Марк Азов, Назарет, Израиль.

Из рассказов о Райкине

Знакомство

 Нас с Володей Тихвинским (с ним мы более тридцати лет проработали в паре) представил Аркадию Исааковичу турецкий поэт Назым Хикмет. Переводчица Хикмета Муза Павлова привезла нас на машине в Переделкино на литфондовскую дачу, где он тогда жил. Разговор носил какой-то польско-турецко-еврейский характер. Бежав из турецкой тюрьмы, Назым принял не советское, а польское подданство, потому что, естественно, не хотел, чтобы с ним проделали то, что Сталин уже проделал с другими турецкими коммунистами. И, конечно, тут же выплыл анекдот о еврее, который принял турецкое подданство, – "затурканный еврей", а потом, как всегда бывает, еврейский вопрос возобладал над всеми другими вопросами – и Назым завелся на анекдоты про пана Кона (под этой фамилией в Польше и Чехословакии фигурирует наш родной Рабинович). Например: Кона спрашивают при приеме в партию:

– Что вы будете делать, если откроют границу с ФРГ?

– Я залезу на дерево.

– Зачем?!

– Чтобы меня не затоптали, когда все кинутся туда.

Словом, этот вечер с лауреатом Международной ленинской премии мира прошел в атмосфере сплошной антисоветчины. И когда на выезде с литфондовской дачи нам преградила дорогу "Волга", став поперек шоссе, и из нее вышли двое в кожаных пальто – я как-то даже не очень удивился. Скорей всего, дача была нашпигована микрофонами... Один "кожан", высокий (его лица я не разглядел – видел только кожаную грудь) каким-то "засекреченным" голосом назвал мою фамилию (откуда он мог ее узнать на шоссе?) и велел пройти в машину. Другой, приземистый, проделал то же самое с Тихвинским... Но тут мы их стали узнавать: сперва приземистого – это был поэт Гриша Поженян, мы с ним росли в Харькове в Мордвиновском переулке возле синагоги, а второй, с "засекреченным" голосом, оказался... Райкиным. В жизни он только так и разговаривал, как будто по секрету, потому что экономил голос, жесты, сердце – все только для сцены. А явление Райкина на шоссе в Переделкино объясняется просто: мы рассказали Хикмету свою пьесу "Говорящая кукла":.

Назым, не вдаваясь в подробности, решил, что этот сюжет – как раз для Райкина, и, ничего нам не говоря, позвонил ему по телефону. А жил Райкин, гастролируя в Москве, тоже в Переделкино, в Доме творчества. Там же и Поженян. Вот они по дороге за нами и заехали... В результате – полнометражную пьесу мы сократили до миниатюры на восемь минут, но зато тоже в двух актах. И очень скоро позвонил Райкин...

– Я у Льва Абрамовича (Лев Абрамович – Лев Кассиль. Литературный материал Райкин, как правило, испытывал на Кассиле).

– Мы тут все очень смеялись, – продолжал Аркадий Исаакович постно-замогильным тоном, – очень. Я это беру.

Мы были счастливы... минут десять. Вдруг он снова звонит. На этот раз действительно смеется:

– Оказывается, там был еще и второй акт. Руфь Марковна (Рома, жена Райкина) нашла еще какие-то бумажки. Но это не имеет значения.

Веселые дела: до развязки еще целый акт – и “не имеет значения”… Только потом мы поняли эту загадку Райкина.

                                          У самовара

 Мы, конечно же, изо всех сил старались – рассмешить зрителя и смешили, но Райкин глядел на нас грустными глазами... Пока рабочие Тулы не подарили ему самовар.

При чем здесь самовар? Не спешите. Мы сидели в Ленинграде в огромном нетопленом номере гостиницы "Европейская" (говорили – во время блокады в этом номере был морг) и срочно "доводили" что-то к выпуску райкинского спектакля, не успевая ни позавтракать, ни пообедать, я уж не говорю "за ужин"... Как вдруг является "чичероне" Райкина (так его называли): еврей-администратор, фигура столь же колоритная, как и его имя: Жак Адольфович Длугач.

– Вы обедали?

– Нет.

– Правильно сделали. Сегодня вы ужинаете у Аркадия.

И вот мы на Васильевском в не очень-то просторной, даже по советским масштабам, квартире. Взглянув на накрытый стол, мы пожалели, что не пообедали, а заодно и не поужинали в гостинице. Нас пригласили к чаю. На столе были конфеты, печенье, торт и самовар.

– Электрический, – пояснил Аркадий Исаакович, – рабочие подарили в Туле. Я его еще ни разу не включал, сейчас на вас испробуем.

Лучше бы это был электрический стул, тогда мы бы не столь нетерпеливо ждали, когда он, наконец, сработает. А самовар все никак не закипал. Не закипал почему-то до глубокой полночи. В гостинице уже закрыли ресторан, трамваи уходят в депо...

– Все-таки странно, – сказал Райкин, – почему он не закипает?

Руфь Марковна заглянула под стол:

– Потому что ты его включил в радиорозетку.

Так вот: за те два часа, пока самовар был включен в радиорозетку, Аркадий Исаакович успел нам растолковать, как надо писать для Райкина:

– Не делайте мне смешно. Ищите проблему. А смешно я и сам сделаю.

Это изречение заняло, понятно, несколько секунд, остальное время он кормил нас готовыми проблемами, которые нам якобы предстояло искать.

Кто-то, вероятно, еще помнит монологи строителей: там каменщик-татарин делал "пирикур", пока "раствор йок", а слесарь-украинец "не догвинчивал крант на две гвинтки", чтобы сорвать свой "бутыльброд" с будущего жильца. Этого сантехника Райкин сначала отмел:

– Так не бывает, чтоб один и тот же слесарь и строил, и ремонтировал. (Хотя так оно и было: строители обходили новоселов, взимая дань.)

Райкин был неумолим... пока не споткнулся о словечко "какчество". Мы думали, он и его выбросит вместе с монологом, потому что оно никак не свойственно украинскому языку, а почерпнуто из лексикона евреев-портных: "Это, по-вашему, качество? Это какчество!" Но именно тут Аркадий Исаакович учуял что-то родное и как сел на это словечко, так и не захотел слезать: придумал и "рекбус", и "кроксворд", а главное, вытянул всю "большую промблему": "Государство мне платит за коликчество (количество), а за мое какчество будешь платить ты, жилец".

Результат превзошел все ожидания. Ко мне в городе Харькове пришел настоящий украинец-слесарь и, протягивая руку за законным "бутыль-бродом", сказал: – Вы Райкина слухали? За мое какчество будешь платить ты, жилец.

                                       Кто есть кто

«Калекчество, какчество» и даже «совок» - это далеко не единственные словечки, вброшенное в наш зачуханный быт Аркадием Райкиным. Начиная хотя бы с "авоськи"...

Наши крохотные басни в прозе возвращались потом к нам в виде анекдотов. Секрет – в неслыханной популярности Райкина.

 Помню – он приехал в Москву из ФРГ, где побывал на Конгрессе пантомимистов. Рассказывали, как его там встретили: "Нас посетил великий Райкин!" Но он сам рассказывал, как там выступил Костя. Только о Косте и говорил и при этом накручивал диск телефона. Звонил самому товарищу Брежневу, с которым встретился на обратном пути, в ГДР, и получил приглашение:

– Будете в Москве – заходите. Расскажете про западных немцев.

Вот Аркадий Исаакович и названивал:

– Это приемная Верховного Совета?

Брежнев в те поры был Председателем Президиума Верховного Совета.

– А это товарищ Райкин?!

Он повернулся к нам:

– Она меня узнала по голосу.

И в трубку:

– Мне бы Леонида Ильича. Ка-ак "кто такой Леонид Ильич?!" Президент Советского Союза!

Вероятно, девушку сбило с толку его наивное: "Мне бы Леонида Ильича".

Аркадий Исаакович потом звонил до конца дня разным референтам и помощникам, да так и не прорвался. Но он никак не мог прийти в себя от пережитого шока:

– Представляете? Они не знают, кто у нас президент!

– Но вас-то они сразу узнают.

– Да-а...

 И, выходит, анекдот: "Кто такой Брежнев? Мелкий политический деятель эпохи Райкина" – не такой уж и анекдот.