Cтиxия

Светлана Василенко, Mocквa     Рубрику вeдeт пoэт Eлeнa Kaрeвa. - Светлана, нaзoвитe cвoи любимыe книги или авторa, к произведениям которого Вы постоянно возвращаетесь.  - "Солнечный удар" Бунина и его же "Митина любовь". Читаю всегда эти вещи непосредственно перед писанием чего-то своего. Заряжаюсь энергией солнечного удара.   - А что Вы сейчас читаете? - Сейчас читаю книгу "Санкя" Захара Прилепина и его же рассказ "Сержант". Очень нравится. - Koгo из coврeмeнныx прoзaикoв и пoэтoв Bы бы пoрeкoмeндoвaли читателям «Флoриды»? - Рекомендую прочитать книгу повестей Владислава Отрошенко "Персона вне достоверности". Владислав Отрошенко - это наш казачий Борхес, один из самых ярких прозаиков. А чтo кacaeтcя пoэтoв, coвeтую найти в интернете на сайте Вавилона стихи Радашкевича, и нeпрeмeннo прочитать их.       *** В Нижний еду на нижней полке плацкартного вагона. Со мной едет ОМОН разгонять Марш Несогласных. Испуганные глаза, тонкие шеи, взволнованно шепчутся: как это бить по своим? По русским? Разброд и шатанье. Командиры нервничают, призывают к порядку. Из Нижнего еду с ними же. Лежат, не хотят вставать. Наконец встают, одеваются, садятся к окну.  Молчат. Один из них долго зашнуровывает ботинки американского образца. Не выдерживаю, шучу: пока будете обуваться, война закончится. Офицер, видимо майор (звездочку в камуфляже не видно) отвечает: а мы побежим на врага босыми. Остальные ухмыляются.  На лицах солдат одинаковое выражение, словно у собак, загнавших зайца, и отведавших первой крови.   Год назад   Тебе нравится твое состояние - Нелюбви. Одинокое утро. Мост над немецкой рекой (Шпреей?), по которому ты бредешь не спеша пеше. Смотришь с улыбкой вниз на байдарку, с торчащим в ней торсом мужчины, отчаянно фехтующего веслом, словно шпагой,- его уносит. Тебе кажется это символическим. Ты смеешься. В гостинице на рецепшене ты берешь зеленое яблоко, идешь в номер, пьешь  (ты не одна - у тебя ранние гости - Ян - вечный студент и Володя Кантор - профессор) - привезенную с собой водку. Закусывать нечем,- откусываете по очереди от гостиничного плода (символ на символе, и как по-русски!). Вы трепетесь Бог знает о чем. Тебе весело. Наконец, они уходят. Ты садишься перед окном (оно во всю стену), и долго смотришь на незнакомую страну, как в кино (на высших сценарных курсах ты научилась смотреть кино сутками): на аккуратный немецкий ливень, спортсменов, с равномерной скоростью убегающих то ли от дождя, то ли от инфаркта по извилистым дорожкам парка; на мокрые подстриженные головы деревьев, похожие на разумных существ,  философски задумавшихся и потому промокших до нитки, - ты пробуешь по слогам читать их мысли, увлеченно слово за словом... Вдруг падаешь, сраженная смыслом, словно пулей снайпера, пущенной в твое окно в сорок пятом. Ты лежишь посреди чужой страны, с пробитым сердцем, корчась от боли, и рыдаешь, как простая русская баба в поле русском, колосящемся, голосишь по нему...   Успокаиваешься. Смотришь опять в окно. Понимаешь: что точно такой же пейзаж увидишь после своей смерти.   *** Захару Прилепину   Я хочу быть Максимом Горьким, чтобы жить на берегу Волги в Нижнем, писать в амбарной книге рассказы о ближних, ходить по Руси в лаптях и рубахе.   Говорить на языке нижегородском, не мешая его со французским, окать на самом чистом, как Ока на Стрелке, - на самом русском.   Разрезать волну крылом волглую, круг почетный свершая над Мининым. Распугав всех окрестных пингвинов,   Буревестником полететь по-над Волгою.   Над утесом лететь, эх, Стеньки Разина, чуя запах людской кровушки, чтоб в Сорренто найдя хлеб да кровушек, душу выхаркать ей, заразиной.   И раскуривать трубку с дьяволом, превратиться в легенды и были, И заплакать в платочек синий, будто Волга. А мальчик был ли?     *** Светлане Кековой   В честь князя, как солнышко алого, названный город. Автобус часа через два. Жара. Маюсь. Подкатывается бомжара: "Меня зовут Валерий Павлович! Как Чкалова.   А хотите увидеть чудо? .."   Начал вдруг падать. Голодный обморок.  Подхватываю его, вдыхая миазмы. Очухивается: "Извините. Я учился в местном вузе вместе с Венечкой Ерофеевым, слыхали? Мне надо бы похмелиться. У вас нет двадцати рублей?    В качестве аванса? За чудо. Я отработаю..."   Выпивает сто грамм на автовокзале, не закусывая, и становится добрым молодцом, будто напился живой воды. Морщины разгладились. Глаз как алмаз, - горит. Румянец играет. Тряхнул кудрями:   - Ну что? Айда за чудом!   Идем за чудом по тропинке мимо свалки. Заходим в церковь. Девочка моет полы. В темном углу старик с клюкой, зорко смотрит на нас. Чкалов мой присмирел, дальше идти побоялся. Стоит у порога. Командует девочке:   - Доча! Покажи ей чудо!   "Эх ты, Чкалов! Опять напился... - девочка отжимает тряпку, вытирает руки.- Пойдемте!"  Ведет меня во влажную темноту. С опаской прохожу мимо старика. Девочка зажигает свечи. Жду. Из темноты медленно выступает лицо Богоматери.    Чудо! Она плачет!   Стоит в выцветшем платочке, смотрит на небо, где Сын, - Насмотреться не может - вчера погребенный, - воскрес!  И верить боится. И плачет и плачет и плачет. Падаю на колени. Плачу и радуюсь вместе с ней целую вечность:   О чудо! Он жив!    Девочка тушит свечи. Пора уходить. Встаю. Идем к выходу. Девочка говорит: А у нас не только эта икона плачет. У нас все иконы плачут. Показывает на старика с клюкой в темном углу.   Серафим Саровский. Насупленные брови. Смотрит на меня и девочку, как живой. Из его серых внимательных глаз катятся слезы.