ИГОРЬ КОРНИЕНКО,
г.
Aнгaрcк,
Иркутcкaя
oбл.
Воздушный поцелуй
(Несколько часов из жизни человека)
Обычное – уже само по себе чудо!
Ф.Кафка
Четверг, 2 сентября
7-00
– встать.
7-05
– найти зубную щетку.
Вчера Шах забрался в ванную комнату, он часто так
делает, когда хочет меня проучить, и съел полтюбика мятной пасты.
Потом вытащил мою щетку и по всей видимости играл с ней. Может,
загнал её под шкаф? Или под холодильник? Не мог ведь он её съесть?!
7-20
– Если на поиски щетки хватит 15 минут, то водные процедуры и
завтрак. Если Шах щетку и правда съел, чищу зубы пальцем - и
завтрак.
2 яйца всмятку, белый хлеб 2 куска, кофе без сахара.
Деньги кончались, оставил только на дорогу до галереи. Если не
продали ни одну работу, повешусь на хрен. Сестра пьет чай с
карамелью, одну конфету на кружку. И мне советует – как сахар
кончится, и деньги будут только на дорогу. А у меня и карамелек нет.
Откуда? Уже какой месяц без работы. Не до конфет тут. Да и не люблю
я сладкое.
7-25
– яйца, чтобы были всмятку, необходимо варить осторожно. Это если
вкрутую, пускай болтаются до посинения. 3 минуты после закипания
воды - и готово. Теперь под холодную воду.
7-50
– послушать радио. На 107,4 УКВ – по будням в это время передают
новости культуры. А по «Маяку» идет какая-то лабудень или же
гороскоп на день. Я не слушаю гороскопы. Не верю. Не в звезды не
верю. Звезды не врут. Зачем им это? Врут гороскопы. Астрологи врут.
«Скорпиону звезды пророчат высокую работоспособность. Прекрасное
самочувствие и хорошее настроение станут гарантией успешности во
многих сферах деятельности. Следует продумать свои цели на ближайший
месяц. Карьерный рост в дальнейшем будет зависеть от вашей
кропотливости сегодня».
8-00
– выключаю радио. Принципиально не слушаю новости. Боюсь. Слышать
одно и то же каждый день страшно. В Дагестане кого-то расстреляли
прямо в машине. В Бобруйске взорвалась котельная, в Москве
террористка-смертница … сифилис мутирует, школьница убивает
родителей, русский хоккей больше не русский и не хоккей… Прогноз
погоды всё равно не точен. Гидрометцентр работает по принципу, как
все – как платят, так и работает. А платят сейчас… уж лучше б совсем
не платили.
8-01
– посмотреть, что там на улице.
8-02
– говорят, должен быть дождь. Если это так, надеть плащ. Если дождем
и не пахнет, подойдет куртка.
8-03
– если дворник дядя Гриша еще не успел подмести под окном, можно
вылезти в форточку и поглядеть на землю под окном. Шах мог
запрыгнуть на форточку и выбросить щетку на улицу. Однажды он так
вышвырнул мое старое порванное портмоне. Хорошо, там ни копейки не
было.
8-05
– закурить у окна. Осталось 6 сигарет. Плюс полпачки папирос. Но это
уже на крайний случай. От дыма сигареты режет глаза и видно, как
пейзаж за стеклом растекается подтеками серо-голубого цвета. В такие
моменты всегда хочется взяться за кисть. И быстрыми штрихами
запечатлеть этот миг на холсте, подойдет ДВП или картон. Но слез
нет. И сигарета почти докурена до бычка. Что ж, до новой сигаретки.
Да и красок таких нет, и денег на краски. Остались ранние работы.
Только почему-то их никто не берет. И мне с каждым днем всё больней
и больней наблюдать, как они стареют. Стареют. Стареют. Потом
картины умрут. Умрут, как и всё, и мне придется устроить им
похороны. Самые всамделишные похороны. С поминками и водкой. А
деньги откуда? Не воровать же?..
8-10
– и снова не забыть покормить Шаха. Для него у меня в хорошие дни
всегда есть кошачья еда или мороженая рыба. В такие дни, как сейчас,
в дни безденежья и невыносимости бытия – вчерашняя уха с покрошенным
хлебом.
8-15
– прочесть парочку мыслей из круга чтения Льва Толстого.
«Чем ближе люди к истине, тем они терпимее к чужим
заблуждениям. И наоборот».
«Есть несомненное правило, которое мы должны всегда
помнить: если доброе дело не может быть совершено без отступления от
добра, то или это дело не доброе, или время этого дела ещё не
наступило».
8-20
– зачеркнуть в календаре сегодняшнее число. Не потому, что день
кончался. Потому что начался.
8-22
– собираюсь. Рубашка, галстук, свитер, брюки.
с 8-23 до 8-30 –
погладить брюки. Жуть как не люблю это дело. Особенно проглаживать
стрелки. Одеваюсь.
8-35
– ботинки. На правом отклеилась подошва. Тоже кушать хочет. Я-то,
понятно, набью желудок, чем придется, и в путь. Башмакам нужно
другое. Как-нибудь доковыляю. Поставлю крест на большой палец – не
забыть спросить у Феди клей. Хоть какой. Но лучше «Момент». Или до
сестры сводной дойти? Далеко, правда, а если дождь?..
8-40
– закрыть дверь ванной на щеколду. Проверить, есть ли у Шахусика
вода в блюдце. А он наглец – к ухе даже не притронулся. Закапывает
её, противно царапая линолеум. Шипит. Ничего, голод не тетка.
8-42
- проверить газ и форточки. Все закрыто?
8-43
- где ключи от двери?
8-45
- посмотри на тумбе в прихожей.
8-46
– тогда в кармане куртки. Так, вчера никуда не выходил. Значит, или
в замке, или опять потерял. Если верно второе предположение, то это
у меня пятый за этот год потерянный ключ.
8-47
– ключ в брюках. Еще раз осмотреть квартиру. Кран на кухне капает.
Нужно менять вентиль. Уже второй месяц закрываю холодную воду с
помощью плоскогубцев.
8-50
- на улицу.
По дороге на остановку обязательно проведать сухое
дерево. Оно растет сразу за домом, у забора детского сада. Дети, я
часто замечал, копошились возле зеленого дерева. Играли с ним,
ковыряли кору лопатками, вырезали что-то… Спустя год, может, меньше
дерево погибло. Засохло и стало похоже на крест. Дети, оставив
умершее дерево, взялись за рябину рядом с качелями. Сначала они
ободрали горькие ягоды…
Мертвое дерево привлекло меня странностью формы.
Невооруженным и даже нехудожественным глазом
можно увидеть крест и будто свисающие с креста распятые руки. Этим
летом я сделал набросок дерева карандашом. Страшный получился
рисунок. Тогда еще было пасмурно, как сейчас, и дети пoдoшли
и смотрели на меня молча, прижавшись к железным прутьям забора.
Смотрели до победного – пока воспитательница не загнала их на
полдник. Теперь посещение дерева-креста вошло в распорядок дня.
Стало неким ритуалом. Эдакое паломничество к памятнику человеческой
жестокости. Невинность в наше время мертва. Все в чем-то виноваты.
Даже дети.
Каждый день, каждый час где-то кого-то распинают.
Кто-то добровольно, кто-то насильно входит на крест. Приносит себя в
жертву. В жертву будущему. Без жертв не бывать будущему. Будущее –
жестоко. И чем оно ближе, тем страшнее. Сосуществование сегодня
вообще один огромный полигон. И часто в ход идут бескомпромиссные
приемы уничтожения. Вплоть до применения запрещенных ударов и
оружия…
9-02
– порой до автобусной остановки мне удается дойти за пять минут.
Порой за пятнадцать. На остановке всё те же лица, что и позавчера, и
запозапозавчера. Мне иногда хочется
c
ними со всеми поздороваться. Столько лет мы уже
вместе ездим на одном и том же автобусе. Когда кого-нибудь не
бывает, даже чувствуешь напряжение всех тайно «окрещенных». Вот
полная женщина с большущей родинкой на носу. Она, мне кажется,
работает поварихой в какой-то захудалой столовой. А вон тот молодой
человек - ему лет 20, с серьгой в левом ухе – голубой. Как-то в
автобусе я случайно подслушал его разговор с мужчиной моего
возраста. Они встретились в салоне случайно, и молодой начал слезно
просить мужчину простить его и разрешить вернуться.
Люди не могут жить полноценно без второго человека.
Двое – вот целое. Для того, чтобы жить полной жизнью, нужны двое. И
пол здесь никакой роли не играет. Еще на остановке порой бывает она
– девушка с печальными глазами. У неё всегда в руках цветы –
полевые, комнатные, нежные, колючие… Она стоит спиной ко всем, лицом
к парку, и, кажется, разговаривает с бутонами. Я весь этот год
собирался заговорить с ней, но так и не решился. И не потому, что
струсил или испугался отказа - мне не хотелось втягивать её в свою
медленно текущую, постепенно загнивающую жизнь. Жизнь, в которой
вместо живых цветов – мертвое дерево-распятье. Молча любуясь ею, я
какое-то время просто так ходил до остановки и смотрел на неё. Сажал
в автобус, провожал, долго смотрел вслед удаляющемуся в утро
маршруту №5. Потом уходил назад, в свой мир.
Это у других мир и всё к нему прилагающееся -
впереди. У меня – всё позади. Сзади.
И не потому, что я пессимист. А потому что родился не
в то время. Не приспособился, как многие, к так быстро сменяющей
маскe
жизни. А маски срываются и изменяются каждый день, да что там –
каждый час. Только привык, смирившись с одним положением вещей,
ба-бах – наутро всё по-другому, и нужно перестраиваться. Нужно
учиться жить заново. А мне уже не 20 и не 25…
9-07
– её опять нет. Всё и все на месте, а её нет. Её нет уже давно. Я и
на календаре делал пометки, сколько её не видел. Её нет уже три
месяца. Последний раз она была на остановке с искусственными
цветами. Осмелившись, я заглянул в её глаза и увидел в них слезы.
Слезы заставляют земной шар крутиться быстрей. Настоящие слезы.
Смотреть на всё через слезы – видеть другой Свет. Слезы способны
пробивать границу между мирами. Между этим миром и тем… Она,
наверное, ушла в тот мир. И ей, должно быть, теперь там хорошо. Там
лучше, чем здесь – всегда так. Всегда лучше там, а не здесь. Это
закон. Это жизнь.
А в жизни не должно быть места искусственным –
мертвым - цветам. Необходимо избавляться от искусственного.
Неживого. Чтобы жить.
9-10
– маршрут «пятерка» ходит согласно расписанию.
Я стал планировать свою жизнь вплоть до минуты, начал
жить по расписанию после смерти матери. Так получилось, что в один
день я потерял всё – и маму, и работу, и... Сводной сестре я тоже не
был шибко нужен. Сейчас никто никому не нужен. Разве только в целях
самосохранения, да когда есть хоть какая-то выгода… Друзей я не имел
никогда – они не хотели называть меня другом. Я всегда один. Один на
один с красками и картинами, с фaнтaзиями и природой…
Рисую я с детства. У меня за плечами три персональные
выставки. Две мои картины висят в Амстердаме и еще одна у частного
коллекционера в Чикаго. Те времена – времена взлета - давно прошли.
Деньги кончались. Работа… Конечно, если не найду ничего подходящего,
пойду работать дворником в бригаду дяди Гриши, но рисовать не брошу.
Никогда. Даже когда не будет красок. Буду рисовать в сердце. В душе.
Деньги дворники получают небольшие, но на краски и еду для Шаха
должно хватать. С квартиры, правда, придется съехать. Дворникам,
пока ты работаешь, выделяют какой-то угол. Выживу. Если не перестану
рисовать…
9-15
– в дороге.
Автобус полупустой. Обычно сажусь у окна в левом
ряду. Слева по дороге поля. Всегда, глядя на поля, сливающиеся на
горизонте с небом, думаю о Ван Гоге. Вот ведь тоже жизнь прожил.
Может, все несчастные после смерти обретают счастье? Покой – не то
ли это счастье, к которому все стремятся и которого все жаждут?!
9-17
- посчитать мелочь. Нужно набрать пять рублей за проезд.
9-18
– отдавать предпоследние деньги кондуктору жестоко. Ненавижу
жестокость ни в каких её проявлениях. Пускай даже в таких
безобидных. Зачастую самое из самых безобидных и бывает опасным.
9-20
– только не думать о плохом. Плохие мысли могут притянуть
неприятности. Беду. Проблемы, а мне они ну никак не нужны. Ни
сегодня. Ни-ког-да.
9-23
– осмотреться. Всегда и везде можно найти что-нибудь интересное.
Забавное. Красивое. Достойное того, чтобы быть нарисованным хотя бы
ручкой в блокноте. Блокнот всегда при мне. Маленький – специально,
чтоб влезал в карман рубашки. У сердца. Возьмешь его в руки,
откроешь на чистом листе, а лист теплый, порой горячий. Это тепло
тела обменялось теплом с бумагой. Всё живое. И ручка карманная тоже.
Мне её в художественном центре подарили на выставке местных
модернистов, она тоже оживает, когда прикасается к телу. К листку. К
сердцу.
9-25
– есть! Прямо напротив. Старушка в серой, как утро, беретке,
отражается в треснувшем стекле. Лицо застряло в многочисленных
трещинках и разбилось на миллион клочков. Вот оно истинное лицо
старости – раздробленное, но и в то же время целое. Отражение
меняется, будучи во власти пролетающего за окном пейзажа. Солнца
скупые лучи позолотили паутину трещинок, и они заблестели – лицо
старости стало похоже на лик какой-нибудь там святой великомученицы.
Старость – священна. Всем, дожившим до глубокой старости и
сохранившим себя и свой ум более или менее в целостности, а главное,
в согласии друг с другом и с природой, следует поставить памятник. А
лучше написать икону. И вознести в лик святых. Скажем: «Аминь».
Странная штука получается – молодость спешит умереть.
Старость спешит жить.
9-30
- достать блокнот и сделать быстрый набросок. Желательно остаться
незамеченным. К чему лишние вопросы и взгляды? Взгляды – отвлекают.
Вопросы – ждут ответов. А ответов нет и быть не может, потому что
зачем отвечать, когда самому ничего не ясно.
Я не из тех людей, кто учит, не зная сам, чему. По
мне так лучше молчать, чем болтать попусту. Все беды земные от
пустой болтовни. Все войны и прочее… Лучше жевать…
ПРОДОЛЖЕНИЕ
9-45
– паста имеет особенность заканчиваться в самый ненужный момент.
Стержень стоит около трех рублей. Не хватит на обратную дорогу. А
если продали хоть одну картину? Можно купить краски. И пасту. И
кошачью еду.
с 9-46 до 10-00 – не
думать ни о чем. Даже о крохотном простом карандаше, который остался
на подоконнике дома, и о порванном ботинке.
10-01
– не забыть спросить про клей у Федьки.
10-04
– моя остановка. Отсюда до галереи пешком минут двадцать. Переулками
по сокращенке минут 13-15, смотря как идти. Я хожу быстро. Привычка
такая. По жизни ползу, а походка у меня такая, как будто куда
опаздываю, - бегу.
10-05
– в дождь никогда не брал зонт. Не было его у меня никогда. Всю
жизнь мокну. Никак не промокну. В молодости мечтал промокнуть,
заболеть, скажем так, перед экзаменом по алгебре. В детстве думал,
что промокнуть, значит, растаять, как снег. Значит, умереть. Боялся
кислотных дождей, начитавшись рассказов Брэдбери. Сейчас, наоборот,
люблю дождь, какой бы он ни был. Экология оставляет желать лучшего,
и тем ни менее люблю всё от природы. Дождь больше всего. Это слезы
неба. Земля и небо во время дождя сближаются. Становятся ближе.
Любовниками. Ну разве не прекрасное это время. А когда поливает, как
из ведра?..
10-10
– в юности в такое время загадывал желание. Теперь не
осталось желаний. Теперь не верю в желания, в их исполнение не верю
тем более. И страшно жить без мечты, и с мечтой жить страшно. Вдруг
исполнится, а ты не готов. Ты не справишься, не удержишь… Вдруг ты
не создан для своей мечты? Слаб? Что тогда? Убивать мечту всей жизни
своими руками? Делать нечего, придется убивать. Только делать это
нужно будет с закрытыми глазами. Чтоб не видеть, как она умирает.
10-15
– пройти мимо газетного киоска, стараясь не взглянуть, кто там
сегодня работает. Там может быть на смене бывшая подружка,
прозвавшая меня неудачником. Расстались шесть лет назад, а она все
еще нет-нет, да выглянет в окошко киоска и закричит громко вслед:
«Неудачник! Слышишь, неудачник, ты бы пластинки мои занес!».
Я ей давно уже все отдал, и про какие такие пластинки
она говорит, не знаю даже. Зашел как-то к ней. Она в слезы, говорит,
никак любовь забыть не удается. Я спросил, что за пластинки? Она не
знает. Ушел быстро. «Даже чай не попьешь?» - спрашивает. «Некогда,
работа», - соврал я. «Ага, как же, две работы», - вредничает она.
«Как-нибудь в другой раз», - пытаюсь сгладить ситуацию. «Другого
раза не будет, - отвечает она, - неудачник ты. Каким был, таким
остался». И захлопнула перед носом дверь.
Только мы расстались бы с ней, будь я хоть трижды
удачлив. Она считает, что секс и любовь - это одно и то же. Верит,
что всего можно добиться с помощью денег, а Айвазовский – «это
какой-то зажравшийся олигарх, который заворовался дальше некуда, и
его тоже не мешало бы посадить».
10-30
– городская художественная галерея. Не забыть про клей. И…
10-31
– на двери галереи, в которой висят шесть моих работ, объявление:
«Закрыто на ремонт!». Обхожу серое одноэтажное здание. Во дворе есть
служебный вход. Там в окне тоже объявление: «Закрыты на ремонт!
Через месяц художники смогут забрать свои картины. Справки по
телефону…».
10-38
– и что теперь?
10-40
– куда делось солнце?
10-43
– неприятность ходит в паре. Только по двое или по трое и никогда в
одиночку. Мало того, что галерея вот так вот неожиданно закрылась,
тут еще из соседней общаги заорало позорище российской попсы. Король
ремейков, правда, какой из него может быть король - петух разве что.
Затошнило от его голоса, правдивый, значит, анекдот сочинили.
Настроение упало ниже нуля.
10-45
– подальше отсюда, пока совсем не поплохело.
10-50
– за углом висит телефон-автомат. Номер телефона
художника-примитивиста Феди Захарова должен быть записан на задней
стороне блокнота. Федя может занять до лучших времен. Он всегда меня
выручал.
11-00
– позвонить Федьке.
11-05
- длинные гудки вызова. Внутри перед неизвестностью всегда все
замирает. Притаивается. Ту-у-у… Ту-у-у…
11-06
– Алло, Федор?
11-15
– Федор. До него пешком далековато. Сам бы он с удовольствием
подъехал к галерее, только болеет с похмелья, подняться с кровати не
может. «Сына за пивом послал. Раньше как после обеда не оклемаюсь».
Понятно. Опять я в проигрыше. Сколько уже на счету не в мою пользу -
99:0? «Давай до завтра, - предлагает Федор, - завтра я сам к тебе
приеду. С бутылкой, если хочешь. Тебе много занять-то нужно?
Немного, тогда тем более. Договорились, давай держи хвост
пистолетом. Я сейчас за тебя выпью, кажись, сын пришел. До завтра».
И я повесил трубку.
11-20
– прямо перпендикулярно галерее через переулок и два дома находится
дом для душевнобольных. Там у меня одногруппница по институту
работает. Нянечкой. Катя Стриж. Это она мне подала идею серии картин
с использованием рисунков шизофреников. Она подарила мне полную
папку рисунков душевнобольных. На папке, как сейчас помню, было
написано: «Пытаться совместить любовь и тишь да гладь. Как веру
правую и ложную равнять. Преступна даже мысль лечить лекарством душу
и снадобьями скорбь из сердца изгонять». Я спросил у неё, чьи это
слова. Она ответила: Хайяма. Мы все не в своем уме. Кто-то больше,
кто-то меньше. Все мы нуждаемся в лечении. Только лекарства у всех
разные. Кому-то помогают таблетки и уколы, кому-то – объятия
любимого человека и доброе слово соседа. Каждому своё.
11-30
– идти или не идти? Вот в чём вопрос. Прийти к Кате только для того,
чтобы занять денег, не дело. Я чувствую, что у неё ко мне что-то
есть. Но я не могу портить ещё чью-то жизнь. Одного меня достаточно.
Разве нет? Поблагодарить её за поддержку и помощь – значит, дать
надежду. А я не хочу. Катя оставила живопись, бросила ради мужа и
ребенка. А муж оставил её ради бутылки и шлюх. Я спросил её, когда
мою картину купил коллекционер из Амстердама: «Вернешься, может, в
славные ряды художников?». Она посмотрела на меня, улыбнулась: «Я
нужней здесь. Я и здесь рисую. Рисую новых людей».
11-40
– сегодня не мой день. Кати скорей всего в больнице не будет. Не её
смена или ещё что-нибудь. Да и в общем-то пешком ходить не
привыкать. А деньги завтра мне займет Федя.
11-42
– в кармане последняя монетка. Если вытащу орлом – пойду до Кати,
если решкой – пойду до дома. День-то только начался.
11-43
– орел.
11-45
– перейти дорогу. Потом в переулок. В нем полно мусора – коробок
из-под обуви и пустых бутылок. Любимое пристанище бичей и пьяниц.
Все мы – неприспособленцы - в
одном шаге от «гордого» звания «бич». Сейчас быть бичом модно: не
работаешь, налоги не платишь, целыми днями знай себе пей и бутылки
собирай. А если еще в Центре занятости на учете стоишь и получаешь
каждый месяц пособие – ваще красота.
12-10
– дом, где зарезали друга детства Пашку. Убили случайно не того.
Перепутали. А Павлу было 16 лет. Уродам за непреднамеренное убийство
дали условно. Папочка одного из нападавших кому-то хорошо позолотил
лапу. Родители Паши писали Горбачеву – без толку. Потом они уехали
из города.
12-25
– городская психиатрическая больница.
12-30
– Катя. Я буквально налетел на неё в дверях. Она приклеивала
информацию для посетителей на дверь, когда я собрался с духом и
вошел.
- Ты?! Каким ветром?
- Попутным, заходил в галерею, там ремонт. Не могли
предупредить, я бы в магазине при Худфонде картины выставил.
- Деньги нужны?
- А кому они не нужны? Знаешь такого? Пускай
поделится.
- У нас скоро обед. Ты голоден?
Я соврал, что нет.
- Все равно накормлю. Пойдем.
- Что, к психам?
- Новые чувства, новые переживания - разве не
интересно? Не бойся, мы поедим в моей комнатушке. У меня там
спрятано домашнее вино, сама ставила. Пошли.
13-00
– 14-02 – обед.
Рис с рыбной котлетой, рассольник, компот, 3 куска
хлеба, пирожное «картошка».
- Ты похудел.
- Это от нервов.
- Все мы потенциальные клиенты этого заведения. Все
без исключения. И чем больше я здесь работаю, тем больше в этом
убеждаюсь.
- Тебе здесь нравится.
- Ты спросил или сам за меня ответил?
- Так по тебе видно. Сияешь вся.
- Это дневной крем. Я всегда им лицо мажу.
- Не про то я.
- Ты про сияние изнутри?
- Оно чувствуется. Ты вроде и не улыбаешься совсем –
а само счастье. Кого-то нашла?
- Разве что только себя.
- Да, это самое главное. Найти себя.
- А ты разве не нашел?
- Не-а…
- Жениться тебе надо. А уж жена тебя настроит на
нужный лад.
- Думаешь?
- Уверена.
- Я подумаю.
- Сколько можно думать? Действовать надо.
- У меня ни работы, ни денег… кто за такого пойдет. И
жить со мной – бурлакам только под силу. Кроме картин и мыслей,
ничего нет. Кот еще по кличке Шах и ботинок, который нужно заклеить.
- У тебя клея нет?
- Мы вроде только говорили о моей женитьбе?
- Этому у шизофреников не надо учиться, чтобы прыгать
с мысли на мысль. Так клей у тебя есть?
- Я-а, я это, как его…
- Всё понятно. Доедай, а я сейчас.
Катя была простой женщиной, худенькой с редкими
жиденькими волосами, чувственным ртом и тускло-голубыми глазами. Я
бы использовал её как натуру, если бы когда-нибудь рисовал фею или
девушку-эльфа. Хрупкая, почти воздушная… Как облачко… И как она
сможет справиться, если огромный детина-психопат решит поразвлечься?
Страшно представить… и тем не менее Катя здесь работает уже больше
десяти лет.
Она вернулась с тюбиком клея «Момент». Мне стало
неудобно.
- Вернешь, когда сможешь, - сказала она и положила
клей передо мной на стол. - Ты всё еще не разучился краснеть, когда
стесняешься. Тебе идет.
Я молча слушал, дожевывал пирожное и слушал.
- Я никого не виню в своей жизни. Все кого-то ругают.
Кто правительство и президента, кто родителей и общество, кто строй
и политику, кто Бога… Я никого не ругаю. Даже себя не обвиняю в
такой жизни. А какая у меня жизнь? Нормальная человеческая жизнь.
Чего-то хотела, пускай не добилась всего, но ведь шла, стремилась,
хотела. Да и ещё не вечер, как говорится. И ты не сдавайся. Может,
тебя в медбратья пристроить, а? Ты как?
- Не понял, что?
- Пойдешь к нам работать, спрашиваю?
- Ой.
- Чё ой? Платят неплохо, общения предостаточно. Все ж
лучше, чем ничего, и времени для
творчества и вдохновения куча. Те картинки тебе вон как пригодились…
- Я подумаю, Кать.
- Говорю тебе, нечего думать, всё б ему думать –
действовать надо. В общем, я сегодня поговорю с главврачом. А ты
завтра приходи часам к восьми. Деньги на дорогу есть?
- Есть.
- Точно?
- Зуб даю.
- Слушай, может, ты зайдешь ко мне, заберешь, какие
приглянутся, вещи моего бывшего. Они мне только полку в шкафу
занимают. Столько лет прошло, а все выбросить жалко. Там ни разу не
ношеные сапоги есть. Куртка с подкладом, как новая. Зайдешь?
- Неудобно так, Кать.
- А что неудобно? Друзья все-таки, какие ни есть, а
друзья. Учились вместе… да и так…
- Зайду.
- Годика через три?
- Ну почему, на днях зайду, а сын как?
- Он уже не живет со мной. Подженился.
- Вот как. Вот время летит.
- Потому и надо торопиться жить.
Я сказал:
- Да. Надо.
14-05
– на крыльце мы были одни. Сейчас у больных сончас. Посещения
начнутся после четырех. Катя напомнила о завтрашнем дне и:
«Побрейся. Тебе не идет недельная щетина, или сколько она у тебя
там?».
14-10
- попрощались. Я спустился с крыльца и пошел той же дорогой.
Обернувшись у самого поворота, увидел Катю. Она всё ещё стояла на
крыльце и смотрела мне вслед. Увидев, что я обернулся, она помахала.
От неё действительно исходило сияние. Его нельзя не заметить. Оно
ощутимо даже физически. Я помахал в ответ. Катя улыбнулась. Мне
захотелось послать ей воздушный поцелуй, но сдержался. Улыбнувшись,
зашел за дом и остановился. И, поцеловав ладонь, послал свой
воздушный поцелуй по направлению к больнице. По направлению к Кате…
14-23
– долго стою за углом. Полный сил и опустошенный напрочь. Хочется
бежать, лететь, пронзая синеву неба, к звездам, и в то же время
хочется медленно брести по тропинкам, любуясь огненно-рыжей палой
листвой… Такого со мной еще не было. Ни разу. Вот оно - Альфа и
Омега. Конец и начало.
14-40
– так тихо я ещё никогда не ходил.
15-10
– а я ещё только у галереи. Рабочие заклеивают окна выставочного
зала газетами и слушают орущий на всю катушку магнитофон. Поет
любимая Жанна Агузарова. Что-то в жизни переменилось. Похоже, что её
новая маска мне к лицу. И не надо подстраиваться, не надо
прогибаться. И, может быть, там, за новым поворотом, за тем углом
меня снова подкарауливает пара неприятностей - я готов. Не знаю,
почему я так уверен, но готов. Потому что не один, потому что в моей
жизни появился Человек. Мой человек.
15-25
– за новым углом меня ждала монетка – 5 рублей. Я поднял её и пошел
к автобусной остановке, на которой нашел еще одну пятирублевую
монету.
Около половины четвертого
– за сегодня я выкурил только одну сигарету. Явно,
что-то изменилось в мире. Достаю замятую пачку сигарет и вдруг вижу
её – девушку с цветами. Она бежит навстречу юноше, в руках у него
букет роз, и я знаю, что они - счастливы.
Что-то в жизни изменилось. Не только в моей. Что-то
изменилось и вокруг.
Стоит только одному человеку почувствовать счастье –
всё изменяется. Должно быть, так.
15-40 (если верить расписанию маршрута №5)
– в автобусе стою. По правую сторону – за окном знакомые поля.
Слышу, как женщина говорит мужчине, что «датчики зафиксировали
какое-то колебание в воздухе. Что-то вроде воздушной волны. Как бы
дыхание Всевышнего. (Поцелуй?) Оно обрушилось из космоса, и состав
воздуха изменился. Воздух стал чище. Даже не чище – прозрачнее. Мы
связались с центром, и нам подтвердили показания приборов. Волна
была. Что это, правда, такое было, непонятно. Может, со временем
узнаем. Во сколько? Приблизительно в 14-00 по местному. Ты тоже
почувствовал? Землетрясение? Ну, скажешь тоже. Хотя, не знаю…».
Приблизительно полпятого
– один человек плюс еще один человек – уже сила. Уже
Бог. Внутри меня будто произошел сбой. В хорошем смысле слова. Сбой
со знаком плюс.
Сбой (если так можно сказать) произошел не только со
мной.
У садика я остановился специально, хотя уже был
уверен, что меня ждет очередное подтверждение. Чудо случилось и
здесь.
Дерево-распятье зацвело. Детишки собрались вокруг
него с открытыми ртами. Некоторые из ребятишек плакали. Мертвое еще
утром дерево за несколько часов ожило. Зеленые молодые листочки
шумели на ветру и сверкали в лучах готовящегося ко сну солнца.
Я стоял и смотрел на зеленое чудо до вечера. Может,
часов до семи – не могу сказать точно. Но когда стемнело, и на небе
зажглись первые звезды, я пошел домой.
На пороге меня встретил Шах с растрепанной зубной
щеткой и пустой миской.
Покормил кошака остатками ухи. Уже за полночь достал
старые полусухие краски и на оборотной стороне рисунка с черным
деревом осторожными штришками начал рисовать сегодняшнее чудо.
Приготавливаясь к завтрашнему дню. Завтрашнему чуду.
И послезавтрашнему. И послепослезавтрашнему…
|