Memory | ||||||
|
||||||
Aвтoр o ceбe.
Я родился в Одессе, давно, скоро 80 лет назад. После демобилизации из армии
окончил исторический факультет Ленинградского универститета. Моя специальность
- история искусства, художественная критика, области профессиональных
интересов: теория искусства и методология искусствознания, русское искусство
19-го в., искусство Эстонии, современное искусство. Доктор искусстведения,
профессор-эмеритус Академии Художеств Эстонии, с которой связана вся моя
преподавательская биография. Живя нынчe в Kaлифoрнии, я продолжаю сотрудничать
с Академией - веду заочно (по интернету) мастеркласс для
магистрантов-искусствоведов, руковожу докторантами, участвую в защитах,
академических и других публикациях, словом, в некотором идеальном смысле я все
еще в Эстонии, хотя телом - здесь, а публикации выходят во всяких местах - в
т.ч. в России (Москва, Питер), Штатах, Израиле и др. Отвлекаясь от специальных
занятий, записываю иногда какие-то воспоминания. Это, видимо, возрастное.
Бебеля, 12.
1. Легенду о поселении предка в Балте многие толковали поверхностно - в его выборе видели знак неудовольствия высшего разума, наказавшего род геном тупости. Оценивая этот факт из будущего, с точки зрения его дальних последствий, я нахожу такую позицию несправедливой. Ничтожные обстоятельства и, казалось бы, нелепые поступки экзистенциально определяют судьбы многих поколений: если бы не чары балтских пирожков, нам бы не удалось посетить сей мир в его минуты роковые, да и в другие минуты тоже. В некотором метафизическом смысле возвращение в Балту исторически оправдано. Психологически осуждение прадеда тем более неверно. Предок из кантонистов вряд ли мог стать другим: двадцать пять лет солдатчины, начатой в нежном возрасте, должны были полностью подавить сопротивляемость организма к искушениям балтской кухни, а заодно и способность провидеть будущее. Далее для меня какая-то неясность: в документах говорится, что
мой дед, сын царского солдата, юридически считался гродненским мещанином; что
бы это могло значить? Когда вся семья собиралась за обеденным столом, предприимчивый дед Берко Овший любил повторять, горестно оглядывая прожорливую молодую поросль: fileschtibmitidiotn. Эта идиома могла бы стать девизом нашего герба, если бы нынешнее Дворянское Собрание, или Президент Страны, или, скажем, сохранившиеся наследники Престола пожаловали Бернштейнам потомственное или, пусть, ладно, личное дворянство; пока что историческая фраза остается семейным motto. Полезное в качестве самокритического деодоранта и уместное во многих отношениях, оно не во всем справедливо. Про деда, автора фразы, которая ставит его в один ряд с знаменитыми Людьми Фразы, чьи изречения записаны золотыми буквами на скрижалях - И ты, Брут, Государство - это я, После нас хоть потоп, Мы пойдем другим путем, Хотели, как лучше, а получилось, как всегда и т.п., - я знаю не больше, чем здесь написано. Когда дети встали на ноги, они перебрались в Одессу и забрали
отца с собой. В семейном архиве хранится справка о том, что дед служил курьером
в отделе кладбищ. Справка от 28-го июня 1921 г. удостоверяет, что он был уволен
с 1-го февраля 1921 г. по приказу от 25 февраля 1921 г. за N 11. Даты
показывают, что время в подотделе кладбищ одесского горкоммунхоза было
дезорганизовано, как и полагается в непостижимом, узком, как лезвие, почти
двухмерном мире на грани бытия и небытия. 2. Дети Берко Овшия, Боруховны и Боруховичи, не заслужили суровой
отцовской оценки, если говорить о ее прямом смысле. Это были способные и
порядочные люди.
Тут нет ничего нового: не стоило бы об этом упоминать, если бы не метания идеологий и причуды философской моды, лишенной инерционного ядра. Неонеоконсерватизм, взращенный на почве шоковой ментальности авангарда, странная помесь памяти и забвения, прокурорской непримиримости к грехам предшественников, за которой скрывается ощущение собственной вины, только мешает понять жизнь отцов и дедов. По темным историческим преданиям в России конца XIX века действовала процентная норма. Как царская тюрьма и каторга по отношению к социалистической пенитенциарной конструкции, так и процентная норма была неумелой любительской репетицей будущей мудрой национальной политики коммунистической партии - своего рода интернационалистской affirmativeaction, имевшей своей целью защиту коренного населения от дискриминации со стороны национальных меньшинств и справедливое выравнивание образовательных и других возможностей. В этой связи пора извлечь из неизвестности город Ананьев. В
Ананьевской гимназии к евреям-экстернам относились с
либерально-интеллигентской, неосмотрительной, как показала история,
благожелательностью. Поэтому туда не зарастала тропа, по которой еврейские
мальчики устремлялись к вожделенному свету учения.
Среди оценок, выставленных ананьевскими учителями,
действительно, преобладают тройки. Трудно сказать, по какой причине
гимназический документ Моисея, в отличие от его инженерского диплома, выглядит
неблестяще. Думаю, что его дистанционное гимназическое учение было отрывочным,
надо было зарабатывать на хлеб. Ананьевский аттестат был завоеван, когда
соискателю было за двадцать. Отец был наделен глубоким и гибким умом, а также
волей и умением организовать себя и других - но эти качества не должны быть
точно отражены в экзаменационных отметках.
Социалистические влечения тоже не миновали детей Берко Овшия.
Среди фотографий, сделанных в балтском фотосалоне начала века и непостижимыми
путями добравшихся до Калифорнии к концу века, по меньшей мере одна могла бы
служить - в зависимости от всемирноисторического контекста - либо уликой, либо
охранной грамотой. Моя старшая тетка Дора, ее ближайшая подруга Ида Луммер и
другие девицы в блузках и сильно перетянутых в талии длинных юбках - отблеск
угасающего югенда - запечатлены в качестве активисток российского
социал-демократического движения. Композиционный, смысловой и политический
центр группы - молодой человек, стриженый ежиком, с небольшой бородкой, в
демократической косоворотке. Это знаменитый революционер, большевик. Вспомнить
имя, данное ему при крещении, я не могу, требуются специальные разыскания. Но
его партийная кличка известна каждому сознательному одесситу.
Впрочем, и ранняя трансгрессия из бытия в ничто не всегда уберегала героя от номинативной кары в мире его бывшего присутствия. Вспомним горестную комедию ошибок с переименованиями Дерибасовской улицы. Как известно, основатель города, чужеземный аристократ и генерал в русской службе, вынужден был уступить улицу имени себя Фердинанду Лассалю, основателю Всеобщего германского рабочего союза, который, по оценке самого Ленина, превратил рабочий класс Германии из хвоста либеральной буржуазии в самостоятельную политическую партию. Казалось бы, не самый худший кандидат для поднятия подмоченного престижа славной некогда Дерибасовской. Недолго, однако, тень немецкого вождя тешилась своим незримым присутствием там, где зримо прогуливались одесские пижоны (на тогдашнем диалекте - жоржики), красавицы и иностранные моряки. Хотя Фердинанд Лассаль покоился в могиле с 31 августа 1864 года, его оппортунистические шатания и уступки философскому идеализму гегельянского толка не остались незамеченными. Когда все эти дела, хоть и с опозданием, стали достоянием широкой общественности, улицу пришлось передать выдающемуся пилоту Валерию Чкалову. Но не навечно. Жизнь, как говорится, внесла свои коррективы. В ходе войны с нацистской Германией прояснилось значение
национальных патриотических традиций, героических фигур прошлого и их деяний.
Волна обоснованного энтузиазма почему-то захватила и принесла нa пенном гребне
заслуженного француза (вообще-то он был португалец, но в народной памяти все
основатели Одессы - французы) - улице вернули имя де-Рибаса. Незапятнанный
Чкалов не мог быть ущемлен, ему отдали легендарную Большую Арнаутскую, которая
уже давно называлась улицей Леккерта. За что наказали Леккерта, я сказать не
берусь, к тому времени он был, конечно, мертвый революционер, но что-то,
небось, за ним числилось, хоть бы фамилия. Без причин бы не переименовали, в
деле исправления ошибок у нас тогда не ошибались.
В свое время один теоретик успешно защитил диссертацию, где была научно показана антирелигиозная сущность социалистического реализма. Диссертация так и называлась: Антирелигиозная сущность социалистического реализма. Автору, разумеется, нужна была не столько истина, сколько ученая степень. Тем на менее, нельзя не воскликнуть: сколько иллюзий! Ничего антирелигиозного в социалистическом реализме не было, точно так же, как и в практике реального социализма. Другая религия, другие каноны, другая церковь, другая инквизиция, другая цензура, другое ханжество, другие святыни, святые, мученики... Если уж говорить об антирелигиозном эффекте советского опыта, то он - благодаря своей одноприродности и своему структурному подобию - мог бы стать пастеровской прививкой от религиозности. Но и это не случилось. Вакцина должна быть ослабленной культурой, а советская церковь - в своей наглядной гротескности и анахроничных преувеличениях, в своей смертельной серьезности - только подавляла имунную систему. Спора религии и атеизма не было, была битва церквей. Антицерковность советской системы была всего лишь эвфемизмом, плохо скрывавшим смысл неравного противостояния церквей и вер, из которых одна была одновременно и властью, и государством. Это обширная тема, из которой сейчас интересна лишь та ее часть, которая касается образа и слова. Откуда такое специфически советское отношение к слову и имени? Истоки его нетрудно найти в древних мифах о сотворении мира через слово - от древнейшего египетского и до библейского, в магии и мистике слова, в суровом моисеевом запрете произносить имя Божие, в теологической лингвистике, возводившей связь между словом и называемой вещью к первотворцу. Труды товарища Сталина по вопросам языкознания... При царском режиме улица называлась Еврейской. 4. Когда я встречаюсь ныне с одесситами, начинаются неизбежные в
таких случаях биотопографические обнюхивания по стереотипной формуле: А где вы
жили в Одессе? Стоит мне признаться, что я родился и вырос на Бебеля 12, как в
глазах моих собеседников возникает особого рода свечение.
В прошлые времена случалось встречать одесситов, которые не
сомневались в моей правдивости. Например, где-то в конце 1943 или в начале 1944
года, в Москве, за Киевским вокзалом... Мы заблудились в парадных лабиринтах дворца военной культуры - и
некий майор обратился ко мне:
Майор Дудник был воспитанником Еврабмола. Создателем и
руководителем Еврабмола был отец. Общежитие Еврабмола и квартиры многих его
сотрудников находились в доме, выстроенном с использованием лучших традиций
Возрождения.
То ли в соответствии с политико-стратегическими планами немецкого руководства, то ли случайно, но в результате первых же налетов разрушены были здания одесского НКВД, внешне аккуратный и ужасающий своей опрятностью квартал Маразлиевской улицы, напротив Парка Культуры и Отдыха имени Тараса Шевченко. Педантическое указание места и времени должно скрыть неуверенность повествователя - во-первых, улица не могла быть имени Маразли, а какого она была имени, никак не вспомнить, во-вторых, я все это изображаю по памяти, и историки могут легко уличить меня в других фактических неточностях. Но суть и смысл событий я стремлюсь передать верно, в соответствии с принципом одного из лучших и мудрейших наших гуманитариев. Важна, говорил В.Бахтин, не точность описания, а глубина постижения. Разрушение чекистского гнезда вызвало, надо полагать, чувство
глубокого удовлетворения у врагов социализма по обе стороны подвижной линии
фронта. В некотором смысле оно было преждевременным. Мы-то знаем, что живучесть
этих органов и их способность к регенерации превосходят самые невероятные
природные образцы. А главное, органы-то нужны всем, особенно - если
политические системы близки друг другу. Неосмотрительное уничтожение помещений
и устройств, приспособленных для изоляции, допросов и других способов добывания
истины, отомстилo за себя, когда Одесса была оккупирована и отдана под
румынское управление.
С тех пор в этом доме, действительно, перестали рождаться и
расти, учиться и учить; здесь только убивали или готовили убийства.
Управдом, как это ему полагалось по должности, двигался против течения, поскольку власть как-раз в те времена - в интересах трудовых масс - развернула кампанию по уплотнению жилья и жильцов. В бывшую теткину комнату вселились сестры Мария и Неонила Даниловны, которые уплотняли человекометраж нашей квартиры, будучи сами уплотнены вон из небольшого собственного домика на 5-й станции Среднего Фонтана. Проходить через них в кухонную зону стало невозможно. Под коммунальную кухню переоборудовали ванную. В комнате для прислуги время от времени квартировали наши домработницы, пока одна из них, отличенная былинным идиотизмом, Оля по имени, не схлопотала ребенка; дитя греха, правда, куда-то девалось, Оля тут же родила другого, он тоже исчез, но метод серийного производства был освоен, Оля естественно и без пауз переходила из состояния беременности в состояние кормящей матери и обратно, а выселить потенциальную или готовую мать будущего советского человека было невозможно, это противоречило бы принципам социалистической человечности и чадолюбия. В комнату красавицы Зинаиды вселилась молодая пара - еврейский
поэт Ханан Абрамович Вайнерман с женой Верой Абрамовной. Ханан писал стихи на
идиш, у Вайнерманов собиралась литературная богема: Ноте Лурье, Друкер; друзья
густо курили и обсуждали писательские дела. Когда вышла книжка стихов Ханана, в
квартире был устроен большой пир. У Вайнерманов вскоре родилась голубоглазая
дочка Юленька, я любил показывать ей козу, вызывая бессмысленный и прекрасный
младенческий смех.
Сестер Даниловен, Марию и Неонилу, я разыскал году в 1950-м, они
ютились в крохотной подвальной квартирке на Канатной, тогда еще Свердлова, не
знаю, как сейчас. О годах оккупации говорили мало. Нет сомнения, что в поэзии Ханана Вайнермана четко
прослеживались партийные и патриотические идеи, ноты гордости за свою
социалистическую родину звучали с подлинной поэтической силой, а образы
счастливой жизни советских людей, в том числе и даже в особенности - людей
еврейского происхождения - отличались определенностью контуров и солнечной
яркостью красок. Эти качества были необходимым условием существования советской
поэзии и самого поэта. Да, верно, совершенно необходимым. Но недостаточным, ибо
высшие цели и сокровенные причины требовали от власти проницательных интуиций и
решительных действий - вне зависимости от слов, поступков и убеждений отдельных
поэтов.
Ханан выжил. Не потому, что был невиновен или могуч телом и
духом, ему просто повезло, он не успел погибнуть. Мы встретились с ним и с
Верой в Одессе в конце пятидесятых, вскоре после его возвращения оттуда. Нам не
терпелось расспросить его, но он помалкивал. Вера сказала мне: Боря, не
спрашивай у него ни о чем, он ничего не расскажет, ему страшно. Если хочешь
что-нибудь узнать, спроси у меня, мне он рассказывает, иногда, ночью, под
одеялом, шeпотом...
Когда его взяли, он знал, куда его повезут и где будут мучить.
Скорее всего, железные ворота и верные часовые в сводчатом туннеле за ними ему
не были видны, его вытолкали из фургона государственной безопасности уже в
круглом дворе-колодце и отвели в подвальную камеру. В довоенное время туда вела
небольшая лестница - мимо дворницкой квартиры, очень было удобно приспособить
ее под тюремную контору. Канализации там, в подвальных камерах не было, это мы
точно помнили, но она в тюрьме и не требуется. Но вот - Вайнермана вызывают на допрос. Какой путь вел от
бывшего сарая до бывшей квартиры N 10?
Возможно, инженерная мысль организовала движение заключенных на
допросы иначе, был такой конструктивный ход и он кажется мне более удачным. Обширный, темный бифункциональный коридор в детстве внушал мне ужас. Чтобы попасть на черный двор, надо было миновать это место, открытое взорам прохожего, маленьким я был стыдлив. Иногда мне покровительствовала старшая кузина Жозя, она жила в нашем же доме и была моим самым близким другом и покровителем; входя в ужасный коридор, она громко и нараспев кричала: КТО ЕСТЬ?. Я изумлялся ее героической находчивости. Если НИКОГО НЕ БЫЛО, мы смело следовали мимо человеколюбивого устройства на три очка и выходили на черный двор, откуда по черной же лестнице можно было попасть на кухни многих квартир, в том числе и нашей. Трудно допустить, чтобы пространственно-психологические стратеги из одесского КГБ упустили такую возможность. Вообразите - из тесной и вонючей камеры разоблаченного агента Моссада, ЦРУ и всего мирового сионизма вели по ступенчато расширяющемуся коридору, где густая вонь параши переходила в разбавленную вонь дворовой уборной, затем - через узкий черный двор и по черному ходу его вводили на бывшую кухню, там наверняка за казенным столом сидел дежурный старшина в фуражке с исторически малиновым околышем, он что-то проверял и регистрировал, затем, мимо малой дежурки (там в мирное время неутомимо зачинала эмансипированная домработница Оля), через узковатый проход - в обширную канцелярию, бывшую комнату Даниловен, где углублялись в папки с надписью ДЕЛО молчаливые офицеры в форме и в статском, гладкие, невыразительно пристойные, без индивидуальных примет... Далее - чистый коридор, где справа - та самая парадная дверь, а напротив нее, слева - дверь в свою комнату, в комнату Вайнерманов. Интересно, в каком положении находилась дверь, когда Ханана вели на допрос - закрытом наглухо? Распахнутом? Или чуть приоткрытом? Слышались ли оттуда, из комнаты, какие-нибудь звуки - крики, хрипы, или, скажем, гул доверительной беседы? Проходить, проходить, не останавливаться! Не смотреть по
сторонам! Прямо! Значит, так: следователь сидит спиной к простенку между балконом и окном, примерно в том месте, где находилась клавиатура рояля. Мама была пианистка, она окочила Одесскую консерваторию, дома бывало много учеников и постоянно звучала музыка так называемого педагогического репертуара, я с младенчества знал ее на слух. Рабочий инструмент был кабинетный рояль фирмы Мюльбах; я рано научился читать, но, конечно, одной кириллицей; слово MUHLBACH я легко прочитывал как русское мунгвасн - и эти непроизносимые мунг, нгв и васн очень меня раздражали. Позднее ко мне стала приходить учительница немецкого Елизавета Адольфовна Гут, коммунистка, бежавшая от Гитлера, не знавшая ни слова по-русски, оголодавшая и запуганная, с глубоко запавшими немецкими глазами - мама всегда приготовляла ей к уроку чай с бутербродами. Она научила меня латинскому шрифту и, чтоб не измучилось дитя, давала мне читать что-нибудь интересное для мальчика - вначале это был ReinekeFuchs Гёте, не адаптированный, впрочем, для нежного возраста. Благодаря науке я стал правильно читать название фирмы на крышке фортепиано, но зато появились другие неясности и среди них такая - куда, спустя некоторое время, девалась сама Елизавета Адольфовна? Да. Значит так. Там, где кончались клавиши четвертой октавы,
спиной к простенку, - к простенку, к простенку, слышите, как это просто
рифмуется? - сидит следователь. Oкoнчaниe cлeдуeт.
|