Aркадий Кайданов, Нальчик   О людях и монументах        Не могу привыкнуть к памятникам людям, которых знал лично. С годами их все больше. Уж не говорю о мемориальных досках с барельефами, где вроде бы узнаваемы черты лица, но с тем, кого встречал на улицах, с кем разговаривал,  смеялся, иногда даже сиживал за общим столом – ничего общего. Эпоха Большого Стиля для скульпторов не прошла бесследно. За монументальностью и величественностью, за героической осанкой и устремленностью в светлое будущее где-то пропал человек. Живой. Из плоти и крови. Со своими сомнениями и тревогами. Со своими интонациями и шутками. Тот, которого знал. Чье рукопожатие помнит ладонь. А для племени «младого, незнакомого» он и будет таким – памятником, барельефом, главой в учебнике. … Вторая половина семидесятых. Возле касс «Аэрофлота» на проспекте Ленина встретил Кайсына Шуваевича Кулиева. - Далеко летишь, мальчик? – кивнул он на билет у меня в руках. - Хочешь показать в толстых журналах свои стихи? Ну, зайди сегодня к вечеру ко мне в Союз  – я кое-что передам московским друзьям… Союз писателей Кабардино-Балкарии располагался на улице Пушкина, занимая первый этаж научно-исследовательского института.   Крошечный кабинет Кайсына был заперт. В коридорах ни души. Из-за неплотно прикрытой двери конференц-зала доносились вдохновенные голоса – шло какое-то собрание республиканских письменников.   Не дождаться Кулиева нельзя – ведь он хотел что-то через меня передать в Москву.   С изумлением прислушался к голосам ораторов – они крыли Кайсына!  Глыбу!  Классика! Небожителя! Того, кто многих из них породил, если считать рождением получение красной корочки члена Союза писателей СССР!   Суть претензий сводилась к тому, что Кулиев, заняв вершину литературного Олимпа, не позволяет остальным примоститься рядом, что он единолично купается в солнечных лучах  славы, тогда как не худо бы разделить ее по рабоче-крестьянской  справедливости: «всем сестрам – по серьгам».  Экспрессивное словечко «офигеть» в те годы еще не вошло в употребление, а его посконный синоним, крутившийся в моем пораженном мозгу, и сегодня запикивается даже в передачах «Камеди Клаб»…  - А, ты уже пришел... Давно ждешь?.. –  вышедший первым из конференц-зала Кайсын Кулиев был по обыкновению улыбчив.  Видимо, обратив внимание на мою ошарашенность, усмехнулся: - Ну, кто я? – Кайсын уничижительно отмерил большим пальцем край ногтя своего мизинца. - И кто они!.. - он воздел глаза и руки к горним высям, куда по всей видимости и не пускал жаждущих позагорать в лучах вожделенной славы.  Открывая дверь кабинета, Кулиев не сразу попал ключом в замочную скважину – все-таки ему наверняка было больно и по-человечески обидно.  - Я вот что хотел дать тебе в Москву…   Он долго искал что-то в бумагах,  потом в ящиках письменного стола. Наконец, откуда-то из вороха листков  извлек несколько маленьких конвертиков, подписанных его размашистым почерком:  - Будешь в редакциях – передай вот это, а то всякое бывает… Могут обидеть… Литература дело жестокое…  Кайсын  своебразно и симпатично  произносил – «латаратура». Произносил с нежностью и теплотой, словно говорил о любимой женщине.  В конвертики, адресованные главным редакторам  самых известных журналов, были вложены избыточно щедрые рекомендации, коих ни тогда, ни теперь я не заслуживал и не заслуживаю.  Это - Кайсын.  Откровенно говоря, его письма  я по двум причинам так и не передал адресатам: жаль было расставаться со столь замечательными автографами Кулиева и не хотелось проникать на страницы журналов, используя чью бы  то ни было протекцию.  - Все идет так, как надо, мой юный друг, но не всегда так быстро, как хочется…  Запомнившаяся фраза  Кайсына, целомудренно никогда не называвшего себя поэтом – только стихотворцем или литератором, - ни разу в жизни не заставила усомниться в ее непогрешимой прозорливости.  Годы – субстанция летучая и быстроиспаряющаяся. Мужественно приняв неравный бой со смертельным недугом, ушел из жизни Кайсын.  В стране бурлили и клокотали перемены.  Союз писателей СССР еще хранил остатки былого державного могущества.  Кажется, пару раз я даже успел сподобиться быть делегатом его съездов.  Или один из них был съездом Союза писателей России ?  Не помню потому, что даже кончик носа не совал в залы съездовских заседаний – в Москве мне всегда хватало более интересных занятий.  Между тем, на календарях уже мельтешили девяностые. Самое их начало. Уже было можно все.  …Заполночь вернувшись в гостиницу, томимый жаждою отнюдь не духовной, пошел по номерам земляков, дабы узнать, что судьбоносного принес очередной прогулянный мною день съезда.  Обнаружил всю делегацию бурно пирующей по случаю залучения в гости Феликса Чуева- секретаря правления Союза, неплохого, в сущности, мужика, никакого поэта, истового почитателя усатого Генералиссимуса и космонавтов.  Упертая приверженность Сталину  во времена его повсеместной хулы вызывала к Чуеву  даже какое-то уважение – человек не желал поступаться принципами.  С бокалом в руке, задрав свитер, Феликс демонстрировал компании брючный ремень:  - Это подарок Вячеслава Михайловича Молотова! Его личная вещь!..  - Потрясающе!.. Феликс Иванович, вы должны обязательно об этом написать!.. Это история!..      Делегаты писательского съезда от четырежды орденоносной Кабардино-Балкарии восторгались наперебой.   Кто-то даже пытался прикоснуться к раритету.  Внезапно Чуев встал и, чеканя слова, произнес: -  Предлагаю тост за Иосифа Виссарионовича Сталина! Пьем стоя!  И присутствующие выпили.  В едином порыве.  Стоя.  И  колесный перестук товарняков 1944 года  не был слышен за рюмочным перезвоном.  К тому времени экспрессивное словечко «офигеть» уже стало обиходным.  Другого, для описания своего состояния, подобрать не в силах. …Так о чем это я? Ах, да, о памятниках!  Ну, на фоне памятника  Кулиеву пламенно и горячо выступается и некоторым участникам того ниспровергавшего Кайсына собрания, и тем, кто не поперхнулся здравицей Сталину в прокуренном номере московской гостиницы.   Все идет так, как надо, Кайсын Шуваевич?   Не отвечает мудрый Кайсын.   Не хочет отвечать.