|
Миссис Шухат, как обычно, опаздывала, поэтому в класс буквально
влетела, хотя и была, мягко говоря, несколько полновата и ей уже перевалило за
пятьдесят. Впрочем, и ученики ее были не моложе.
- Леди энд джентльмены! - еще не отдышавшись, выдохнула она. - Сегодня мы будем
писать сочинение по рассказу Фернанда Тиллера "Только пена". Надеюсь, все его
прочли?
Она обвела класс взглядом и грустно усмехнулась: все как один вдруг принялись
старательно изучать свои ногти и содержание своих сумок, лишь бы не встречаться
глазами с учительницей. Конечно же, не читали. Миссис Шухат не удивилась: все
студенты днем работали, учиться же к ней ездили вечерами.
- Так, значит, почти никто? - грустно-весело констатировала она. - Я напомню:
неделю назад мы с вами читали этот рассказ в классе. Речь в нем шла о
противостоянии капитана Торреса, командира отряда правительственных войск, и
парикмахера, который симпатизирует партизанам и в душе считает себя
революционером.
Миссис Шухат говорила медленно, отчетливо произнося каждое каждое слово.
Получалось занудно, но понятно: уровень английского у студентов не позволял ей
говорить по-иному.
- Капитан Торрес, помните, сидя в парикмахерском кресле, рассказывает, как они
проникли глубоко в лес, сумели окружить партизан и уничтожить всех до одного,
ни один не ушел. И, говорит капитан Торрес, он надеется на следующей неделе
совершить такой же рейд в другом месте и с тем же результатом. Торрес, похоже,
догадывается о симпатияях парикмахера и провоцирует его. А парикмахер бреет
каепитана опасной бритвой и, следовательно, одним движением руки может зарезать
капитана. Парикмахер как раз об этом и думает, уже видит себя знаменитостью,
народным героем, но...
Миссис Шухат выдержала длинную паузу и мягко улыбнулась: - Но он не хочет быть
мертвым героем, он просто боится Торреса и срочно подыскивает оправдание себе:
дескать, он профессионал и не может принести своему клиенту ни малейшего вреда,
профессиональная репутация этого не позволяет. И... ничего не происходит.
Капитан, живой и здоровый, чисто выбритый, встает и говорит: "Меня
предупреждали, что ты можешь зарезать, но убить человека нелегко, это трудно,
поверь мне".
Миссис Шухат насмешливо усмехнулась: - Ну что ж, теперь вы можете считать, что
рассказ вами прочитан. Цель сочинения: анализ характера одного из героев -
карателя и убийцы капитана Торреса или мечтателя-революционера, а в реальной
жизни робкого парикмахера. Постарайтесь писать на английском языке, а не на
русском английскими словами. Вопросы есть, всем понятно задание?
В заднем ряду справа поднялась рука. Миссис Шухат усмехнулась: ну, конечно же,
это Гольдин, у этого толстяка в запасе всегда полная сумка вопросов, причем
самых необычных для американского колледжа. Они, эти русские, еще не умеют
смотреть на вещи по-американски прямо, всегда с каким-то вывертом., это у них
называется подтекстом. Это и раздражало ее, и одновременно привлекало, как
притягивает все оригинальное на общем сером фоне. Этот седеющий и уже лысоватый
толстяк, в отличие от других студентов ничего не принимал на веру, ему всегда
нужна была доказательная ясность.
- Слушаю вас, мистер Гольдин.
- Я читал рассказ, миссис Шухат. Вы настаиваете на вашей характеристике героев?
То есть бессердечный каратель и благородный трус?
- Разве это не очевидно? - бровки миссис Шухат удивленно взлетели вверх. -
Впрочем, если у вас есть другое мнение, о’кей! Но обоснуйте его.
Остальные студенты молча переглянулись, а бывшая красавица и профсоюзная
активистка Римма Бельская даже толкнула Гольдина локтем в бок:
- Тебе это надо? Напиши, как она хочет, сдай и забудь!
- И рад бы в рай, да грехи не пускают! - шепотом ответил Гольдин. - Не
забывается!
Гольдин поудобнее уселся и прикрыл глаза. Римма, конечно, права, сочинение -
всего лишь школьное упражнение, но... Никто из них не знает, что он бывший
военный врач, воевал в Афганистане, был штурмовиком-десантником и медали "За
отвагу" и афганскую получил вовсе не за успешное лечение афганских крестьян.
Вопрос задевает его лично, и он не может просто так отмахнуться, будь это сто
раз школьное упражнение.
... В тот раз "духи" не должны были уйти. О предстоящей операции не знал никто,
кто мог бы проболтаться. Рота выдвинулась в четыре утра, к шести подошла к
Акбаши, крохотному кишлачку в десяти километрах от Имам-Сахиба. Весь кишлачок -
три двора у дороги, каждый двор - маленькая крепость из двух-трех строений,
обнесенных мощным забором-дувалом, в нем небольшие деревянные ворота, в одной
из створок - крохотная калитка.
Ротный два дня назад подорвался на мине, поэтому роту в бой вел командир
батальона капитан Королев, или, как за глаза его звал весь батальон, Король.
Ну, а с ним, как всегда, и доктор, старший лейтенант Гольдин, или просто Док.
Рота быстро рассредоточилась вокруг кишлака так, чтобы из него и мышь живая не
проскочила. Схема атаки была отработана и многократно проверена в боях: "вперед
волной", то есть влетевший во двор первым давал широкую длинную очередь по
окнам и прыгал к ближайшей двери, двое ворвавшихся вслед за ним били уже более
прицельно каждый по своим окнам, не давая никому и носа высунуть, третья волна
- четверо или шестеро - стреляли каждый в свое окно, в то время как ко всем
остальным дверям летели вторые, а первый, высадив дверь, швырял в комнату
гранату, заскакивал в нее сразу же после взрыва и стрелял во все, что еще
шевелится.
Так и в тот раз. Комбат вслед за взрывом гранаты влетел в комнату. На полу
лежала убитая женщина, рядом израненный осколками бородач тянулся к
винтовке. Добив его короткой очередью из автомата, Король начал оглядываться, и
вдруг из-за шкафа раздался щелчок. Tолько что влетевший вслед за комбатом Док с
ходу развернулся и, не целясь, на звук полоснул длинной очередью. Оттуда со
всхлипом вывалился убитый им парнишка лет четырнадцати на вид. Не повезло
"баче", мелькнула мысль у доктора, старое ружье дало осечку. Комбат пошарил
лучом фонаря - что-то зашевелилось за трупом бородача, выполз пацаненое лет
девяти-десяти, за правой ногой его тянулся кровавый след.
- Док, - скомандовал комбат, - кончай бачонка, я пошел дальше!
Вылетела от удара ногой вторая дверь, ухнула там граната, и комбат скрылся во
второй комнате.
Доктор подошел к пацаненку: из черных испуганных глаз с длинными, как у
девчонки, ресницами катились слезы. Он тихо всзхлипывал, но старался подавить
свои всхлипы грязной ладошкой, засунутой в рот, и все пытался подтянуть под
себя раненую ногу.
Доктор приподнял автомат, повел стволом - глаза пацана еще больше расширились
от ужаса, в комнате резко запахло мочой. Гольдин понимал, что бачу добить надо,
нельзя оставлять свидетелей такой бойни, да и, выжив, пацан станет смертельным
врагом. Понимал, но... не мог нажать курок. Уж больно симпатичный пацан, хотя и
грязный, и дикарь, но...
Доктор достал нож - ужас полыхнул в детских глазах - вспорол штаны на раненой
ноге пацана, быстро перевязал рану индивидуальным пакетом, потом вскинул
автомат, пальнул короткую очередь в потолок и выскочил во вторую комнату. Там
уже , кроме комбата, было еще двое солдат. На полу в левом от входа углу сидел
замшелый дед в грязно-белой чалме, худые босые ноги его торчали из белых
штанин. Тонкими высохшими руками дед прижимал к себе полотняный мешок. Он
казался неживым, жили только маленькие колючие глаза обапол крючковатого носа.
Не было в них ни старческой немощи, ни мудрости, только ненависть.
Комбат вырвал из рук деда мешок, из него посыпались пачки денег - не афгани, не
доллары и не рубли: на полу валялись пачки царских сторублевок с портретами
Екатерины Второй, "катенек". Никак дед прибабахнутый?
- Эй, Тарджимон! - кликнул комбат.
- Я здесь! - подскочил невысокий солдат-таджик.
Дед закряхтел и вдруг скрипуче заговорил по-русски:
- Не надо переводчик, я сам тебе все скажу, я еще немного помню русский, мне
хватит.
- Откуда ты вообще знаешь русский? А, дед?
- Я скажу тебе, - спокойно кивнул дед, - скажу. Мне уже девяносто лет, умереть
мне не страшно, так что я скажу тебе правду. Пятьдесят четыре года назад, в в
1926-м, я с Данияр-беком через Термез ушел сюда. Было мне тогда 35 лет.. А до
этого я учился в Ташкенте, в русской школе, мечтал стать русский офицера, да.
Потом война была в 1914-м, я заработал Георгий и стал унтер-офицер, да. Потом
пришли большевики, я не хотел лезть в русские дела, вернулся домой, а вы все
равно достали, шайтаны красные. Я ушел в Чарджоу, потом в Термез к Данияр-беку.
Мы храбро сражались до самого двадцать шестого года, но вас было слишком много,
да. Как мух на дохлой лошади.
- Кого это - нас?
-Вас, вас - голытьбы, захотевшей враз стать баями. Бандиты Буденного вырезали
целые кишлаки. вот как ты сейчас. И Данияр-бек сказал: "Хватит! Эту войну нам
не выиграть, нас слишком мало, бессмысленно дальше губить сынов Аллаха, надо
уходить". И мы ушли сюда, на древнюю землю, где люди живут по законам шариата,
как велел Аллах, да...
Старик говорил и говорил, неспешно и размеренно, словно читал молитву, а иногда
это было похоже на то, как судейский чиновник читает приговор. Стоявшему рядом
солдату уже порядком надоело это бормотание, он было вскинул автомат, комбат
жестом остановил - успеется, пусть говорит.
- Мы ушли и ждали, ждали так долго, что ждавшие умерли, и начали умирать дети
ждавших, да. Уже нет никого из тех, с кем я пришел... Но я всегда верил, что
еще встречусь с вами, буду стрелять вас и вешать, как бешеных собак! Но Аллах
решил иначе: я встретился с вами, когда стал немощен, когда ноги не могут
ходить, а руки не держат винтовку. И вы убили моего сына и внуков, да...
- Ну ладно, дед, все это понятно!- перебил наконец Король. - А деньги-то тебе
зачем? Или за место в раю платить надо?
- Деньги? - усмехнулся старик. - И про деньги скажу. Я видел по телевизору
стадион в Ташкенте, где бесстыжие голые девки бегали перед тысячами чужих
мужчин, да. И я мечтал о том, как попаду когда-нибудь в Ташкент, куплю билет на
тот стадион и буду смотреть. На поле будут стоять виселицы, там будут вешать
вас, а я - плакать от радости!
Старик со свистом втянул в себя воздух, качнул головой.
- Аллах решил иначе, ну что ж...Убейте меня, я уйду к Аллаху, к семье моей, к
сыну и внукам... Я прожил свою жизнь, и мне нечего делать на одной земле с
вами!.
Старик закрыл глаза, опустил голову и, казалось, уснул.
У комбата задергалось левое веко - след давней контузии. Он поднял автомат и
тут же опустил.
- Легкой смерти захотел, дед? От пули гяура и прямиком в рай? Не-е-ет, не стану
я тебя убивать! Я оставлю тебя здесь одного живого во всем твоем долбаном
кишлаке, и ты будешь медленно подыхать от жажды, тоски и бессилия! И последнее,
что ты увидишь - это тучи мух над трупами твоих детей и внуков! Понял, козел
вонючий?
Комбат вышел на площадку меж домами.
- Лейтенант, строй роту!
Подумал минуту и вернулся к старику.
- Нет, дед! Нельзя тебя оставлять: даже незаряженное ружьё раз в год само
стреляет! Нигматуллин!
Коренастый, почти квадратный смуглый парень с раскосыми глазами шагнул вперед,
сорвал с плеча автомат.
- Погоди, Равиль, не надо его пулей. Он же в рай рвется, и если кровь за Аллаха
прольет - попадет. А вот если без крови, то хер его знает - а, дед?
Старик равнодушно молчал. Все, что он хотел сказать этому гяуру-шурави, он
сказал, других земных дел у него не осталось.
- Попробуем без крови, - усмехнулся комбат. - Если попадешь в ад, встретимся!
Давай, Равиль!
Солдат подошел к старику сзади, слегка приподнял его голову предплечьем правой
руки, резко рванул вправо - хрустнули шейные позвонки, дед захрипел, дернулся и
затих.
- Становись в строй, Равиль. Лейтенант, командуй!
Рота нестройно затопала по дороге на юго-запад и через несколько минут скрылась
за холмом.
Из дома, волоча забинтованную ногу, выполз мальчик, упал на мертвого деда, тихо
заскулил. Встал, захромал к сараю, вывел из него пегую кобылку, кое-как
вскарабкался на нее, ухватился за гриву и потрусил по малозаметной тропинке в
обход холма в кишлак Джида, к дяде...
Гольдин очнулся: вокруг скрипели перьями студенты. Миссис Шухат смотрела на
него с недоумением:
-Are you o’key, mister Goldin?
- Yes, I am fine!
Гольдин взглянул на часы и ужаснулся: через двадцать минут сдавать, к черту
воспоминания! Торрес этот и Валера Король, комбат - жестоки оба, конечно, но...
Все, пишем:
О ПРАВЕ НА ЖЕСТОКОСТЬ
Мне не нравится парикмахер. Мне понятнее и ближе капитан Торрес.
Возможно, это связано с моей прошлой профессией: я был военным врачом в
десантных войсках и знал нескольких человек, похожих на капитана Торреса.
Прежде всего, Торрес - профессиональный военный, офицер. Армейский офицер -
профессиональный убийца, работающий в интересах своей страны. Я не хочу
рассуждать, хорошая это профессия или плохая, но если каждая страна имеет свою
армию, значит, профессия эта необходима. В принципе, любой человек в
определенных условиях может стать убийцей. Офицер не выбирает ни время войны,
ни своих врагов. Правители страны решают, кто друг и кто враг, и обсуждению в
войсках это не подлежит. Страшно подумать, что произойдет, если каждый
военный сам начнет решать этот вопрос. Но если человек лишен права выбора, он
должен быть лишен и ответственности за чужой выбор: глупо винить ружьё за то,
что оно убило человека. Оно изначально инструмент убийства и ни на что иное не
пригодно. Офицер, конечно, не должен быть палачом. Разница меж ними в том, что
офицер убивает врага, палач - приговоренного судом. Впрочем, все это весьма
относительно, особенно в партизанской войне, где мирный днем крестьянин ночью
становится вооруженным бойцом. И называется он на одной стороне отважным
партизаном, а на другой- просто бандитом. Точно так же, как одного и того же
человека называют то презренным шпионом, то героическим разведчиком: все
зависит от того, кто называет. Кстати, о палачах: мы все, и я в том числе, их
презираем, но 70% из нас голосовали за сохранение смертной казни - а кто же
должен приводить в исполнение приговоры?..
Гольдин положил авторучку, сжал ладонями виски, закрыл глаза. Хорошо им тут
рассуждать, в сытой и благополучной Америке - их бы в тот лес в Колумбии, к
капитану Торресу. А еще лучше в Афган.
...К Джиде рота подошла часа через два - горы все же не стадион, да и жарища,
устали. "Вертушки" уже свое отработали, над развалинами кишлака тянулся дым.
Метрах в семистах комбат остановил роту, приказал залечь вдоль невысокой
каменной гряды. Сам же взобрался повыше, стал в бинокль разглядывать руины. Все
было, как обычно, все знакомо, тревожили только мертвая тишина и полное
отсутствие каких-либо признаков жизни. Так не бывает: ни одна бомбежка и
пулеметная стрельба с воздуха не может уничтожить всех до единого, это ж не
открытое поле - дувалы. Не бывает, но есть: ни собаки, ни курицы.
- Ну что, док, скажешь? Куда они, в лоб их мать, подевались?
- Увидели вертушки и разбежались, - пожал плечами доктор.
- А где же те, кто неудачно разбежался? Трупы где?
- Да уволокли они трупы! Они ж всегда утаскивают, чтобы похоронить по обычаю!
- Так быстро уволокли? - прищурился комбат. - И собак тоже? Нет, док,
разбежались они до вертушек! До! И мне это ни хера не нравится! Радист, ко мне!
Свяжись с "Медведем", запроси вертушки прикрытия!
- Есть! - и через минуту: - Товарищ капитан, вертушки будут через 15-20 минут!
- Тогда пошли. Вперед, мужики!
Гольдин верил в интуицию комбата, тревога передалась и ему, противный холодок
пополз под лопатками.
Взводы прошли уже полпути, когда из развалин дувала справа застучал пулемет,
защелкали по камням рикошетившие пули. Шедшие первыми повалились, кто-то
закричал, остальные быстро рассредоточились, залегли, открыли ответный огонь. И
сразу слева, с невысокой горки, застучал еще один пулемет.
-Назад! К камням! Отползайте, мать вашу! Радист, ко мне! Живо давай "Медведя"!
Да не копайся, бля, живее!
- "Медведь" на связи!
- "Медведь" , я "Барсук"! Нарвались на засаду в точке два! Есть потери,
количество неизвестно, но много! Прошу вертушки-восьмерки для эвакуации!
Комвзвод-3 лейтенант Саша Черниченко с солдатом взобрались на гряду повыше,
развернули автоматический гранатомет - и очередь осколочных гранат
подавила левый пулемет. Саша перенес огонь вправо, но тут пуля из БУРа снесла
полчерепа солдату, а очередь из автомата отбросила в сторону самого лейтенанта,
он дернулся и затих. Гольдин рванулся к нему, но комбат схватил за шиворот,
удержал:
- Не лезь, идиот! Стреляй! Ему уже не поможешь, а запасных врачей у меня нет!
Здесь же полроты лежит!
Из-за горы вывалились МИ-24, похожие на хищных птиц с опущенными клювами,
комбат ракетой указал летчику дувал - вертолет полыхнул огнем, и от
дувала осталось только легкое облачко пыли.
Через минуту все было кончено. “Двадцать четвертые” минут 5-6 покружили низко
над бывшим кишлаком и, качнув на прощанье крылышками, отвалили за гору.
Подлетевшие "восьмерки" забрали сначала раненых и убитых, затем остатки роты.
Гольдин улетел с тяжелоранеными, комбат, как и положено всем капитанам на
свете, - последним вертолетом.
...Гольдин снова встряхнулся, отгоняя наваждение - вот же как некстати лезет в
душу этот чертов Афган, а времени мало, надо поспешать и закончить писанину,
зачет все же. Где там эти капитан Торрес с парикмахером?
Капитан Торрес - инициативный, опытный и, конечно, смелый офицер. Он не боится
со своим отрядом забираться глубоко в лес, чтобы выполнить задание. А в лесу
всякое бывает, партизаны - не детишки с деревянными ружьями. Слово уничтожить,
конечно же, звучит неприятно, но уничтожение врага есть главная и
единственная задача ЛЮБОГО солдата. Заметим, что капитан Торрес служит
законному правительству, а его противники- революционеры, с точки зрения
закона, преступники. Что же касается благородных методов ведения войны, то они
канули в историю вместе с саблями, кавалерией и полковниками-поэтами типа
Дениса Давыдова. Снайперская винтовка, убивающая с расстояния в 1000 метров и
даже больше, не предполагает благородства стрелка. Пулемет и скорострельные
гранатометы непригодны для благородных дуэлей, не говоря уже о летчиках и
ракетчиках, которые вообще стреляют не по отдельным врагам, а по квадратам на
карте, не интересуясь тем, кто в данный момент находится в том квадрате.
И снова строчки поплыли перед глазами, память упрямо загоняла его назад, в
Афган.
...В бункере командира бригады, куда пришел с докладом комбат Королев,
шел "разбор полетов" Главный вопрос: как рота могла попасть в засаду, если о
рейде никому из местных не было заранее известно. Решение было однозначным:
значит, в первом кишлаке уничтожили не всех, кого-то проворонили, и тот успел
предупредить своих во втором.
- Так что про орден забудь и об Академии пока тоже не мечтай! - заключил
комбриг. - И запомни, Королев: идти в Академию надо по трупам врагов, а не по
своим!
Королев вышел из бункера и присел на скамейку под зонтиком в курилке. Сидел он
долго, почти не шевелясь, глядя в одну точку, где уже выросла целая горка
окурков.
Наконец поднял голову, словно что-то увидел и понял - глаза сузились,
задергалось левое веко. Он решительно встал и зашагал в медпункт.
Большая палатка медпункта перегорожена простынями на несколько маленьких
"палат." В одной из них за крохотным столиком сидел мрачный Гольдин.
Опустошенная на треть поллитровая бутылка спирта, краюха хлеба, соль, луковица,
вскрытая банка тушенки - доктор пил в одиночку и уже был довольно нагружен.
- А, комбат! Заходи, Валера, помянем ребят!
- Ты, я вижу, уже неплохо помянул, им и на том свете должно икаться! Ладно...
Слушай, док, я вот думал, думал - как же это мы нарвались, а? И придумал: ведь
это ты не добил бачу в самой первой комнате, а? Больше некому. Очередь, помню,
дал, да, видать, не туда? Только так между нами, мужиками - ведь не добил?
Гольдин плеснул себе в стакан спирта, не разбавляя, выпил, скривился, с
отвращением затолкал в себя кусок тушенки.
- Не добил,
комбат. Прости, не мог я, рука не поднялась... Не смог!.. Да и вообще - я
воевать с детьми не подписывался!
У комбата вновь задергалось левое веко, по лицу пробежала судорога.
- Не подписывался, говоришь? Ты офицер, а ведь тебе, сук-кин ты кот, я,
командир твой, приказ отдал! Я мог бы тебя сейчас под трибунал!.. Сука ты, док,
пидор добренький! Пожалел он, видите ли!.. Что ж ты наших-то не пожалел? 14
убитых, 27 раненых - полроты! Мы вeдь друзьями были, верил я тебе!..
- Приказ...- с пьяной покорностью повторил Гольдин и прищурился: - А ты бы под
таким приказом подпись поставил?
Комбат крутнулся на табуретке, сорвал со стены автомат Гольдина, дал три
короткие очереди в потолок палатки - на простыне отчетливо проступила буква К.
-Вот тебе моя подпись! Узнал?
- Все понял, комбат! Трибунал так трибунал! А пацана я все равно убить не мог!
Это ж... это ж надо в себе через что-то такое переступить, что потом и
человеком сам себя не признаешь!.. Зверем надо быть, фашистом, падлой
последней!
- Ты, стало быть, у нас человек! Единственный! Честь и совесть батальона!
Комбат с трудом цедил слова.
- Ну что ж, человек, тогда за мной шагом марш! Пистолет оставь, не на дуэль
зову!
Шатаясь, Гольдин поплелся за комбатом.
Темнело. Ужин закончился, народ разбредался по палаткам. Но в палатке
медсанбатовского "морга" еще работали. На двух столах обмывали и зашивали сразу
двух покойников: лейтенанта Черниченко и сержанта Равиля Нигматуллина. Еще 12
лежали в ряд у входа в палатку в окровавленной, грязной одежде. "Самая
спокойная очередь", - мелькнула пьяная мысль и, словно застыдясь, исчезла.
- Ну, что? - резко повернулся комбат. Голос его вдруг стал сиплым, словно его
надрали наждаком. - Видишь? Хорошенько смотри! Сашка Черниченко был
единственным у матери, и у нее больше никого нет. Вот ты и поедешь сопровождать
его тело на Родину, ты его маме и расскажешь, как ее Саша погиб! Как у тебя
рука не поднялась, какой пальчик не согнулся, И как за свое право оставаться
человеком ты ее сына под пули подставил! Смотри, смотри! А как из поездки
вернешься, решим, как с тобой быть дальше!
...- Мистер Гольдин! Мистер Гольдин! Вам плохо? Может быть, отложим
экзамен?
Гольдин поднял голову, несколько секунд ошалело смотрел на миссис Шухат,
наконец сообразил, где он, и виновато улыбнулся. В классе уже никого не было,
все уже сдали свои сочинения и ушли.
- Нет, нет! - поспешно сказал он. - Со мной все в порядке, просто я немного
устал на работе! Прошу прощения, но если можно, еще пять минут, и я закончу!
- O"кey, - кивнула она и взглянула на часы. - Пять минут.
Он решительно подвинул к себе недописанный лист.
Капитан Торрес - хороший офицер, независимо от того, нравится он нам или мы его
ненавидим. Он жесток, да, но жестоки сами по себе законы войны: пожалел врага -
убил друга. Попади сам Торрес в руки этих революционеров, вряд ли он мог
рассчитывать даже на легкую смерть. Уж мы-то в России хорошо узнали, что значит
"революционная справедливость" и чем пахнет революционный гуманизм!
- Время, мистер Гольдин! - протянула руку учительница. Гольдин, так ни разу
не проверив, отдал написанное, попросил прощения за задержку и вышел.
За дверью остановился, закурил.
Боже, какую ахинею я там насочинял! - ожгла мысль. Какое такое право на
жестокость? Кто его может дать? Война? Когда начинается война, все права
заканчиваются, кроме права убить врага раньше, чем он убил тебя. Война - это
сумасшедший математик. Вот составил уравнение: ОДИН чужой равен ЧЕТЫРНАДЦАТИ
своим и поставил жирный вопросительный знак: де, равенство это или неравенство?
И я уже десятки лет бьюсь над этой проклятой задачей. Потому что у задач,
заданных войной, часто нет приемлемых решений.
Вечером миссис Шухат рассказывала мужу:
- Знаешь, у меня есть ученик Яков Гольдин. Oн сегодня написал такое сочинение,
такое сочинение, что можно удавиться! Если б его написал какой-нибудь босяк, я
бы еще могла понять. А он интеллигентный еврей, врач! Я всегда считала его
таким милым человеком! Cвoe сочинение oн нaзвaл "Право на жестокость"! И так
логично все обосновал! Это сверх моего понимания, я просто теряюсь!
- Понимаешь, Софи, они вообще странные, эти русские евреи. Впрочем, чего можно
ожидать от человека, который в самый святой для всех евреев день Иом-Кипур пьет
водку, заедая ее жареной свининой, купленной в арабском магазине! Я когда-то
читал, что у них в пятидесятые годы был большой судебный процесс: судили
врачей-убийц. Так они почти все были евреи!
- Что ты говоришь? - ахнула миссис Шухат. - Так, может, и этот?
Познакомиться с другими произведениями автора вы можете
на
его персональном веб-сайте
email адрес - TABIB49@AOL.COM
|
