Нoвыe cтрoки нoвoгo вeкa

Baлeрий Прoкoшин, Oбнинcк, Рoccия.

 Ностальгия по имени Анна Андреевна…

В Булгаковском доме прошел вечер поэтoв Валерия Прокошина и Алексея Кубрика. С творчеством Валерия Прокошина мне довелось познакомиться несколько лет назад в интернете, и с тех пор я с неотступным вниманием слежу за его творчеством. Сказать, что Прокошин – яркий и самобытный поэт, значит, ничего не сказать. Его неповторимые интонации поэта, живущего в русской глубинке, в городке Обнинске, что в Калужской губернии, взяты из самой жизни, из ее безысходной печали:

Заучив расписание вместе
с разлукою,
Сяду в поезд, не ведая,
что под Калугою
Вдруг нахлынет чужая,
холодная, древняя
Ностальгия по имени
Анна Андреевна…

Серебряный век – это отправная точка Прокошина, его эстетики, он проходит в его стихах одним из персонажей внутреннего мира поэта, в котором, помимо него, бытуют и Бродский, и Радж Капур, и «юзер Анна с Колымы»… «Между Пушкиным и Бродским» – так сам Валерий определил свое местоположение в названии рукописи новой книги. Одним из главных персонажей в стихах Прокошина последнего времени стал интернет – и как вполне одушевленное пространство, эдакий параллельный мир, и как символ ухода из реального мира печали:

…Ночь течет, как святой
мейнстрим,
Благодать кругом,
благодать…
Время камни опять
собирать.
Интернет – наш
Четвёртый Рим,
Только Пятому не бывать.

Памятуя давние споры в интернете об известной в сети поэме Прокошина «Мать-и-матрица» и о допустимости употребления в стихах интернет-терминологии, хочу лишь сказать, что все, что талантливо, имеет право на существование.

Андрей Коровин, Mocквa

Oт рeдaкции. Пoздрaвляeм нaшeгo пocтoяннoгo aвтoрa Baлeрия Прoкoшинa c уcпexoм нa твoрчecкoм вeчeрe в Булгaкoвcкoм дoмe. И c удoвoльcтвиeм прeдocтaвляeм eму cлoвo в нaшeм, мaйaмcкoм дoмe, - журнaлe “Флoридa”.

Baлeрий Прoкoшин, Oбнинcк, Рoccия.

СКАЗКИ  в  ФОРМАТЕ мр3

Дюймовочка (нз)

Знаешь, женщина, что я тебе скажу:

Выйдешь ночью в поле, снимешь паранджу,

Бросишь маковое зернышко в межу.

И пока стоит божественная тишь,

Вспомни все, чему учили нас в раю.

Непорочное зачатье, говоришь?

Непорочное, а как же, говорю.

Из распахнутой земли навстречу дню

Выйдет девочка-лолитка типа ню,

Скажет: «Мама, я готова к октябрю».

И пока восход сияет выше крыш,

Объясни ей нашу жизнь по словарю.

Ленин – самый непорочный, говоришь?

Самый-самый, ты же знаешь, говорю.

Душит жаба все прекрасное вокруг,

Роет крот свой Беломор-канал на юг,

Полумертвою петлей замучил жук.

Что ты, женщина, дрожишь, как будто мышь?

Приведи невесту лучше к алтарю.

Революция – святое, говоришь?

Революция, ей-богу, говорю.

Вот и сброшены с небес колокола,

В новой жизни, непорочней, чем была,

Ничего твоя любовь не родила.

Не печалься, это злая сказка лишь

Про Дюймовочку, совсем в другом краю.

Бросить маковое, значит, говоришь?

Только маковое, точно говорю.

Принц и нищий

Славься отечество правдой и кривдой

В свете закатов, надрезанных бритвой,

Где по ночам запекается вновь

Всех твоих выродков черная кровь.

Утром всех нас распихают по нишам:

Я буду принцем, ты станешь нищим.

Собраны в стаю колхозные дети:

Павлики, Зои, Тимуры и Пети.

Вон они – голые – невдалеке,

С татуировкой на лбу и лобке.

Там, где мы завтра их снова отыщем,

Ты будешь принцем, я стану нищим.

Вырубив самый элитный осинник,

Родина-мать отстегнула полтинник.

Сложены личные вещи в мешок,

С кем бы присесть нынче на посошок?

Свет фонаря ускользает по лицам…

Ты станешь нищим, я буду принцем.

Так и живем, уповая на Бога,

Бог в нашей азии типа Набоков

Или Булгаков… короче, любой

Умерший гений с библейской судьбой.

Видишь, отчизна орлами двоится:

Я стану нищим, ты будешь принцем…

Красная Шапочка

Мне давно и безнадежно стала нравиться

Малолетка в красной шапочке из Франции.

Ради этой пэтэушницы с Монмартра

Я вступил в святой союз восьмого марта.

И, поклявшись на обложке новой Азбуки,

Я ходил нестройным строем в красном галстуке.

Пыльный занавес в каком-то русском стиле

Нам подняли, а железный – опустили.

Нас пугали педагоги педофилами,

И стояли мы: кто – с вилкою, кто – с вилами.

Погружалась в темноту родная спарта,

Кто-то в сером трахал девочку с Монмартра.

С первой кровью, до которой всем до лампочки,

Пропадали наши галстуки и шапочки.

И среди угрюмой фауны и флоры

Доставались нам советские Федоры.

Но Федоры называли себя Федрами –

И бойскауты казались им бойфрендами.

Снегурочка

Жили-были. И поэтому

Не грешили от властей,

И молились богу медному,

Даже трахались по бедному

После лучших новостей.

У последнего окурочка

Привкус счастья – навсегда.

Что ты плачешь, дочка-дурочка,

Это оттепель, Снегурочка,

Скоро снова холода.

На советском голом заднике

Стало тесно от Иуд.

Это все шестидесятники

Типа адские десантники.

В. Аксенов тут как тут.

Блещет звездами майорскими

Бог, обутый в «керзачи».

Солженицыны-твардовские

Затыкают рот мордовскими

Лагерями: замолчи!

Пусть хранит от горя деточку

Свет далекого Кремля.

За обманутую вербочку

Пусть им будет небо – в клеточку

И в полосочку – земля.

Пьяный день ушел из города,

Стынет кровь у молодых.

Зелено не значит молодо.

Для России норма холода:

Минус сорок – на троих.

Льется ночь из переулочка,

Из-за каждого угла.

Что ты плачешь, дочка-дурочка,

Это оттепель, Снегурочка,

В нашем городе была.

Разобрали палисадники,

Будто завтра на войну.

Это все шестидесятники,

Как булгаковские всадники,

Растревожили страну.

Мальчик-с-пальчик

В СССР встают под знамя

На рассвете, ровно в шесть.

Мальчик-с-пальчик, мы же знаем,

Что ты здесь.

Мы с тебя снимали мерку

Ночью, с помощью свечи.

Ты, как чертик – в табакерку,

Постучи.

Мы свое святое дышло

Повернули от души.

Ты про все, что раньше слышал,

Расскажи.

Знаешь, стыдно лишь вначале,

А потом – на интерес.

Все когда-нибудь стучали

И по поводу, и без.

После божьего Содома

Кто вспомянет о тебе?

Мальчик-с-пальчик, будь как дома –

В КГБ.

Что здесь было, что здесь было

День назад и век спустя…

У майора Гавриила

Всех простят.

Не заглядывай под маску,

Что мы, право, палачи.

Просто, мальчик, в нашу сказку

Постучи.

Знаешь, страшно лишь вначале,

А потом, как мелкий бес.

Все, кто нам хоть раз стучали,

Достучались до небес.

Чебурашка

В середине советских застойных времен

Он попал в черный список нездешних имен,

Обделенных партийной любовью.

Сирота, чебурашка, почти что казах,

С непонятной совковой печалью в глазах.

ЧМО* – как символ всему Подмосковью.

Помнишь, были и праздник, и пряник, и кнут,

И ненужный уже никому пятый пункт,

Перестройка с ножом и гитарой.

Если б только не тройка, семерка и туз,

Если б не проиграли Советский Союз,

Чебурашка мог стать Чегеварой.

Валят лес, пилят бревна, готовят дрова,

Сортируя людские дела и слова.

Не смотри, как чужой, на поленья.

Чурка к чурке, как братья – в священном огне.

Кто ты здесь, в этой Богом забытой стране?

ЧМО** - как символ всего поколенья.

* - человек московской области

** - человек морально опущенный

Буратино

Папа Карло, представляешь:

Я могу по жизни брассом,

Я уже умею басом

Разговаривать с судьбой.

А Пьеро спит с режиссером

Карабасом-Барабасом,

Но неудовлетворенный,

Он хотел бы спать с тобой.

Представляешь, па, Мальвина

Пол сменила ради роли,

И теперь она как мачо,

Но без сабли и коня.

А ведь мы с ней переспали

Лунной ночью в чистом поле.

Помнишь, как она мечтала

Выйти замуж за меня?

Понимаешь, папа Карло,

Мы взрослеем то и дело,

И от сказочных событий

Хочешь – падай, хочешь – стой.

Даже наша кукла Барби,

Мама Мия, залетела.

Уверяет, что от графа

По фамилии Толстой.

Папа Карло, папа Карло,

Наш очаг зачах в натуре,

Артемона съел кореец,

Черепаху слопал негр,

Ключик где-то в Эмиратах,

Кот с лисою на халтуре

В той стране, где много-много

Дураков. И вечный снег.

Что ты смотришь волчьим взглядом

На житейские изъяны?

С точки зрения абсурда

В этом тоже есть успех.

Папа Карло, понимаешь,

Я давно не деревянный,

И моя национальность

Типа липовый узбек.

Финист – ясный сокол

Арапчонок, натасканный на кокаин,

Побрякушка в руках – заводной апельсин,

Надышался дешевым нектаром,

Восклицательный знак заменил запятой,

Вот и кружит, придурок, над Алма-Атой.

А мог стать постсоветским Икаром.

Давит небо гекзаметром прошлой тоски

На виски. И всю ночь из-под черной доски

Осыпается вниз штукатурка.

Всё летал бы и воздух ворованный пил,

И вынюхивал дым меж чердачных стропил,

Дым Отечества – Санкт-Петербурга.

Хватит верить, воришка, в чужбину свою,

Гнезда вить на мечетях и петь «ай лав ю»,

И отплясывать типа «семь сорок».

Узкоглазое племя, чужая страна:

Улетай, говорят, здесь теперь Астана –

Ни кола, ни двора, ни задворок…