06(66) June 2006

Руcлит

Владимир Усольцев, Прaгa

Возвращение лесного человека

(продолжение, начало см. №№3-5)

Павел Сергеевич был рад, что особого разбирательства по факту гибели сотрудника райотдела не проводилось - дело, в общем-то, понятное и не столь уж редкое. И у него пропало всякое желание докладывать о беседе с ссыльным профессором. Отбыв неприятную повинность на похоронах приятеля, Павел Сергеевич прибыл в Чемурай насладиться наконец-то отпуском. Он остановился у свояка, устроившись спать на сеновале, что ему - теперь уже истинному горожанину - было в особое удовольствие.
Разговор с профессором запал ему глубоко в душу. Он соединил слова легенды, что клад охраняют шаманы, с давними слухами, что расстрелянный им контрик Евсей шаманил в тайге. Если вокруг давно уже ни одного шамана не осталось, а Евсей действительно шаманил, то именно Евсей и мог быть хранителем клада. От свояка он узнал, что Семён Евсеев перед войной умер, и жена его умерла тоже не так давно. У Павла Сергеевича от этих новостей поднялось настроение - не надо будет видеть взгляды родственников Евсея. Он надеялся, что его в деревне никто уже и не помнит. Он был тогда ещё совсем молодым деревенщиной, а сейчас вон какой солидный городской житель. Узнал он и то, что к остякам Евсеевым изредка наведывается какой-то чужой остяк, тоже явный промысловик, каким был и Евсей. Кровь прилила к лицу Павла Сергеевича. Этот остяк может быть преемником хранителя клада Евсея! И совсем распалился Павел Сергеевич, услышав о лесном человеке, о котором рассуждают местные жители. Всё говорило, что и лесной человек, и остяк-промысловик, и клад как-то между собой связаны.
Павел Сергеевич решил посвятить остатки отпуска поискам клада. Даже если и безнадёжное это дело, сама мысль о сокровище горячила его кровь и не давала ему покоя. Вот бы найти эту кучу золота! Какая-то часть его перепадёт и ему, по закону так положено. То ли десять процентов, то ли двадцать пять. Да даже и один процент - это же сумасшедшее богатство! Надо обязательно найти того остяка! Но как? Ничего не остаётся, как прочёсывать округу, надеясь на удачу. И Павел Сергеевич собрался на несколько дней в тайгу, чтобы не тратить время на каждодневные возвращения в деревню.
Первый же день принёс ему, как охотнику, удачу. Он подстрелил двух глухарей - косача и копылуху! Вот разговоров будет на работе! Вскоре ему стало ясно, что второго глухаря он подстрелил напрасно: сразу двух глухарей не съесть, а таскать с собой второго - бессмысленно. Тайга была полна и глухарями, и рябчиками. Но он не решился выбросить второго глухаря, и так и носил его с собой. Павел Сергеевич неизменно держал направление строго на северо-восток, сверяясь по компасу. Утром третьего дня он повернул на север. Путь ему пересекла речушка. И тут на противоположном берегу он заметил медвежонка, пьющего воду. Вот это встреча! Вот о чём будет рассказать! Медвежонок заметил Павла Сергеевича, фыркнул и резво побежал влево вверх по склону.
Павел Сергеевич импульсивно бросился вдогонку, перешёл обмелевшую от засухи речку и с трудом подавил в себе желание пристрелить медвежонка - что с ним потом делать? И тут его осенило, что где-то рядом должна быть медведица. Трясущимися руками, озираясь по сторонам, он зарядил оба ствола пулями. Быстрым шагом пошёл он своим путём, поднимаясь в гору, и через минуту-другую медвежонок опять оказался у него на пути. Медвежонок кубарем бросился прочь, и тут, всего в двадцати метрах, навстречу ему из-за зарослей жимолости встал во весь рост большой медведь. Медведица! Павел Сергеевич приложился к прикладу, сердце его бухало, словно молот, и он никак не мог прицелиться. Медведица рявкнула и наклонилась вперёд. Нервы Павла Сергеевича не выдержали, и он выстрелил дуплетом. В волнении он сунул два пальца под спусковую скобу и рванул, сам того не желая, оба спусковых крючка. Обе пули ушли в сторону и ударились в гранитный валун. От камня веером отлетели осколки, и самый крупный из них ударил медвежонка, спрятавшегося неподалеку. Раздался жалобный вопль, и следом - грозный рёв медведицы, бросившейся на побледневшего Павла Сергеевича. Он выхватил кинжал и выставил его перед собой на вытянутой руке. Медведица лёгкой отмашкой лапы вывернула его торчащую руку в локтевом суставе. Кинжал с фырчанием описал в воздухе широкую дугу и глубоко вонзился в ствол старого кедра. Все силы Павла Сергеевича ушли в отчаянный предсмертный крик, от которого медведица вздрогнула и на мгновение остановила свой натиск.
Делом государственной важности заниматься было уже некому.

* * *

Тарай заготавливал в это время целебные травы и корешки южнее своей заимки. Он насторожился, услышав сопровождаемый протяжным эхом выстрел. А когда до него долетел хоть и слабый, но вполне отчётливый крик отчаяния, поспешил в сторону звуков. Через два часа он оказался на месте трагедии. Он похоронил Павла Сергеевича, выкопав неглубокую могилу своей небольшой лопаткой для выкапывания корешков. Вместе с Павлом Сергеевичем была погребена и его новая двустволка. Тарай не соблазнился ею: его вполне удовлетворяла привычная безотказная берданка. Удивился Тарай отсутствию ножа в ножнах. Он осмотрел всё вокруг, ощупывая мох, но ножа так и не нашёл. "Наверное, он его где-то раньше потерял", - подумал Taрaй и направился к своей заимке.

* * *

Посыльная Глаша - энергичная молодая женщина, незамужняя, образование шесть классов, кандидат в члены ВКП(б), устроилась на работу в райотдел МГБ не так давно и ещё не обвыклась на новом месте, где всего пугалась, но ко всему испытывала большое любопытство. До этого она работала уборщицей в райкоме партии, и рассматривала переход на новое место как большую удачу: здесь у неё и зарплата была выше и работа легче - разносить несекретную почту, повестки, да вызывать ссыльных на допросы или беседы в райотдел.
Кабинет Георгия Ивановича размещался в боковом крыле приземистого здания райотдела. Его зарешёченное окно выходило во внутренний дворик. Напротив окна находился большой входной тамбур, в котором была выгорожена комнатушка для Глаши с небольшим окном. Когда она привела профессора Вербицкого в кабинет Георгия Ивановича в тот самый злополучный воскресный день, последний для Георгия Ивановича на этом свете, она поспешила занять место в своей каморке и стала напряжённо вслушиваться. Особо напрягаться ей не пришлось. Георгий Иванович распахнул окно кабинета нараспашку, и ей почти всё было слышно. Только тихую речь профессора временами трудно было разобрать.
Содержание беседы привело её в огромное возбуждение. Где ей что-то было непонятно, там картину дорисовывало её буйное воображение, и получалось, что где-то на Усолке спрятан огромный золотой клад древних великодержавных киргизов. Оттого что киргизы были не простые, а великодержавные, казался ей этот клад ещё значительнее. Глашу бросало то в жар, то в холод от услышанного, и она просто стонала от соблазна поделиться этой тайной с кем-нибудь. Но, помня о данной ею подписке, она удержала себя в руках.
Узнав на следующий день о нелепой смерти Георгия Ивановича, она посокрушалась, но отнеслась к этому несчастью, как и все. Когда же через три недели начались розыски ушедшего в тайгу Павла Сергеевича, сердце её сжало тревогой. А вдруг это связано с кладом? А вдруг все, кто что-то об этом кладе знает, обречены на смерть? Глаша хоть и была атеисткой, в глубине души считала нечистую силу всё-таки реальностью. А тут и профессору Вербицкому вновь пришлось идти по этапу в лагерь - всё равно, что на смерть, и от Павла Сергеевича не осталось ни малейшего следа. Найдены были места двух его ночёвок, и это всё. Словно его унесло на небо или под землю. Обнаруженные в тайге следы ночёвок Павла Сергеевича говорили, что он шёл на восток от Чемурая. Глаша уже не сомневалась, что клад лежит где-то в той стороне. И почувствовала Глаша себя в большой опасности. В любую минуту нечистая сила могла обратить свой взор и на неё. Как она теперь жалела, что подслушала тот разговор в кабинете Георгия Ивановича!

Глава 6.
Медвежья охота


Генка вернулся прямым ходом домой, потрясённый встречей с "лесным человеком" Тараем. Галя с немым восторгом рассматривала тяжёлый золотой браслет и серебряные ножны. Голова кружилась от представления, насколько древние это вещи и насколько дорогими они могут быть. Молодые супруги согласились, что самое разумное последовать совету Тарая и хранить эти вещи в тайне. Лишь при крайней нужде можно будет попытаться их продать.
Лето перевалило через макушку. Земля вокруг Генкиной заимки стала сизой от обилия спелой черники. Генка занялся заготовкой черники на варенье. Прямо на заимке перебрав ягоду, он принёс домой три полных двухпудовых короба отборной крупной черники. Запас ароматного и вкусного варенья был упрятан в погребе. Хватит на весь год, и с родителями Гали будет чем поделиться.
Вслед за ягодами пошли грибы. Грузди белые и грузди жёлтые. Жёлтый груздь, конечно же, получше будет. Но за груздями нет нужды ходить в такую даль, и Генка насолил шестиведёрную бочку жёлтых груздей, собранных рядом с домом в берёзовом лесу за больницей.
А тут и малина поспела, и Генка собрался наконец-то на медведя. Переночевав на заимке, к середине следующего дня он был уже на своём месте на склоне холма над Абаном. Отсюда уже недалеко до малинника на бывшем пожарище. Генка проверил свою амуницию, зарядил двустволку жаканом и картечью, повесил поудобнее кинжал и с лёгким волнением пошёл высматривать медведя. Свежие следы косолапого обнаружились довольно быстро. Генка осторожно шёл по следу, постоянно оборачиваясь назад. Медведи известны своим коварством. Медведь может сделать петлю и сам пойти по следу своего преследователя. Но этот медведь был не пуганный, и на Генкины шаги особого внимания не обращал. Генка заметил его на расстоянии не более ста метров. Медведь деловито поглощал малину. Генка, крадучись, стал к нему приближаться. В один момент медведь проявил беспокойство, покрутил головой, но продолжил своё приятное занятие. Расстояние между охотником и жертвой сократилось метров до пятидесяти. Из кустов торчала медвежья голова и просматривалась лохматая холка. Можно уже стрелять.
Генка поправил патронташ и вытянул наполовину картечные патроны, чтобы в случае необходимости можно было не мешкая перезарядить ружьё. Осторожно переместился к ближайшему сухому стволу погибшего в пожаре дерева. Наблюдая за медведем, Генка дал себе паузу, чтобы перевести дыхание и избавиться от волнения. Собравшись, Генка навёл ружьё и прислонился к сухостоине левым плечом. И тут раздался лёгкий треск: сухой ствол шевельнулся под его нажимом. Медведь вздрогнул, резко обернулся и поднялся на задние лапы, с тревогой всматриваясь в сторону Генки. Огромный зверь предстал перед охотником во всей своей беззащитности. И в Генке что-то надломилось. Ему стало жалко обречённого хозяина тайги. Вот стоит он, такой огромный, но, по сути, совершенно безобидный мишка, пожиратель ягод и корешков, разоритель пчелиных гнёзд. Живёт он себе в безлюдной тайге и никому зла не причиняет. Ну, убьёт его сейчас Генка, словно палач казнит приговорённого, а зачем? Стоит ли из-за куска медвежатины да этой грязной шкуры лишать жизни такое чудо природы?
Эти мысли вихрем пронеслись у него в голове, и Генка понял, что охотиться на медведей в глухой тайге, в медвежьем доме - там, где не бывает людей, он не будет. Медведь зарычал и закачался, слегка размахивая лапами. "Пугает", - подумал Генка. И тут он вышел из-за ствола, сделал шаг навстречу медведю и громко закричал: "А-а-а!!!". Медведь вздрогнул, рявкнул и стремительно пустился наутёк с поразительной скоростью.
Генка улыбался ему вослед и был счастлив. Он исполнил свою мечту. Выследил медведя и мог его застрелить. Шансов на спасение у медведя не было. Но он удержался от выстрела и испытывал пьянящее чувство одержанной победы. Если бы он выстрелил, такого счастья он бы не испытал. Генка осязаемо представил себе недовольство, которое бы его охватило, если бы он убил этого зверя и оставил его здесь гнить.
Он вернулся к своей стоянке, разжёг костёр и задумался. Ему вспомнился Тарай. Тарай наверняка одобрил бы его поступок. Где-то Генка читал о поверье, что в медведей вселяются души умерших. Может быть, в этом медведе поселилась душа Тарая, пока молодой кедр ещё не вырос?
Что же всё-таки заставляло Тарая и его предшественников жить на этом месте в тайге? Было ли это место чем-то святым для ассанов? Так ведь верующих в духов ассанов совсем не осталось. Ещё задолго до революции сменили они веру и стали православными. Нет, что-то там другое. Генке вспомнилась золотая змейка, и догадка молнией пронеслась в голове: "Тарай караулил какой-то большой клад!".

Часть вторая.
Золотая змейка.

Глава 1.
Клад.


Отказавшись от охоты на медведей, Генка словно перешёл незримую границу, достигнув вершины своих устремлений. Стремиться больше было некуда, и началась размеренная жизнь, в чём, как он понял, и был главный смысл жизни. Ему уже не хотелось стать непревзойдённым охотником-медвежатником или добытчиком соболя. Он по-прежнему ходил на охоту, обеспечивая своей семье завидное пропитание мясом рябчика, глухаря и косули и даже зарабатывая деньги за волков, которых он время от времени отстреливал. На зависть всем совхозным жителям всегда было в его доме черничное и малиновое варенье, солёные грузди, сушёные моховики и целебная брусника. Но больше всего вызывали пересуды односельчан кедровые орехи. Давалось всё это нелёгкими усилиями. Никому и в голову не пришло бы отправиться за кедровыми орехами к чёрту на рога за десятки километров, чтобы потом тащить на себе тяжеленный короб. Но Генка легко переносил эти нагрузки, и силы его от таких походов, казалось, только прибывали. В отличие от своих сверстников, он практически не пил, позволяя себе немного выпить только на великие праздники. Постепенно стал он чем-то вроде изгоя-единоличника. Ему вполне хватало общения с женой и дочкой, а походы в тайгу заменяли ему кино, библиотеку, концерты и обеспечивали его в полной мере духовной пищей.
А в жизни, между тем, происходили необратимые изменения. Постепенно рассыпалась футбольная команда не только в совхозе, но и во всём районе в футбол играли теперь только старшие школьники. То, что раньше казалось немыслимым, - прийти в клуб пьяным - стало едва ли не нормой, и Генка перестал ходить в клуб вообще. Совхозное население стало редеть. Старики постепенно вымирали, молодёжь разъезжалась. Генке с Галей хотелось завести второго ребёнка, но врачи настоятельно советовали этого не делать: можно было бы сильно повредить здоровью Гали.
Технический прогресс сделал Генкину непыльную работу ненужной. Абонентская радиосеть была переключена напрямую на центральный радиоузел в райцентре, а колокол вообще был снят со столба и отправлен в утиль, чтобы никому не мешал. Да и сама радиосеть стала излишней: почти в каждом доме стояла радиола или радиоприёмник. И пришлось Генке переквалифицироваться. Несколько месяцев провёл он на курсах в Канске и стал работником райкомбината бытового обслуживания - мастером по ремонту радиоаппаратуры. Он обслуживал свой совхоз и окрестные деревни. И эта работа была Генке очень кстати: начальство далеко, и он опять имел свободу. Да и работы особенно много не перепадало. Были радиоаппараты той поры вполне надёжны и выходили из строя редко. Разве что сгорит какая лампа, так её заменить и двух минут не надо.
Так незаметно утекало время, всё вокруг также менялось, только Генкины "владения" вокруг заимки и тайга жили всё той же жизнью, словно время здесь остановилось. Наверное, поэтому и Генка внешне почти не изменился. И в тридцать лет, и в сорок лет он выглядел всё таким же поджарым, быстрый в движениях, живой взгляд, обветренное загорелое лицо. Только заимка его потемнела и не выглядела больше новенькой. Но была она срублена на совесть, и время никак ей не вредило. Генка от избытка сил выкопал рядом с ней погреб, обложенный со всех сторон сосновым кругляком. В погреб он наносил чуть ли не две тонны камней. Зимой он погреб открывал и промораживал, после чего плотно закрывал. Так получился у него холодильник на лето, где он мог охлаждать тушки глухарей или коз. Оборудовал он себе и стоянку на холме возле кедрача, накрыв её дранкой. Тут же поставил стол для шелушения ореховых шишек.
У него постепенно выработалась стремительная походка размашистым пружинистым шагом. Он научился при этом ступать бесшумно, и ничем уже не отличался от таёжного зверя, для которого тайга - родной дом.
Так и катилась Генкина жизнь размеренно и плавно, и грех было ему жаловаться на судьбу. Аннушка окончила школу и уехала учиться в Красноярск в политехнический институт. Ещё студенткой последнего курса вышла она замуж. Муж её - тоже инженер - получил распределение в секретный город Красноярск-26, где молодая семья сразу получила просторную квартиру, больше и удобней, чем квартира Генки и Гали в совхозе. Осенью сделала Аннушка своих родителей дедушкой и бабушкой. Внук оказался похожим на Генку, и назвали его в честь деда Геннадием.

* * *

Читатель вправе возмутиться, чего это я называю солидного человека, у которого уже есть внук, как какого-то мальчишку, Генкой?! Я и сам понимаю, что это автора не красит. Но что делать? Не называть же его Геннадием Николаевичем. Согласись, мой читатель, что не вяжется Геннадий Николаевич с образом симпатичного, толкового, смелого и умелого деревенского радиомастера и фартового охотника, к тому же способного за себя постоять… Ведь не кто иной, а именно он в своё время трёх вооружённых бандитов обезвредил, чего не смог сделать целый полк внутренних войск. Да и я в былые времена, хоть и младше был его намного, звал его именно так - Генка. И он не обижался. Потому что называли его мы, совхозные жители, с уважительной интонацией. Можно ведь любое самое вежливое обращение так произнести, как оплеуху при народе врезать. А можно и Генкой полное уважение оказать. Да и принято было так в нашем совхозе: Генки, Шурки, Витьки, Лёньки и так далее населяли наш совхоз… Вот и я был Вовкой, ну и что?

* * *

Генка всегда брал отпуск в конце августа. Первые три недели сентября в наших краях - самая благодать: бабье лето. Светит солнце, днём чуть ли не летняя жара, дождей, как правило, не бывает. Только вот ночи холодные, а к утру и заморозок не редкость. А какая красота в лесах! Берёзы - сочно-жёлтые, воистину золотые. Осины - багряные, самых разных оттенков, от коричневого до алого. Лиственницы - нежно-жёлтые; на фоне зелени сосен, елей и пихт, у которых свои особенные оттенки зелёного, эта желтизна особенно чарует. И не быть в это время в лесу считал Генка преступлением. Сентябрь - самая страдная пора для него. В бору вокруг заимки вываливает самая мощная волна моховиков и маслят. Только коси! Собирать грибы в чистом мху соснового бора - одно удовольствие: грибы чистенькие, можно не мыть, а сразу на сковородку. И червей в молодых сентябрьских грибах почти не встретить. А старые грибы и собирать ни к чему. И косил Генка моховики только калиброванные - одного размера: не большие и не маленькие, сантиметров шесть в диаметре шляпки. Собранные грибы он частью прожаривал и закладывал в стеклянные банки, а остальные развешивал на толстой леске для подсушки.
Накосив грибов, начинал сбор брусники. Брусника росла повсюду. Но в отдельных местах неподалеку от красной ягоды земля казалась красной. Чтобы не носить домой мусор, Генка перебирал ягоду прямо на месте, построив возле своей избушки длинный покатый стол. Округлые упругие ягоды быстро скатываются с верхнего края стола к нижнему и падают в лоток, а всякий мусор остаётся на столе. Наполнив лоток, Генка обметал стол глухариным крылышком и сыпал новую порцию ягод. Спорится работа, радуется Генка. Всё у него хорошо продумано, всё у него хорошо получается. И как же повезло ему с работой! Мало кто может выбрать отпуск по своему усмотрению, да и в рабочее время в лес бегать, как это удаётся Генке.
Закончив сбор моховиков и брусники, он относил свою добычу домой, совершая в день по два перехода в один конец. Потом начиналась кедровая страда. Генка уходил на свою абанскую стоянку у вершины холма. Орехи как раз поспевали, и шишки градом сыпались с кедров, стоило только слегка стукнуть по стволу кедра тяжёлой деревянной колотушкой. Шишки собирались в мешок и относились к стоянке. Вечером, при свете костра, Генка шишки шелушил, прокатываясь по ним деревянным валиком с глубокой насечкой. Насобирав полный короб чистого ореха, Генка переносил его на заимку. Так набирал он четыре-пять коробов, и зимними вечерами щёлкал отваренные, чтобы размягчить кожуру, орешки в неторопливых беседах с женой и дочкой.
При сборе орехов он обязательно забирался ближе к вечеру на вершину холма и любовался, затаив дыхание, великолепием красок распростёртой перед ним и открытой закатывающемуся солнцу тайги. Цветовая гамма фантастической в своей красоте и величественности картины каждый день менялась и становилась всё более контрастной и впечатляющей.
В такие минуты он всегда вспоминал Тарая, лесного человека. Постепенно он уверился в своём предположении, что Тарай охранял какой-то древний клад. Ему очень хотелось заняться поисками этого клада, но для этого надо иметь не один, а хотя бы два отпуска. Да и шансов найти спрятанный клад практически нет никаких. Лишь изредка - раз в несколько лет - навещал он могилу Тарая. Следы его обитания ещё долго можно было распознать, но постепенно они исчезли совсем. В один из походов на могилу Тарая двенадцать лет спустя после его смерти Генка с удовлетворением отметил, что только опытный таёжник догадается, что тут когда-то жил человек: оставались ещё различимы следы топора на пнях, и на месте сгоревшей избушки буйно росли кусты малины, тогда как вокруг малины не было вообще. Только гранитный валун лежал неизменно. Сердце Генки сильно забилось, когда он увидел росток кедра над могилой: небольшое хрупкое растение, не более метра высотой, взошло точно по предсказанию Тарая. Генка не верил в сверхъестественные силы, но в этот миг он испытывал ликование и радовался встрече с душой Тарая, словно стародавний ассан, ещё не утративший веру предков.

* * *

Так размеренно текла Генкина жизнь, и, казалось, ничто не в состоянии её омрачить. Деревня, в которой он жил, называвшаяся пресно и скучно "совхоз", неожиданно приобрела имя, да какое красивое - Усолка. Такое же, как и название речки, на левом берегу которой она раскинулась. В райцентре на Кошкиной горе была установлена тарелка спутникового телевидения "Орбита" и ретранслятор. И засветились в простых домах усольцев экраны цветных телевизоров. А тут и перестройка подоспела, и телевизор стало интересно смотреть и слушать. Генка радовался в душе, что все его мысли о непорядке в устройстве жизни оказались поддержанными большими людьми в Москве, и надеялся, что скоро придёт бестолковщине конец. Жизнь начала круто меняться, но счастья Генке это не принесло.
Следом за августовским путчем в Москве умерла его жена Галя. Коварный скоротечный рак отнял у него ближайшего человека! Генку надломила потеря жены. Проводив Аннушку с внуком-тёзкой после похорон на автобус, он тут же ушёл на заимку, прихватив с собой "тозку" - она первой подвернулась под руку.
Он часами валялся на топчане, тупо глядя в потолок, или бесцельно бродил по лесу. Ни грибы, ни брусника, ни орехи не были ему больше нужны. Голод побудил его, в конце концов, пойти на поиски глухаря. Долго искать не пришлось, но тут случилось невероятное: Генка впервые промазал! Пуля выбила из птицы пару пёрышек на боку, и копылуха торопливо перелетела на другую сосну - на полсотни метров подальше. Генка криво усмехнулся над собой, перезарядил винтовку, и, не сходя с места, выстрелил в трудно различимый в наступавших сумерках силуэт птицы. В этот раз выстрел был точным.
Без аппетита поужинав, а ужин был роскошный - глухариные ножки, тушёные в грибах, Генка долго сидел на чурбачке перед избушкой, слушая ночные звуки и рассматривая звёзды на небе. Он молча плакал, и казалось ему, что Галина душа бродит где-то поблизости и пытается заговорить с ним, но вместо слов он слышит только звуки ночных птиц.

* * *

На следующий день он проснулся необычно поздно. Боль в душе не прошла, и он, не зная, как её унять, бессознательно пошёл в сторону своей кедровой стоянки, машинально повесив винтовку на плечо. Прибыв на место, он, как в трансе, приготовил ужин, разложил обычный тлеющий костёр из брёвнышек и в оцепенении рассматривал язычки пламени. Пришла ночь, и ему захотелось пойти спать на вершину холма. Он соорудил себе постель из пихтовых лап и улёгся на спину. Бездонный звёздный океан распростёрся перед ним. Каким жалким ничтожеством кажется перед ним человек! Но как сильно может он страдать… Океан страданий наверняка не меньше и не мельче этого звёздного океана.
На следующий день его неудержимо потянуло дальше, и он направился к могиле Тарая. Он не был здесь уже семь лет. Вот теперь уже точно не осталось ни малейших его следов. Пни разрушились, и на их месте грудились кучки гнилушек, каких немало в тайге. Заросли малины переродились, и на этом месте растёт обычный черничник. Молодой кедр над могилой возмужал и уже теснит вершиной ветви своего родителя - старого могучего кедра. Генка, беззвучно плача, не вытирая текущих по щекам ручейков слёз, делился в мыслях с Тараем своим горем. И казалось Генке, что Тарай успокаивает его: "Не отчаивайся, все мы смертны, все мы уходим, кто раньше, кто позже. Галю уже не вернуть, но у тебя есть дочь и внук. И надо жить ради них. Крепись, Генка, не огорчай своих близких". Он вышел из оцепенения и почувствовал заметное облегчение. Боль в душе притупилась. "Прав Тарай, надо крепиться", - произнёс он уже вслух. Пожелав душе Тарая мир и покой, он отправился обратным путём.
Солнце уже приготовилось закатиться за горизонт, и в тайге стало быстро смеркаться, когда он приблизился к подножию холма у своей стоянки. Тут он заметил отчётливые следы медведя, который пересёк его путь совсем недавно. Генка насторожился, снял с плеча винтовку, заслал патрон в патронник и закрыл затвор. Он вышел на открытый северный склон и стал осторожно подниматься к вершине. Перевалив через вершину, он замер от неожиданности: его стоянка разорена и рядом деловито суетится, облизываясь, медведь. "Он сожрал остатки моего ужина", - подумал Генка с лёгкой иронией. Медведь заметил Генку и недобро покосился на него, став левым боком к нему. Этот медведь вёл себя совсем не так, как тот, которого Генка напугал криком. "Сейчас бросится!" - мелькнуло в голове, и Генка моментально изготовился к стрельбе, направив ствол под лопатку. Выстрел хлопнул одновременно с порывом медведя в сторону Генки. Зверь дёрнулся и упал мордой на землю. Но тут же вскочил и с грозным рычанием устремился к Генке, однако, рана его заметно тормозила. Тридцать метров, которые их отделяли, он проскочил бы быстрее, чем Генка перезарядил винтовку, но рана дала Генке преимущество во времени. Медведь стал подниматься на задние лапы для броска сверху, как второй выстрел в упор в основание горла подкосил его. Злобный рык перешёл в жалобный вопль. Медведь бился в агонии прямо у ног Генки. Генка отпрыгнул в сторону и стремительными движениями снова перезарядил винтовку. Третий выстрел сделать прицельным было трудно: медведь бился головой, резко переворачивался с боку на бок и сучил лапами. Генка долго ловил момент и, в конце концов, выстрелил в ухо. По телу медведя пробежала судорожная дрожь, и он постепенно затих. Генка, обойдя тушу, для надёжности загнал ещё одну пулю в другое ухо, но этот выстрел был уже лишним.
"И зачем ты, дурило, набросился на меня? Что мне теперь с тобой делать? Вон ты какой огромный, - размышлял раздосадованный Генка. - Вот и сбылась старая мечта, подстрелил-таки медведя, но никакой ведь радости". Генка решил, в конце концов, скатить тушу с горы по крутому северному склону и под горой похоронить. Тут дал знать о себе голод, и Генка запёк себе вырезку из медвежатины… Между тем стемнело. Генка с помощью толстого шеста-ваги с большим трудом перевалил тушу через вершину холма, благо лежала туша почти на вершине. С горы скатить медведя было уже не так сложно. При свете костра лопатой Тарая, так и прижившейся на его стоянке, Генка выкопал глубокую могилу, столкнул туда незадачливого агрессивного зверя и уже за полночь закончил свою работу.

* * *

Заночевал он вновь на вершине холма под звёздами. Утром, посмотрев на следы разгрома, учинённого медведем на его стоянке, Генка решил выстроить на этом месте такую же заимку, как и в бору.
Девятидневные поминки по Гале он провёл в одиночку на кладбище. Потом, нагруженный, как вьючная лошадь, отправился в тайгу. Стройка в этот раз продвигалась заметно быстрее: вместо ножовки он использовал теперь бензопилу "Дружбу", хоть и старенькую, но надёжную, с хорошо заточенной цепью. Избушка была у него теперь пятистенная: рядом с жилым помещением через стенку с дверью пристроилась кладовка.
Генка вернулся в деревню только для того, чтобы отметить сорок дней на могилке Гали. Дома он нашёл извещение, что его рабочее место сокращено, и он с работы уволен. Генке эта новость показалась благом. Теперь он может вообще переселиться в тайгу. К концу лета девяносто второго года дальняя таёжная заимка была полностью готова. Не поленился Генка построить и прочный переход через Абан, чтобы не мочить зря сапоги. Поставил он там и настоящую баню. Теперь на этой заимке можно было жить постоянно.
Оставив свою квартиру в деревне на попечение соседей, он переселился на дальнюю заимку. Он изредка возвращался к людям, чтобы постричься да подкупить муки, макарон, соли, спичек, боеприпасов, батареек для радиоприёмника и фонарика - всего того, чего в тайге нет, но без чего не обойтись
Он стал поставщиком дичи для ресторанов в Канске, продавая глухарей и коз перекупщику из местных новоявленных предпринимателей.

* * *

Большого рвения в продаже дичи Генка не проявлял, да и спроса на неё большого не было. Он часто бесцельно бродил по тайге, погружённый в воспоминания. Отшельническая жизнь его не угнетала. Он легко вписался в жизнь тайги и стал законным её обитателем, подлинно лесным человеком. Вспомнив Тарая, Генка загорелся желанием разгадать его тайну и найти предполагаемый клад. Не ради богатства, а из простого любопытства и проснувшегося честолюбия.
Генка начал планомерный обход окрестностей стоянки Тарая. Он нашёл большое поросшее клюквой болото, покрытое, казалось бы, обычным дёрном и мхом, но дёрн зыбко покачивался, и не было на нём больших деревьев - только чахлые берёзки и ёлочки могли вырасти на этом слое. Болото посредине пересекалось неширокой полосой твёрдой почвы, на которой стояли рослые кедры. Полоса сильно сужалась в центре болота. Когда-то было это болото очень опасным, и эта коса могла быть коварной ловушкой, мельком подумалось Генке. Где ловушка, там и клад, и он начал со всем вниманием изучать окрестности болота. На северо-восток от болота местность приподнялась, появились гранитные валуны.
Вскоре он знал каждый кустик вокруг болота, но ничего примечательного ему так и не встретилось. На следующий - девяносто пятый - год он решил прочесать отдалённую зону на возвышении с валунами. По-прежнему ничего, за что можно было бы зацепиться глазом. Наряду с валунами там встречались и скальные выступы, порой до пяти метров высотой. Скалы были далеко от его уютной заимки, и он решил заночевать прямо тут под одной из скал. Он беспокойно спал, где-то рядом то и дело ухал филин, и Генка, в конце концов, проснулся окончательно. Костёр у него почти потух, и он решил подбросить в него сучьев. Вдруг ему померещилось, что из возвышающейся над ним скалы пробивается едва заметная подсветка. Первая его мысль была, что это отблеск костра, но он сразу же её отбросил. Свет пробивался из глубины складки в скале. Он подошёл к скале вплотную. Сомнений не было: откуда-то изнутри пробивался очень слабый, но отчётливо заметный свет. Генка обошёл скалу вокруг. Ничего интересного не обнаружил. Тогда он, гонимый любопытством, решил залезть наверх. Один склон был достаточно пологий, и Генка осторожно стал карабкаться по нему, цепляясь на ощупь за неровности камня. На полпути наверх рука нащупала удобную расселину. Он подтянулся и увидел то, что интуитивно искал: заглянув в расселину, он заметил всё тот же едва заметный, но всё-таки заметный отблеск света.
Генке стало не по себе. Что же это получается? Как это вообще возможно? Скала, похоже, внутри полая, и там что-то светится. Что?! Души шаманов? Или там кто-то поставил свечку?
Генка осторожно спустился, вернулся к тому месту, откуда был заметен отблеск и стал в него напряжённо вглядываться, надеясь увидеть какие-нибудь перемены. Но отблеск был совершенно ровный, словно внутри горела электрическая лампочка от карманного фонаря. Тьма постепенно стала рассеиваться, и свечения уже нельзя было заметить.

* * *

Генка с нетерпением дождался рассвета и начал тщательно осматривать скалу. Довольно быстро он понял, что казавшийся скальным выступом блок гранита, на границе которого он заметил отблеск загадочного света, - отдельный валун, подпёртый извне ещё одним большим валуном. За меньшим валуном может скрываться щель или даже проход внутрь скалы. Чем больше он всматривался в очертания камней, тем яснее становилось ему, что так оно и есть.
Он решил проверить, будет ли свечение и на следующую ночь, надеясь, что нахмурившееся небо будет затянуто тучами, и наступит полная тьма. Небо не подкачало. Даже слегка стал накрапывать дождь. Несколько тлеющих углей притушенного Генкиного костра резко контрастировали с теменью ночи и давали ему ориентир в кромешном мраке. Генка с волнением подошёл к скале и убедился, что свечение есть и сегодня. Заметить его можно было только с близкого расстояния, смотря на щель между валуном и скалой только под определённым углом. Случайно обнаружить это свечение практически невозможно.
На следующий день он долго ломал голову, как отодвинуть валуны, чтобы заглянуть внутрь скалы. В конце концов, решение было найдено, и он заторопился в Усолку. За ведро кедровых орехов он приобрёл у вышедшего на пенсию тракториста мощный гидравлический домкрат. С помощью домкрата и деревянных рычагов он отодвинул большой валун, а потом и верхний валун поменьше, который подался на удивление легко. За валуном открылся проход, по которому Генка мог без труда протиснуться. Сердце его бешено стучало от возбуждения: Скала была внутри полой, и стены её были тускло освещены. По стенкам лениво шевелились тени, и стало ясно, что свет исходит от какого-то небольшого пламени. Преодолевая охвативший его страх, Генка продвинулся по проходу и вступил в просторное заглублённое помещение. На каменном полу в круглом подобии чаши горел небольшой голубоватый огонёк. Генка в оцепенении уставился на пламя, с трудом соображая. Он догадался, что это горит поступающий из небольшого отверстия в возвышении посреди чаши газ.
В пещере царила полная тишина и ощущался застоявшийся гнилостный запах. Генка стал оглядываться по сторонам и увидел впереди в глубокой нише сложенные в кучу обрывки кожи, пересыпанные желтыми бесформенными кусочками и песком. Генка не сомневался, что это было золото. Он долго не решался подойти к сокровищу, испытывая редкий страх. Он проник в чужую тайну, и это добром наверняка не кончится. В любую секунду здесь может появиться дух какого-нибудь шамана, чтобы его наказать. Но вспомнив о Тарае, он немного успокоился. Дух Тарая может его защитить. Наконец, он подошёл к куче золота и вспомнил о фонарике. Яркий луч отразился от поблескивающих самородков. Ясно, что золото было уложено здесь очень давно в кожаных мешках. Кожа от времени превратилась в прах, и содержимое мешков просыпалось. Сколько же здесь его? Тонна? Две? Три?
Потрогав тяжёлый самородок, Генка осторожно положил его обратно. Он не возьмёт отсюда ни единой песчинки, решил он. Рассказать кому-нибудь об этом золоте сейчас, только беду накликать. Люди всегда из-за золота с ума сходили, а в нынешнее время и подавно. Не зря Тарай говорил о неминуемой большой беде, которая пришла бы, если бы он признался, что он караулит в тайге.
Генка решительно направился к выходу. Ему удалось закрыть вход и вернуть валуны на старое место. Он разгладил руками следы перемещения большого валуна, спалил все щепки, подкладки и ваги, сровнял с землёй оставленные пеньки, спалив их тоже, и только тогда ушёл на свою кедровую заимку.

 

(продолжение следует)

 

 




Copyright © 2001 -2006 Florida Rus Inc.,
Пeрeпeчaткa мaтeриaлoв журнaла "Флoридa"  рaзрeшaeтcя c oбязaтeльнoй ccылкoй нa издaние.
Best viewed in IE 6. Design by Florida-rus.com, Contact ashwarts@yahoo.com