Джек НЕЙXАУЗЕН, Майами-Торонто-Нью-Йорк –Сингапур.

Мы жили в Риге, в сером доме на Красноармейской улице, 50. Папа нашу улицу, как и все другие улицы города, всегда называл только старым, довоенным именем – Брунюниеку. В переводе с латышского – Рыцарская. Cоветским начальникам думать много не пришлось - назвали Красноармейская. Рыцарь и красноармеец… Ну какими надо было быть невеждами, приравняв эти два совершенно противоположных значения! (Замечу, что и советская власть, и название Красноармейская исчезли в одно и то же время – к концу ХХ века).

Позвольте познакомить вас с его обитателями. Всего четыре квартиры на лестничной площадке пятого, последнего этажа. Почти все жившие здесь были евреи. Кроме старомодной Режгал кундзе*, одинокой потомственной (по её словам) баронессы, и Прокофия Плотниковa из 10-й квартиры. Но, давайте, обо всех по порядку…

Квартира 9. В ней живёт уже упомянутая мной Режгал кундзе – старая дева с двумя кошками и вечными бигудями в пыльно-серых волосах. Ненависть к советской власти, я думаю, появилась у неё с уходом из Риги немцев. В её уже довольно затуманенном мозгу (от запаха кошек и непонимания, почему на улицах теперь звучит русский язык) уважение сохранялось только к двум персонам: к довоенному президенту Латвии Карлу Ульманису, сосланному коммунистами в Сибирь, и к моему папе. Ульманис из Сибири ей не звонил, а мой папа, «из бывших», умел с нашей кундзе раскланяться, произнести пару вежливых фраз на прекрасном латышском. Дома он мне говорил: «Держись от неё подальше!» «Почему подальше?» – на этот вопрос получал глубокомысленный ответ: «Вырастешь, поймёшь…» (до сих пор так и не понимаю!) А я, наоборот, держался как раз довольно близко – «наша кундзе» служила предметом шуток, мальчишеских проказ и вечных ee опасений из-за того, что Екабс (то бишь, я – Яша) украдёт… её кошек! Повзрослев, я старался искупить вину за свои детские шалости какой-либо помощью нашей соседке.

…Приехав в Ригу после 25 лет жизни за океаномом, подошел к нашему старому дому, чтобы показать Рaфаэлле, моей дочке, где я когда-то жил. И вдруг из подъезда выходит маленькая старушка – с теми же бигудями! Узнала меня, а в моей дочке сразу увидела Раю, мою маму, и заплакала кундзе, когда я обнял её...

Квартира 10. Здесь жили Дора и Прокофий Плотниковы. Прокофия тоже сделали евреем! Выхода у него не было, так как соседи приучили его к фаршированной рыбе, цимесу, гусиным шкваркам и тому подобному еврейству, не говоря об участии соседа во всех праздниках. Прокофий ответил на это «обрезание» замечательно – «крещением» наших родителей: приучил их всех пить разбавленный спирт, который «доставал» на работе. Как культурный человек он всегда приносил его разведённым, в графине, с плавающими лимонными корочками... Будем здоровы – ле хайм!

Яркая, томная, кругленькая, очень «аппетитная» красавица Дорочка и её бесценный супруг Прокоша, похожий на актера Пуговкина, были прекрасными соседями, - любители вкусно поесть и потанцевать под патефон. У меня сохранилась фотография, наверное, сделанная мамой на какой-то гулянке у нас дома: Дорочка держит рюмку в пухлой ручке – вся в неге, а мой папа что-то нашёптывает ей на ушко... Прокофий, наверное, икая, в это время рассказывал дяде Абраше, как надо прыгать с трамвая на ходу...

Но в их семье произошла трагедия. Сын Женька что-то такое страшное совершил и ещё мальчишкой попал в колонию, потом – в тюрьму и лагерь. Никогда не забуду (мне было тогда лет 12-13): раздается звонок в дверь, открываю – стоит мужчина с суровым лицом, плохо одетый. Мама запричитала через моё плечо: «Женя, Женечка...» Он как-то скромно отвечает: «Тётя Рая, звоню своим, а там никого…». Мама мгновенно увидела в нём всё, так бросавшееся в глаза: преждевременную старость, растерянность от «свободы», и – о, ужас! – вшей! Она быстро вынесла ему на лестницу кое-какую одежду, вывела на общий балкон между этажами и тщательно обтерла нежданного гостя мокрым полотенцем... Потом, обернув в простыню, привела к нам – в ванну. Я был поражен всем увиденным, но держал язык за зубами – чувствовал, что всё происходящее связано с чем-то страшным. Так как Дора и Прокофий (как и мой папа) приходили с работы довольно поздно, Женька после ванны ждал их у нас на кухне, а мама его кормила. Помню, он объяснял мне, как правильно резать хлеб (мы обычно покупали тогда круглый, украинский): «Держи буханку вплотную к груди и режь ножом к себе!» На моё: «Почему к себе и не на столе?», он объяснил: «Если к себе – не отрежешь пальцы, и ломоть будет твой, а от себя – то, если пальцы не порежешь, хлеб упадет и тебе не достанется!» Мама из-за его спины сделала такое лицо, что я моментально понял – надо побыстрее «ретироваться» из кухни. Вернувшись чуть позже, я был поражён, как Женька пил чай – ну просто кипяток! – не обжигаясь. Снова я увидел нашего гостя, может быть, через несколько дней, но он меня не заметил. Одет был нормально, выбрит. Но через две недели он уже снова оказался в тюрьме – не прижился на свободе…

Квартира 11. В ней живет наша семья. Но ей я посвящу отдельный рассказ, более подробный. Надеюсь, вы согласны.

Квартира 12. Здесь живут Элла и Срулик Випман и участники моих игр и приключений – Боря и Максик. Элла – медсестра. Она знала, как лечить и бульоном, и пирамидоном с горчичниками, любила применять «банки», а чай с малиновым вареньем был у неё «потогонным»! Я уж не говорю о столовой ложке тошнотворного рыбьего жира, заедаемого кусочком чёрного хлеба с солью, о мỳках, которые испытывали дети, поднося ко рту ложку прозрачной гадости – кальция хлоратума из бутылки с приклеенным бумажным рецептом. А вот «аскорбинка» в бумажном пакетике, размешанная с сахаром, шла с удовольствием.

Опять-таки следуя советам всезнающей соседки, нас, детей, зимой «тайно» ставили под ультрафиолетовую лампу – профилактика простуд! Эта «волшебная лампа» служила для семьи Випманов источником маленького дохода. Люди приходили на «загар» под большим секретом, как невидимки, ведь в те времена за такой домашний бизнес могли и «посадить»!

Элла говорила, не останавливаясь, – на всех языках. Русско-латышско-немецкий под покровом идиша! Её супруг Срулик (Исроэл), странный и спокойный человек, прошёл гетто, но мы никогда не имели права спрашивать его об этом… Он страстно любил футбол и знал о нем всё: от количества забитых голов до имен игроков. Был прекрасным сапожником, с тихими «халтурами» на дому... Не забуду, как он «читал спорт» в газете и пил чай – это были удивительные моменты! Он всегда начинал с «макания» булки в чай. Заканчивалась булка – в ход шли любой хлеб или маца. Подряд! Кружка с чаем была у него какая то бездонная! Вот Срулик открывает банку с вареньем – не отрываясь от газеты! Вот уже запитая чаем и вычищенная столовой ложкой банка пуста. Не прерывая чтения, наливает остатки чая в банку, взбалтывает, выпивает, тяжело вздыхает и несет пустую банку в мусорное ведро....

Жили мы с соседями дружно. Спокойствие на нашем этаже ничто не нарушало. Сплетни, покуривание на лестничной площадке, обсуждение всего волнующего – от нового лифчика до пылесоса, КВН, «Карнавальной ночи» с Людмилой Гурченко в главной роли, докторской колбасы и что идёт в «Блазме» (так назывался ближайший кинотеатр) – всё это было явлением обыденным, но неизменно интересным. Часто слышал там прекрасные образные слова и «летучие выражения»: шлюмпер, шлемазл, шнарант * и т. п. Я эти слова очень любил из-за «шипения» – ш-ш-ш! – и ещё потому, что «бросались» ими соседи постоянно, крóя ими всех и вся.. Kак-то даже ласкательно звучали эти еврейские слова в их устах!

«Ничтожество!» – такая унизительная характеристика применялась ко многим, особенно к пьяницам, малярам, водопроводчикам и… к дальним родственникам. Зная с детства, что маляры в основном пьяницы, я однажды полюбопытствовал: «Папа, а наш маляр тоже ничтожество?» Ответ папы был непонятный и странный, просто загадка: «Ты на него хорошо посмотрел?»

Также популярно было «доброе пожелание» – «Что бы он горел!», иногда даже прибавлялось – «синим пламенем!». Это казалось очень заманчивым: как бенгальский огонь? Может, и с искрами?!

«Он не стоит ломаной копейки!» – казалось не очень понятным: зачем копейки-то ломать?

«Чтобы их всех холера взяла!» – звучало как проклятие, в основном по адресу антисемитов, коммунистов и тех же маляров. Я не понимал, как «взяла»? Холера – это ведь болезнь!

«Горбатого могила исправит» – это предсказание меня тоже вводило в тревожное недоумение: как он, бедный, выровняется в узком гробу?

Мне часто объясняли, что разговаривать со мной, это всё равно, что «о стенку горох!». Ещё бы, конечно! Все нотации, лекции и нравоучения очень редко просачивались сквозь «стенку», или, может, меня за ней и не было?!

Самым популярным летучим выражением среди наших соседей было такое: «Только через мой труп!» Это гневное восклицание имело много вариантов: «...Oни обменяют квартиры только через мой труп! Придут к нам опять... Oн пойдет в кино….!» И позднее я нередко слышал от родителей в свой адрес: «Только через мой труп…будешь с ней встречаться… бросишь школу… будешь держать дверь в свою комнату на замке… дружить с «ними»… ходить без пальто» и т. д.

Ну, ладно. Теперь о другом рассказать хочется… Воскресенье, пять утра. Тихий стук в дверь нашей квартиры – рыбачка принесла рыбу. Это немолодая аккуратнейшая латышка, во всём льняном, от неё прямо веет парным молоком! Её резиновые тапочки – ну просто белоснежны, потому что натёрты зубным порошком. В нашей кухне собираются заспанные хозяйки – Рая, Элла и Дора, все в ночных рубашках. У моей мамы с этой рыбачкой свои, особые отношения: в её семью, на хутор меня отсылали летом на «исправление и округление». Так как мы «хорошие евреи» – ещё из «досоветского» времени, то на нас не распространялась ненависть нашей доброй знакомой к власти, из-за которой рыбу, выловленную и приготовленную собственными руками, надо продавать исподтишка, опасаясь попасть в тюрьму...

Корзинок у нашей ранней гостьи две. В одной – стремижка и (по сезону) угри или луциши (так по-латышски называются миноги). У стремижки странная единица измерения – кала. Одна кала – 12 штук, по-русски дюжина. Мама и Элла пробуют, я как единственный из мальчишек, который жертвует сном ради участия в покупке речных даров, получаю немножко рыбки свежего копчения. Белый маленький кусочек с золотой кожицей! Вкуснятина! Пальцы пахнут копчёным и ещё чем-то необычайно вкусным. Долго жую рыбью шкурку... Легкая перебранка женщин: кто да что покупал в прошлый раз. Во второй корзинке могли быть и щука, и лещ, и карп, даже сома там видел! Снова словесная перепалка: кому что, и всё ли здесь свежее. Рачительные хозяйки оттопыривают рыбинам жабры, заглядывают им в рот и просто похлопывают по пузу. Как я любил все эти торги! Из-под холстинки выглядывает щука с зеленовато-серыми полосками, трогаю её зубы – острейшие! Глаз рыбы – тугой и глянцево-мокрый, может, она меня видит? А может щуке не нравится, что пальцы мои пахнут стремижкой? Лучше отойду...

Наступает кульминационный момент: кто кому должен с прошлого раза? Вокруг меня спор на повышенных тонах. Деньги друг другу соседушки разменивают, отдают рыбачке, а я просто вытолкнут на лестничную площадку. Дверь 9-й квартиры немного приоткрыта – пахнет кошками. Бигуди мелькнули, и какое-то проклятие на латышском прошелестело.

А мне уже хочется обратно в кровать. Как было просто тогда, в детстве, снова уснуть! Для этого нужно было так мало: зубастая щука… красивые вязаные варежки рыбачки…запах стремижки от невымытых рук. Уже почти уснул…

*госпожа (латышск.)

* неряха, недотёпа, попрошайка (идиш)