7(79) Июль 2007

 

Руcлит

Нинa Гoрлaнoвa, Bячecлaв Букур, Пeрмь

 

Cтoрoжeвыe зaпиcки

Прoдoлжeниe. Нaчaлo в № 06.07(78)

 

Ну, даст мне семья выспаться после суток работы, или опять что-то произошло? Голос у жены что-то дрожит словно. Это нагружает жизнь интересной тяжестью, хотя и ноги трясутся под ней, подгибаются. Когда я поднимался по лестнице, видел: на третьем этаже валялся костыль, весь такой добротный, еще имперского вида, много дерева на него пошло. Поднялся выше – другой костыль. Я-то к этому привык, но вот мой друг Плаксин один раз увидел – оцепенел… А под батареей, у входа на чердак, лежал сам владелец костылей, выкрикивая люто:

- Я ни-ког-да до этого не опущусь! – Потом он жалобно захрапел: - Пиу, пиу…

 Вдруг раздалось несколько однозначных выхлопов, и враз свирепой волной пошел богатый аромат! Я закрыл шарфом лицо, чтоб рывком преодолеть последние сантиметры перед дверью. Но запах от бомжа быстро начала просачиваться в квартиру.

- Да, это будет посильнее «Фауста» Гете! – сказал я.

- Сейчас я уберу, - забегала нервно жена, – ему ведь еще хуже…

- Скоро все бомжи сюда соберутся! – начала надевать дубленку младшая дочь.

- Нет, к нам приедут тусоваться возле чердака интеллектуалы из Парижа в белых шарфах, благоухая одеколоном «Прощай, оружие», - поправил я ее.

 Средняя дочь в это время говорила по телефону: «Береза, ты – дуб!» Ну, это она своему однокурснику – Березину. Но зачем так-то? А, вот в чем дело! Ведущий МузТВ браво машет с экрана: «Жду звонка, как пинка!» Ну, известно: рыба гниет с головы.

 А десять лет тому назад девочки подражали не ведущему МузТВ, а мне, изображая, что они работают преподавателями иврита, как папа – понарошке, но похоже произносили: «Да-ха, та-ху-эт…» А вот уже ушли в университет, оставив на столе бумажку с розовыми отпечатками улыбок. Они так объясняют эти отпечатки: чтоб не жирно губы выглядели. И эти улыбки каждый день словно призывают не ссориться, а все-таки дорожить друг другом… Я вырубил телевизор в мечтах спокойно позавтракать.

 Но, оказывается, в открытую дверь вошел уже Плаксин, одобрительно посмеиваясь над ситуацией: запах фекалий - какой глухой постмодерн! После того, как Юрка Юркович закодировался, лицо его приобрело беспрерывно ироничный вид. На первых порах это казалось лучше, чем прежнее – опустошенное, вроде разнесенное вдребезги алкогольным взрывом. Там были следы торопливой ночной штопки – усталые дежурные хирурги, конечно, мало старались, когда к ним доставляли Плаксина то почти без брови, то с прохудившимся черепом, но если бы вовсе не старались, разве бы мы его сейчас видели?

- Летом было еще хуже! – сказал я. – Из-за бомжа тут мухи, и не просто мухи, а совокупляющиеся, и не просто совокупляющиеся, а все время совокупляющиеся – ренессансно, и не просто ренессансно, а сверхренесансно, две сидят, а сверху третья садится, выталкивает нижнюю, потом очередная прилетает и опять выталкивает нижнюю…

- И так они без конца? – друг мой руками показал, как верхняя ладонь заходит за нижнюю, а та – снова вниз идет. – Видел я только что: Нинико убирает на лестнице - борется с последствиями распада СССР. Думала ли она, борясь с коммунизмом, что последствия будут такими – миллионы бомжей и беспризорников!

 Ну, конечно, Нинико вошла тут и, привычно собирая воздух в пучки, стала бросать его в Плаксина: «Смиряться надо, наше дело – смиряться, значит, на то воля Божья!» При этом она резко двигала головой, и то одна, то другая сережка на длинной цепочке била ее по зубам. Мне стало жаль и жену, и друга, у которого во взгляде сквозило снисхождение: «Я умнее всех двух тысяч лет христианства».

 - Почему к чаю нет печенья? – спросил он (после кодирования Юрка Юркович о себе такого высокого мнения – это все равно, как если б президент США посетил наш дом: мы должны выложиться, принимая высокого гостя, за печеньем сбегать).

 Я думал, что на этот раз обойдется без чтения очередной главы его романа. Неделю назад мой друг решил разбогатеть и начал писать детектив с претензией на то, чтобы затмить Акунина и Юзефовича. Правда, мы в прошлый раз дали понять, что это его личное дело. Мы ему дали понять, а он не взял понять… Голос Юрки Юрковича резал, как алмаз: «Точно – разбогатею! Главная тема ведь – гомосексуалисты».

-  Зачем тебе они?

-  Название: «Голубой дом», - не слушая ничего, продолжал он.

 

 Не известно, что хуже: то ли пьющий Плаксин, то ли этот - закодировался и пишет о проблемах мужеложства. Честно говоря, с тех пор, как лет десять назад семейная жизнь его дала последнюю искру и потухла, мало какая любовь волновала Юрку Юрковича. Любимый орган может спать спокойно. А свежий интерес к деньгам – он сумеет ли какой-то отблеск страсти навести на весь текст?

 - Понимаешь, я сейчас не в форме, завтра приходи, - сказал я.

 - Минь, пока ты зависаешь над чаем, расскажу один эпизод. Хочу отшлифовать.

 И тут я увидел его заштопанный галстук. Жизнерадостная моль проела его, видимо, в двух местах. Волны прошли по моему сердцу: тоски, нежности, снова тоски. Как живем! Мне Нинико тоже все время штопает одежду. Бывает такое: ты хочешь распространять себя во все стороны…согреть тех, кто пришел, но уже нет сил, так хотя бы изображу.

 - Итак, господин автор, вы придумали профессию главному герою? Понял: он ремонтирует «желтую сборку». Теперь вот что: невозможно сочувствовать персонажу по фамилии Мышкодоев!

-  А смеяться? - с надеждой спросил Юрка Юркович.

- Так ты не Ильф-Петров… Он будет Топтыгов? Толпыго! Ладно. Да, внешность помню - вылитый президент США. Именно о таком любовнике, похожем на главу супердержавы, мечтает кто-то из налоговиков. Ему предлагали и похожего на Саддама, и всех-всех, но уперся – нет, только на президента США: «Душка! Ночей из-за него не сплю, противного!»

- Можно, я «душку» позаимствую?.. – Плаксин сделал закорючку в тексте. - И вот изящные люди из «Голубого дома» начинают часто приходить к герою.

-  Ковбоистому…

- Да, ковбоистому. Это я тоже запишу. Он, как дурак, сначала обрадовался: клиенты постоянные! Они то компьютер приносили в починку, то видик. А потом эти глаза, источающие мед, ему стали подозрительны. Тут важно, - все больше воспалялся Плаксин, - показать, как их намеки, становясь настойчивее, переходят в прямое предложение голубого сотрудничества! Вот где можно блеснуть мастерством!

- Ради чего стараться? А, да, деньги-деньги… – устало кивал я.

- Наш герой – ходок, первое время он прячется у своих многочисленных подруг. И вот сейчас я пишу сцену…

-  Похищения, - сказал я.

-  Миша! А как ты угадал? Да, сцену похищения сестры, - и Плаксин стал читать своим магнетизирующим голосом: - Самвел сидел перед телевизором, и красные рыбки усталости плавали у него во взгляде, который метался, как шарик на резинке, все более приходя к средней линии. Он смотрел на экран, а рука, объявив на миг о независимости, потянулась к бедру подруги. Скрываться – это такая тяжелая работа.

 Буквально у меня чесотка началась по всему телу. Что же это такое: только что в гостях был друг, прочел пару фраз и вот уже – скунс словесный. Хочется взвыть и убежать на берег Средиземного моря – тоска!

 Ведь в любом романе ценен не лабиринт, а выход из него! Или хотя бы – поиски выхода. Плаксин же пишет не для того, чтобы понять или согреть мир, а для денег.

 Однако заштопанный галстук Плаксина умолял меня: надо, надо еще потерпеть! И я вспомнил, какие удивительные элегии писал он в двадцать лет: один раз мы были в бане, и у него пошли стихи – намыленный, Юра стал ходить между лавками и что-то бормотать (народ разбежался – приняли его за сумасшедшего).

 Эх, разгулялся д’разгулялся декабрьский ветер,

 Не жалко ему да не жалко деревьев,

 Тем более – хрупких веток

 И птичьих перьев.

 Ну, так хоть я их пожалею,

 А больше ничего не смею…

 И в тот же миг мне показалось, что не было этой сцены в бане, а  просто где-то что-то такое прочитано… Из последних сил решил еще пару минут имитировать внимание: «Почему Самвел - кавказец он?»

 - Нет, у него сложнее: в одном из сюжетных кувырканий - в Афганистане - с другом поменялись именами.

 Сразу стало понятно: друг приедет из независимой Армении и спасет героя. Только если я это озвучу, читка закончится еще позже. Пусть уж скорее грянет буря. Но жена вдруг сказала Плаксину: «Ты хочешь, чтоб мироздание надорвалось ради тебя! А Миша сегодня не спал: сутки через двое теперь сторожит синагогу».

- Разве я имею что-то против - меня самого звали «мордовский еврей» за то, что приехал из Мордовии! Но опять ты, Миша, не на своем месте…

- А каждый не на своем месте. Человек ведь шире мира, поэтому он не может встроиться! Не мир спасется, а человек, который любовью больше мира.

 Зачем-то каждый ищет свое место, поскребывая своим голосом по нашим перепонкам, спросил Плаксин. Да, ответил я, долго ищет, а потом уже не хватает времени на этом месте много сделать… Люди используются так, как если бы для обогрева избы топили печь деньгами.

- А кто виноват – Адам! Почему страдать должен мир: ты это понимаешь, Миша?

- Мы не все должны понимать…

- Знакомьтесь: это Штырбу – он преподает иврит, а его национальность – думатель…

 Тут же мороз на окне ставил опыт по зарождению кристаллической жизни. Расщеплялись серебряные жилки, пытаясь выполнить указания бородатого дедушки. Казалось: вот-вот искристое напряжение вздрогнет, все зашумит, и на чешуйчатую поляну выйдет стадо мамонтов. Но ничего не получилось. В бешенстве бросив свою красную шапку оземь, старик топтал ее, а потом невесомо удалился и вдруг с треском задел за угол соседнего дома.

- В мозгу так быстро сменяются картины, что кажется: весь мир остановился и ждет, когда ты все промыслишь.

- Да кто ты такой, - вспыхнула жена, - чтобы мир ждал, пока ты там что-то провернешь в своем сознании!

- Нинико, тебе только что сказали: человек больше мира. Ты не поняла, что ли? - губами Плаксина вдруг овладел какой-то сомнительный ангелок, выделанный не в высших мастерских.

 Нечего тут смеяться – с трудом от слез удерживаешься, настолько большая ответственность наваливается. Хотелось поставить на место поддельного ангелочка, но тогда Юрка Юркович еще задержится поспорить: лучше промолчу…

 Выходя от нас, Плаксин встретился взглядом с бомжем, как с собой прошлым. Торжественная какая-то зеркальная встреча. Юрка Юркович всматривался в свое визави с теплой грустью: пришлось расстаться с таким алкогольным уютом! А бомж посмотрел вопросительно: откуда эти трезвые люди берутся в большом количестве, вообще, чем они занимаются, если не обжигают своих гортаней приятными потоками…

 Минуту попутешествовав по рисунку обоев в китайском стиле (он уводил в шелковую страну), я заснул и словно в ту же секунду проснулся от слов жены:

- Миша, быстро вставай – уже три часа!

 Нинико очень спешит всегда, очень, словно говоря: «Давай сразу всю жизнь проживем!», а я ей: «Может, все-таки – год за годом?» В четыре часа она уехала в университет, где уже который год преподает на факультете журналистики. Ну, и мне тоже пора выходить - к Грише. Вчера у синагогинь пил чай (две из них – мои бывшие ученицы, десять лет назад учившие иврит), и Дина Штерн попросила меня порепетировать по русскому языку Гришу, сына ее подруги Тамары Химич.

 Посреди разбора сложноподчиненного предложения, в котором говорилось о запрете на клонирование, полился разговор о судьбах человечества.

- Без клонирования как? - озаботился Гриша. - Скоро Солнце погаснет, и только генная инженерия может создать таких людей, которые выживут при вакууме и низких температурах.

 Черные очи пылают пламенем прогресса, по лицу бродят краски борца - вот бы Циолковский и Федоров порадовались! Призрак космизма, наверное, никогда в России не рассеется. Я решил схватку с космизмом начать с осторожного демонтажа Гришиной утопии: конечно, солнце погаснет страшно быстро – через пять миллиардов лет! Но конец света наступит еще быстрее. Если же не запретят клонирование человека, конец света наступит буквально послезавтра! И спасется, может, лишь полмира…

 Учебник покорно ждал, когда к нему вернутся, а тут еще послышались шаги Тамары. Сейчас войдет и спросит, почему это на ее деньги просвещают сына не в русском языке, а в судьбах мира.

- Полмира – это мне не нравится, - протянул Гриша.

- Полмира – какого рода? – подсек я его посреди рассуждений.

 А квартира у них – квартира хорошая такая! Она делала все, чтобы восстановить потрепанные нервные клетки: мягко пучились диваны, кресла страдали уютным ожирением, подлокотники их округлены в вечных жестах угождения, вся электронная гвардия припала к столам в нетерпении чего-нибудь повычислять, проинформировать, запоказывать двигающиеся картинки, засканировать…

- Сочини предложения с наречиями: С ХОДУ, С МАХУ, СРАЗУ, ВПОТЬМАХ и В  СЕРДЦАХ.

- Давно пора это унифицировать! Тенденция видна: слитно писать. Надо идти навстречу тенденции. Ну, конечно, реформа обойдется дорого, - и вдруг он грустно замечтал, - жить бы в каменном веке, там очень простой язык!

 От возмущения я снова отодвинул учебник в сторону: эти сказки о прогрессе меня уже достали! Забыв о бесконечном будущем, мы нырнули в бездонное прошлое.

 Сознание первобытного человека какое: умер старый вождь - нужны новые слова, ведь то, чего касался вождь – табу!

 Ученые до сих пор не могут объяснить некоторые процессы в старославянском языке. Дело в том, что в древнем сознании все связано со всем! Допустим, произнес некто случайно вместо одной гласной другую, а в этот миг пошел долгожданный дождь – все, решили так и произносить, мол, сие приносит удачу…

-   Сегодня ночью встану и все наречия выучу, - пообещал Гриша.

-   Зачем же ночью?

-   А я всегда так делаю: встаю и два часа занимаюсь.

 Нинико вечером спросила о Грише: как он – способный или нет. Не то слово, говорю, гений просто! Ночью встает и учит. Думаю: это наш будущий премьер-министр.

-   Ты что! Российский премьер должен плохо говорить по-русски, - устало возражала жена. – Зря Гриша учит: это закрывает ему путь к карьере…

 

Прoдoлжeниe cлeдуeт.

 

 

 

Copyright © 2001-2007 Florida Rus Inc.,
Пeрeпeчaткa мaтeриaлoв журнaла "Флoридa"  рaзрeшaeтcя c oбязaтeльнoй ccылкoй нa издaние.
Best viewed in IE 6. Design by Florida-rus.com, Contact ashwarts@yahoo.com