7(91) Июль 2008

 

Нoвoe имя

Виктория Афанасенко, Kрacнoярcк

 

Легенда жизни

 

        Ранней весной, в те дни, когда тундра просыпается после зимнего оцепенения, и первые проталины появляются на окрестных холмах, жизнь в этих краях вновь оживает.

          Как внезапно вспыхнувший факел полыхает весна и быстро гаснет, уступая дорогу такому же короткому и быстротечному лету, успевая за отпущенное ей время вдохнуть жизненную силу в спящую зимним, глубоким сном тундру.

          Возрождающей силе весны подвластно все в природе: зеленеют травы, спешат распуститься и зацвести яркие цветы, появляются первые листочки на низкорослых деревьях. Буйно покрытые зарослями тальника лощины, овраги и, поросшие редким кустарником, окрестные холмы наполняются гомоном птиц. Пространства тундры звучат трубным ревом диких оленей.

Оленьи стада движутся к ледовитому океану на летние пастбища, а поздней осенью, когда ударят первые морозы, и первый снег припорошит мох, они повернут на юг.

В эти дни почти все мужчины поселка покидают свои зимние дома, и вслед за оленями уходят на север. Вместе с оленеводами трогаются в путь их семьи. В нартах лежат свернутые в тугие узлы шкуры для строительства чумов, котелки, чайники,  необходимые для долгого перехода запасы муки, сахара, чая, сидят женщины, дети, подростки. И кажется, что все население поселка выезжает в тундру, оставляя в домах рожениц, да доживающих последние годы и месяцы жизни древних стариков и старух.

Больные старики не требуют от родственников пристального внимания и постоянной опеки. Люди этого сурового края научились полагаться на свои силы, пусть даже и ослабленные с годами, сноровку и сметку жителей-кочевников. С детства они привыкли к свободе и независимости, к суровой природе, воспитавшей в них уверенность в себе. С раннего возраста они жили и росли  как мох в тундре, самостоятельно, без лишней заботы взрослых, подчиняясь врожденной, негласной дисциплине и естественному закону природы.

Те, кто не приспособился к этим суровым условиям, умирали в раннем возрасте, те же, кто выживал, не болели, доживали до глубокой старости и спокойно, без показных страданий, уходили в нижний мир - мир своих предков. Если же  кто-то и заболевал, а в племени это случалось  очень редко,  тундра в изобилии давала снадобья, вылечивавшие, казалось бы, неизлечимую болезнь и быстро  ставившие больного на ноги.

Если сроки пребывания человека в этом мире подходили к концу, семья строила отдельный чум за околицей поселка, родственники переносили умирающего в его временное, последнее жилище, где и оставляли одного, предоставив  возможность спокойно, без суеты уйти в подземные тундры. В чуме старику никто не мешал готовиться к переходу великой жизненной границы, прощаться в жизнью и вспоминать ее счастливые и горестные дни.    

Расставание с жизнью было просто и сурово, также естественно и мудро, как и возвращение в этот мир. Люди, не испорченные традициями более цивилизованных народов, нескованные необходимостью страдать напоказ и суетиться с пышностью похорон и поминок,  вспоминая ушедшего отца или мать, страдали молча и тихо.

 

Весной трое сынов Гиндипте погнали стада оленей на летние пастбища. Старик остался дома с дочерью Мут. Он уже не мог перенести тяготы кочевой жизни. Мут  ждала ребенка, который  должен был родиться со дня на день, и присматривала за отцом

          Старший сын Асянду, увидев, что отец слабеет с каждым днем, прощаясь, сказал:

          - Я буду думать о тебе. Я хочу возвратиться пораньше, чтобы  позаботиться о тебе. 

           А младший Югапте добавил:

          - Отец, мы любим тебя. Не уходи. Подожди нашего возвращения.

           А средний сын Васепте промолчал.

          - Я подожду вас, дети, - сказал Гиндипте. Сестра успокоила братьев, пообещав ухаживать за отцом. На следующий день сыновья Гиндипте тронулись в путь. Гиндипте провожал их взглядом, пока они не скрылись за холмом. Он еще долго смотрел на горизонт, где виднелись какие-то движущиеся точки, затем опустил голову, и грустно задумался. Сердце подсказывало ему, что больше он не увидит своих сынов.  

Вскоре дочь родила ребенка, и у него появился маленький внук. Старик смотрел на внука, печаль от расставания с сыновьями мало помалу исчезала, и его старое, больное сердце радовалось новой жизни.

Лето стремительно пронеслось. Наступил сентябрь. И с первыми морозами Гиндипте ослаб, ноги отказались служить, и он почувствовал, что пришло время уходить к нижним людям, что дух его жизни Оми, охранявший его долгие годы, со дня на день покинет его. Муж Мут с соседями начал ставить чум, в котором Гиндипте должен был встретить последний час своей жизни.

Когда чум был готов, мужчины осторожно, на самодельных носилках, сделанных из шкур оленей, перенесли в него старика Гиндипте, молча, медленно опустили носилки, поставив их в центре чума, как раз в том месте, где обычно разжигают костер, также молча повернулись и вышли, оставив умирающего одного.

Бледный свет уходящего дня, проникавший в отверстие не рассеивал сумерки, стоявшие в чуме. Гиндипте неподвижно лежал на своем жестком ложе, устремив взгляд в медленно темнеющий круг неба над головой. Он ждал, когда же Оми скажет ему, что уже можно уходить к нижним людям, к предкам, пасти оленей на подземных пастбищах, где бродит его любимый белый олень и, где на стойбище в чуме ждет его верная Айе.

Когда Гиндипте исполнилось пять лет, отец подарил ему белого олененка. Олененок только родился и еще слабо держался на тонких ногах. Мальчик назвал олененка Нумчи. Они росли вместе. Гиндипте привязался к Нумчи, никого к нему не подпускал, сестры и браться не смели прикасаться к его маленькому другу, он сам ухаживал за Нумчи. И тот платил ему преданностью, не отходил от Гиндипте ни на шаг, сопровождал хозяина всюду, куда бы тот ни пошел.

Олененок вырос в красивого, сильного оленя. Вырос и Гиндипте, став красивым мужчиной, смелым и ловким охотником, которому всегда сопутствовала удача. Его добрая и красивая жена Айе родила ему троих сынов и дочь.

Но пришло время, и ушел пастись на пастбища подземной тундры его белый Нумчи, еще через несколько лет вслед за белым оленем ушла его верная жена Айе. Гиндипте остался один с сыновьями и дочерью. Дети почитали и любили его, и он был счастлив с ними. Но время неумолимо ко всем живущим на этой земле. Приблизился день, когда и он должен был покинуть своих детей.

На небе сверкнула первая звезда. «Ночь пришла», - подумал старик. Он смотрел на мерцание звезды, и молча ждал. Похолодало, но укрытый теплыми шкурами, он не ощущал холода. Ему было спокойно и легко. Он терпеливо ждал, когда же Оми покинет его. Он умел ждать. Этому он учился в течение долгих лет своей жизни. И он знал, что ждать осталось не долго. Последние силы покинули его, и только мысли и память удерживали его на Земле.

Перед его мысленным взором проносились дальние и близкие события жизни. Рождение первенца Асяпте, надежду и опору всей семьи, свадьба его младшего, любимого Югапте -- любовь и радость его души, уход его жены Айе, ставший тоской всех его последующих лет. Айе ушла много зим назад, оставив его с детьми. Айе была верной и любящей женой. Без нее он чувствовал себя одиноко. Даже любовь и забота детей, которой они его окружили, не помогли забыть печать, постоянно жившую в его сердце. В память об Айе он не взял в свой чум другую женщину.

Обостренным слухом человека, стоящего на границе миров, рядом со своим ложем он услышал легкий шорох, легкий, как дуновение слабого ветерка в листьях березы. Не открывая сомкнутых глаз, он едва повернул голову в сторону звука, и в темноте чума вдруг увидел свою верную Айе. Айе, как и много лет назад, когда он после трудного дня, вечером отдыхал лежа на их ложе, сидела рядом с ним, и с ласковой улыбкой смотрела ему в глаза. Только сегодня она была помолодевшая, наполненная внутренним светом, придававшим всему ее облику нездешнюю красоту. Ее волосы были не так седы, как прежде, ее морщины разгладились, ее узкие глаза, прикрытые тяжелыми веками, широко раскрылись и светились любовью и ожиданием. Она посмотрела на Гиндипте, и сказала:

          - Я пришла за тобой, мой любимый муж, - затем поднялась и направилась к выходу, взмахнула рукой, приглашая его последовать за собой, и вдруг исчезла, растворилась в опустившемся на нее луче света.

- Как ты красива, - сказал Гиндипте, но только легкий вздох вырвался из его груди.

Небо на востоке посветлело, возвещая начало нового дня. Вихрь ветра закружил вокруг чума, теребя шкуру, закрывающую вход в него, а когда вихрь стих, рядом со стариком стоял его любимый белый олень. Нумчи опустился рядом с ложем Гиндипте.

«Никогда уж больше мне не погонять оленей», - подумал Гиндипте и горько вздохнул.

Холод сковал Гиндипте, на мгновение, на одно мгновение, его охватил страх, переходящий в ужас, а затем все исчезло, и Гиндипте увидел себя, сидящим верхом на любимом белом олене и рядом лежащее на ложе старое, изможденное слабостью, застывшее тело. Олень вскочил на ноги. Откуда-то взявшийся вихрь света объял его и увлек к узкой полосе рассвета, в это мгновение появившейся над горизонтом.

Гиндипте несся над тундрой, едва припорошенной первым снегом. Далеко внизу, мелькали озера и реки, еще не затянутые льдом, стада оленей, бредущие к югу. Вдруг на этом безграничном пространстве он увидел чум. Из чума вышел его Асянду, следом за Асянду – его жена Хонге и дети. Хонге начала разбирать чум, а сыновья запрягали оленей в нарты. Асянду, забросил за плечи рюкзак и направился к реке, где у берега в заводи стояли его сети. Здесь же к ветке куста была привязана небольшая, одноместная  лодка.

Стоял легкий морозец, тонкий ледок, покрывающий мелкие болотца между кочками, похрустывал под ногами Асянду. Асянду легко и бодро шагал к реке. Уже рассвело, и было видно, как по ее быстрому течению широким потоком плывет  вязкая шуга - тонкий, искрошенный на мелкие льдинки лед, которым река покрывается за ночь.  

Асянду впрыгнул в лодку, отвязал ее и оттолкнулся веслом от берега. Он ловко ухватился за шнур сетки, и стоя на коленях в лодке, начал медленно перебирать сеть, вытаскивая из воды и выпутывая из ячеи рыбу. В лодку одну за другой он вбрасывал серебристые рыбины. Асянду проверил всю сеть, и уже приблизился к ее дальнему концу, опущенному почти в середину реки, мимо которого, едва не задевая его, неслась шуга. Он дернул за сеть, та не поддалась, и тогда, чтобы ловчее перехватить ее, он привстал с колен, и  выпустил из рук шнур.

- Осторожней, сынок! - крикнул Гиндепте, предупреждая сына об опасности. Асянду вздрогнул, схватился за сердце и осел на дно лодки: «Отец! Что там с ним?», - эта мысль болью пронзила Асянду, заставив на мгновение забыть о рыбе, лодке, шуге и об опасности.

Этих секунд было достаточно, чтобы неуправляемая лодка, попав кормой в поток шуги, была накрепко им захвачена, заверчена и устремлена по течению. Асянду, стоя на коленях, схватил весло, и попытался грести, но у него не хватало сил справиться с мощью потока; весло завязло в шуге и не двигалось. Лодку развернуло, вынесло на середину реки и понесло, как щепку,  вниз по течению.

Страх не отразился на лице Асянду. Он замер в ожидании того момента, когда, изловчившись, он сможет управлять суденышком. 

Ниже по течению река делала крутой поворот. Сразу за поворотом находился остров, разделяющий русло на две неширокие протоки с быстрым течением. Лодка достигла поворота и, развернувшись, нырнула в ближайшую, узкую протоку, берега которой поросли густыми зарослями тальника, спускавшего к воде свои корни и ветви. Лодка неслась мимо свисающих стволов и веток, но дотянутся до них, было не просто.

Все же Асянду приготовился к прыжку. Он быстро обмотал левую руку веревкой, один конец которой был прикреплен к кольцу на носу лодки, и внимательно осматривал берег, пытаясь уловить момент для прыжка.

Гиндипте видел, что ни чем не может помочь своему сыну, и представив, как Асянду стремительно прыгает на берег, в отчаянии крикнул:

-          Прыгай, сынок.

В ту же секунду Асянду, изловчившись, дотянулся до куста и ухватился за длинную упругую ветвь, низко повисшую над водой. Еще мгновение, и он, подброшенный неведомой силой, как раскручивающаяся пружина, выпрыгнул на берег, ловко удержался на ногах, затем обмотал веревку за куст и присел на камень.

Река, как и прежде, несла сплошным потоком шугу, а Асянду отдыхал на берегу, и, как и прежде в минуту опасности, страх не отразился на его круглом лице, а узкие глаза, прикрытые, как у Айи, тяжелыми веками, были спокойны и мудры. Он только положил руку на сердце и вновь подумал об отце.

«Молодец, сынок. Ты всегда был храбрым, сильным и ловким. Я знал, что ты справишься с опасностью, что ты  ничего не боишься. Я полагался на тебе и знал, что лучшего защитника для семьи не найти, - с удовлетворением подумал Гиндипте: - Твой брат Васепте должен многому научиться у тебя. Как он там?..», - и в ту же минуту Гиндипте оказался на стойбище Васепте.

Солнце уже встало, осветив окрестные холмы ярким, холодным светом. Вдали, у горизонта на фоне прозрачно-голубого неба сверкали снежные вершины гор. Наступил ясный-ясный северный день. Такие дни бывают только на севере, когда кажется, что краски, которыми окрашен мир, особенно насыщены и глубоки: небо голубое-голубое отражается в озерах и реках, солнце яркое-яркое сияет на небосводе, воздух хрустально-прозрачный, чистый-чистый бодрит и насыщает мощной живительной силой.

Одиноко среди равнины стоял чум Васепте. И только чужая оленья упряжка у его входа. Олени мерно потряхивали мордами, тоскливо жуя мох. Колокольчики на их шеях, тихо и грустно позванивали.

В чуме было тихо, изнутри не раздавалось ни голоса, ни стука домашней утвари, ни запаха дыма не доносилось от горевшего очага, не были слышны приготовления к отъезду.

Олени Васепте разбрелись мелкими группами по окружающим холмам, собаки лениво бродили вокруг чума, разыскивая остатки вчерашней пищи, и тоскливо скулили. Васепте нигде не было видно!

«Где же Васепте?», - подумал Гиндипте, и вдруг увидел его лежащим ничком в чуме, одетым в малицу и бакари. Васепте крепко спал. Здесь же в чуме лежал незнакомый мужчина, одетый в необычную для этих мест одежду, рваный тулуп и высокие сапоги. Он также крепко спал. Очаг не горел, рядом со спящими валялис  несколько пустых бутылок из-под водки и опрокинутый котелок, в котором, судя по остаткам мяса и костей, варилась оленина.

- Ах, Васепте, Васепте, - печально сказал Гиндипте: «Сынок, прости меня. Не смог я научить тебя достоинству. Ты мой средний сын. Когда нужно было отдать тебе любовь, у нас с Айи родился Югапте. Он был слабенький, и мы заботились о нем, чтобы он выжил. Мы не дали тебе той любви, которую  нужно было дать. И вот теперь, твои олени ушли со стойбища, твоя жена не пришла к тебе, твои дети еще не родились, а твои годы стремительно летят! И когда закончится бег твоей жизни, с чем ты придешь к ее концу?, - горько подумал Гиндипте, и  опять повторил: -  Прости меня,  сын!»

Васепте пошевелился, открыл глаза, пьяным, непонимающим взором оглядел чум, приподнялся и сел. Он  некоторое мгновение смотрел на стены чума, как будто хотел что-то увидеть и осознать, но это ему не удалось. Васепте пьяно покачнулся, упал на шкуру, и вновь уснул.

- Мой младший, любимый сын Югапте, забрал всю мою любовь и любовь Айи, - добавил отец, опуская голову. И он увидел Югапте.

После дневного перехода Югапте с красавицей женой Масу ставили чум. Югапте, закрепляя шкуру у входа, с улыбкой посматривал на жену, которая, ловко подтягивая веревки, поправляла стены чума. Масу, встретив взгляд Югапте, также радостно улыбалась.

Гиндипте смотрел на сына и Масу, и сердце его наполнялась радостью и счастьем.

Вскоре в чуме запылал костер. Над огнем в котле закипела вода, разнесся дразнящий запах вареной оленины. Югапте ждал, когда жена приготовит пищу, и, как и прежде с ласковой улыбкой смотрел на ее нежное, красивое лицо.

Югапте с женой поели. Югапте прилег на шкуры, лежащие у стены чума, а Масу, убрав остатки пищи, присела рядом с ним. Отсвет костра падал на лицо Масу, освещая его ярким светом. От этого света лицо Масу казалось еще более красивым, губы – более алыми, а черные глаза – более черными, и в них отражались искры от пламени костра, сияя жарким огнем. Черные длинные густые блестящие волосы Масу рассыпались, закрыв ее плечи и спину. Масу казалась Югапте ярким цветком в пламени света. Югапте восхищенно смотрел на жену и его узкие глаза, совсем как у его матери Айи, прикрытые тяжелыми веками, стали еще уже. Улыбка вновь замелькала на губах Югапте. Любовь наполнила жилище Югапте и Масу, осветив их жизнь ожиданием рождения чуда.

Объятия Югапте и Масу ослабли, и они мирно уснули на своем ложе. Завтра утром они должны были тронуться в путь.

Гиндипте знал, что вот сейчас, только что зародившаяся в лоне Масу жизнь станет храмом его жизни. Как только Гиндипте это понял, вихрь света подхватил, закрутил его и стремительно понес в сияющие дали...

                                      

                                     

Зима закончилась, и вновь факелом вспыхнула весна. Масу со дня на день ждала ребенка. Он уже настойчиво стучался в этот мир, не давая ей ни минуты покоя. Он барабанил в животе ногами, требуя выпустить его, вертелся в поисках выхода и, наконец, найдя его, остановился и  затих в ожидании свободы.

Масу разжигала очаг, когда ее пронзила внезапная боль. От неожиданности она громко вскрикнула. Югапте, поблизости от дома ремонтировал нарты. Услышав крик  Масу, он отложил свою работу, и кинулся к жене. Он взял жену на руки и отнес на ложе из шкур.

Совсем немного времени прошло, и он взял на руки своего сына. Масу радостно смотрела на мужа. Югапте прижал сына к сердцу и сказал:

- Мы назовем его Гиндипте, так, как звали моего отца.

Гиндипте громко крикнул, возвестив Югапте и Масу о своем возвращении в этот мир, и тиxo уснул. Он был спокоен. Он возвратился к любимым людям.

 

 

 

Copyright © 2001-2008 Florida Rus Inc.,
Пeрeпeчaткa мaтeриaлoв журнaла "Флoридa"  рaзрeшaeтcя c oбязaтeльнoй ccылкoй нa издaние.
Best viewed in IE 6. Design by Florida-rus.com, Contact ashwarts@yahoo.com