андрея ясно читался на фоне окна, просматривающегося через анфиладу.

            Таисия Сергеевна вскрикнула радостно. В то же мгновение гигантский черный столб, будто сотканный из тысяч клубящихся змей, обрушился на безрассудного юношу. Он даже не успел закричать. Плотоядный клубок сковал беднягу по рукам и ногам, лез в рот, уши, струился по онемевшему телу…  Люди в ужасе смотрели туда, где на их глазах корчился в предсмертных муках товарищ по несчастью, и каждый знал: та же участь совсем скоро постигнет и его…

 Вскоре все стихло. Сотрясаемая судорогами, в темноте лила беззвучные слезы Таисия Сергеевна. Оплакивала она, пожалуй, единственного человека на свете, проявившего к ней заботу и душевную теплоту. На полу в лунном свете, среди хлама и мусора осталась лежать шляпа, перехваченная черною шелковой лентой... 

            - Не знаю, как вы, а я убираюсь из этого чертова места! – нарушил, наконец, тягостное молчание Угрюмый, вставая и собираясь идти. Идти неведомо куда... Его не пытались удержать. Лука Лукич и Таисия Сергеевна молча наблюдали за тем, как в сумраке исчезала грузная фигура беглого каторжанина.

Светало. В лесу, умытом ночным ливнем, пахло прелой землей и хвоей. Контуры сосен, акаций и зарослей орешника казались призрачными. Гроза кончилась, а вместе с ней  покинули лес тревога и страх. Все стихло,  густой туман, плотный, твердый, как влажная вата, окутывал лес серебристым пологом.

            Угрюмый шел на восток, навстречу новому дню, вновь зарождавшейся жизни.

            - Каюсь, грешен! Грешен, и не будет мне ни на том, ни на этом свете прощенья!  И все же молю о нем! Встречай меня! Впускай в свои чертоги! Клянусь, безропотно приму любую кару!.. 

            Грянул гром – сухой, короткий, как выстрел револьвера...

            Вскоре туман рассеялся, исчез с лица земли, а вместе с ним пропал и беглый каторжанин,  офицер царской армии, кавалер ордена Святого Георгия, поручик Дементий Николаевич Куприянов.

            - Вот мы и остались одни, - молвил устало коллежский секретарь. В утренних сумерках лицо его казалось постаревшим. -  Больше всего жаль военного. Сильный был человек, благородный, судьба ему выпала нелегкая... Да и господин Скотобойников – смышленый мальчишка, горяч лишь не в меру. Родись он, лет эдак через двадцать… Да, все едино – перед богом ответ бы держал… - Лука Лукич внимательно посмотрел на девушку. - А ведь знал он, что топили вы, Таисия Сергеевна, не котят вовсе. Каждый раз поражаюсь, привыкнуть никак не могу, на что только смертных любовь толкает. По сердцу вы пришлись ему, даже то, что ребеночка собственного, незаконнорожденного, погубили, в речке утопив, не смутило. Что ж молчите-то? Неужто думаете, спасет вас обет молчания? Нет, грехи по-иному искупаются… - в глазах вспыхнула насмешка. -  Догадались, кого во сне видели?

            - Я мертва? – не ответив, безразлично спросила Таисия Сергеевна. Густой туман уже заволакивал сознание. Голову тянуло вниз, глаза слипались, мысли путались, как нитки. Тело точно разломилось натрое.  Чудилось ей, что весь дом от полу до потолка занят громадным куском железа, и что стоит только вынести вон железо, как станет весело, легко. Как когда-то давным-давно, до рождения сына…

            - Тело ваше умерло немногим более… четырех часов назад,  - молвил Он, сверившись с карманным брегетом Угрюмого. Не одна черточка не дрогнула на каменном лице. - Впрочем, в этом вы не одиноки. Как и ваши попутчики, вы пали жертвой роковых обстоятельств. Коляска разбилась о сосны, и люди в ней, увы,  в одночасье погибли. Но не об этом стоит жалеть, поверьте… Ведь душа ваша, Таисия Сергеевна,  умерла намного раньше – той ночью на берегу реки…

Она вдруг почувствовала себя нестерпимо одинокой. Все то, что считала раньше близким и родным, важным, стало бесконечно далеким и ненужным. Звезды, глядящие на землю уже миллионы лет, само небо и туман, равнодушные к короткой человеческой жизни, угнетали душу. Осталось лишь одиночество, которое ждет в могиле, и сущность ее жизни представилась отчаянной, ужасной, бессмысленной…

Она с трудом подняла веки и взглянула на Него. Она разглядела улыбку - очень сложную. Улыбка эта выражала массу чувств, но преобладающим в ней было одно –  презрение. Он словно думал о чем-то глупом, бренном, кого-то презирал, чему-то радовался и ждал подходящей минуты, чтоб уязвить насмешкой. Лицо было странно,  болезненно, но тонкие черты, положенные глубоким, искренним страданием, были разумны и мудры, а в глубине глаз мерцал еле уловимый, холодный блеск.

- Что такое этот дом? Кто вы? – прошептала она, теряя сознание.

Он мягко улыбнулся:

- Об этом ты узнаешь сама. Скоро. Осталось совсем чуть-чуть…

            А наверху в это время в той стороне, где восходит солнце, скучивались облака. Одно было похоже на коляску, запряженную тройкой лошадей, другое - на кургузого кучера Тита, третье на причудливый дом…

 Всего этого уже не было на земле. Из-за облаков вышел широкий золотой луч и протянулся до самой середины неба, немного погодя рядом с ним лег сиреневый, рядом – зеленый, потом перламутровый… Небо сделалось нежно-розовым. Глядя на это великолепное, очаровательное небо, лес перестал хмуриться и сам приобрел цвета ласковые, радостные, благолепные – такие, которые на языке людей и выразить невозможно. В этой чудесной выси спокойно, величаво,  словно бой церковного колокола, звучало раскатисто:

«Я есмь Альфа и Омега – начало и конец»...