Гaлинa Kудрявcкaя, Oмcк.

Живaя душa

Старуха терпеливо донашивала свою старость, как надоевшую, уже ненужную, но еще целую одежину.

Если она не ошибалась, перед рождеством ей сравнялось девяносто семь.

Кто знал ее когда-то, услышав, что она еще жива, удивлялись. Подумай-ка, мы считали, что Демидовны давно уже нет, а она все скрипит. Даже пятилетняя праправнучка Леночка, любившая старуху, как любят маленькие дети все живое и слабое, спросила ее однажды:

-  Бабушка, ты скоро умрешь?

-  Теперь уж, наверное, скоро, - спокойно ответила она.

-  И тебе не страшно? – допытывалась девочка.

-  А чего страшиться, я уже наполовину там.

И Леночка рассмеялась, она считала, что бабушка шутит.

Старость высушила старуху, будто жаркое солнце траву. Внучка Зинаида (дочь любимого сына Федора), купая ее в корыте, приговаривала:

-  Ой, бабка, от тебя скоро ничего не останется. Чего в корыте ловить буду?

Бабкой старуху в доме звали все. А пошло это от Федора. Когда-то он, чуть ступив на порог, первым делом весело кричал: «Ну чего, бабка, сегодня напекла, наготовила?»

Жизнь выжимала из старухи силу капля за каплей, и та уходила незаметно, словно вода в песок. Однако ее еще доставало, чтобы делать то, что приказывала Зинаида.

-  Бабка, вставай завтракать! – раздавалась утром команда.

Старуха покорно поднималась, хотя хотелось еще полежать, подремать.

-  Умывайся!

И она шаркала к умывальнику, полоскала лицо и руки водой.

-  Причешись!

Бабка проводила гребешком по реденьким мягким, будто у младенца, волосикам.

Потом она послушно, но безразлично и очень медленно съедала то, что лежало на тарелке, и возвращалась на свою кровать сидеть. И сидела целый день, глядя в стенку напротив, покуда ее снова не звали за стол.

Сидение это началось два года назад. Сначала Зинаида, помнившая старуху непоседой, сующей нос во все дела, подумала, что та занемогла. Но нет, у старухи ничего не болело, она ни на что не жаловалась. Тогда внучка начала ее тормошить: то позовет вареники делать, то еще чем займет. А потом отступилась.

-  Она даже не улыбнется никогда, - как-то пожаловалась Зинаида мужу.

-  Старческий маразм, - заключил он.

-  Сам ты маразм, - обиделась Зинаида – все-таки это была ее бабка. – У нее что хошь спроси, все помнит.

И вздохнула тяжело:

-  Просто ей жить надоело, за такой-то срок.

Старуха, и правда, обладала удивительной памятью. Зинаида, позабыв что-либо, часто обращалась к ней, и она давала точный ответ, на что внучка неизменно дивилась.

-  Это надо же, такая давность – а она помнит.

Но по своему желанию бабка ничего не вспоминала. Не хотела.

-  Бабка, ты в бога веришь? – кричал через стол подвыпивший зять.

-  А чего ж не верить? – безо всякого выражения произносила она.

В бога она не верила и в загробную жизнь тоже. Он знала, что душа умирает прежде тела. Два года назад хоронили ее дочь. Последнюю из четверых старухиных детей. Старуха сидела у гроба не плача. Ни слез, ни горя. Эту семидесятилетнюю толстую старую женщину она не любила. Мертвая душа любить не может.

Любви ей было отпущено не меньше, чем другим. Дольше всех любила младшего сына Федора – еще десять лет после его смерти. А потом и эта любовь угасла. Все ушло.

Безо всяких со своей стороны усилий она сохранила удивительную опрятность.

-  Нашу бабку хоть на выставку, - гордилась внучка, понимая, что ей повезло.

Никакого особого ухода бабка не требует: накорми, да выкупай раз в неделю, вот и вся работа.

Дом внучки полон взрослыми и детьми. Две дочери - одна еще школьница, а вторая с мужем, Леночкой и семимесячным парнишкой Вовкой. Когда праправнучек родился, его показали бабке.

-  Нравится? – обидевшись, что старуха не проявляет никакой радости, спросила правнучка.

-  А чего же не нравится.

-  Ой, бабка, - возмутилась молодая мать, - никого-то ты не любишь.

Старуха молчала. Она уже и себя не любила, куда ей других любить.

День был обычный, серый. Теперь для старухи все дни были одинаковые, серые. Она сидела. Где-то там, в других комнатах, шла жизнь. Ревел и басил Вовка. Ворковала над ним мать. Канючила Леночка, отправленная в угол матерью за то, что хотела подсунуть Вовке колбасу.

Наконец, Вовка уснул, Леночку отправили на улицу, и мать убежала в магазин, купить кое-что пока сынишка спит.

Вовка скоро проснулся, старуха услышала его плач. Потом он закричал громче, по всему, требовал мать. И уже зашелся в крике, как вдруг, ощутив телом прикосновение легкой руки, оборвал плач разом и открыл глаза, полные слез. Это была не мать. Мальчик долго глядел на склонившееся над ним морщинистое лицо. Губы его подрагивали, он собирался заплакать вновь, но тут старуха увидела, как они растянулись уголочками вверх, и на Вовкином лице засияла улыбка. Свет ее отразился в бабкиных потухших глазах. Старуха еще раз провела по его тельцу рукой и впервые за два года вздохнула глубоко и выдохнула, будто испытала вдруг облегчение:

-  Живая душа.