Гaлeрeя “Флoриды"

 

Aлeкcaндр Лeвинтoв, Mocквa

Рaздвoeнный мир Никoлaя Фeшинa


Он уехал в Америку в 23-м. Тогда бежали все, кто мог и хотел. Кто не мог и не хотел – тех высылали. Хорошо, если из страны. Чаще – на Соловки, еще чаще – на тот свет, безразмерный по причине объявления его несуществующим .

За границу отправляли почти в легкую: на горизонте полыхали зарницы и канонады мировой революции – через несколько лет предполагалось, что бежать будет уже некуда, потому что не только на Земле – на Марсе ихние aэлиты станут наложницами шариковых. Их выпускали из рук, как кошка выпускает из своих мягких, но когтистых лап утомленную странной игрой с ее жизнью мышь. Их выпускали, параллельно продавая за бесценок, раздаривая и расшвыривая картины, ювелирные изделия, иконы, шедевры и раритеты: берите! Не жалко! Завтра мы это же отнимем у вас!

Он уехал в Америку с женой и девятилетней дочкой Ией, единственным человеком, кто не предаст его ни при жизни, ни после смерти. Он бежал из Казани, бросив учеников, холсты, работы, мастерскую и собственное имя.

Ему было уже 42. Экватор.

По Америке его помотало и побросало. После нескольких лет нью-йоркской жизни, сумасшедшей, как любая жизнь в Нью-Йорке, он бежит в Нью-Мехико , в Таос , заброшенную точку на карте Америки, где почти все точки – заброшенные.

Видимая причина бегства сюда – туберкулез.

Русских в Нью-Мехико до сих пор негусто. Наверно, из-за обилия НЛО: русские сами привыкли быть гуманоидами, а тут летают всякие, народ собой смущают. И Николай отправляется дальше, в Лос Анджелес , в Санта-Монику, прилегающую к океану и пляжам часть еще одного сумасшедшего американского города. Если вы ткнете в карту пальцем и промахнетесь, не попадете в заброшенную точку, то окажется, что вы наткнулись своим указательным на сумасшедший город.

Русские густо заселили Западный Голливуд, Студио-Сити и Санта-Монику, места пляжные и припляжные , умагазиненные , криминально спокойные и сексуально развинченные, с нестандартной ориентацией. Это американцы все норовят побегать по пляжу, поиграть в подвижные игры, прямо дети, честное слово. Мы больше жмемся к мангалам и  прибою:

- Моня! Ты почему не смотришь за Сарочкой ? Ведь она сейчас упадет в океан!  – слышится русская речь с Привоза или Бессарабки .

Фешин купил себе здесь студию. Это значит – дело его было небезнадежно и заказы продолжали поступать, даже в ревущие войной сороковые. Для того , чтобы загнуться в Америке и кануть в безвестность, особых усилий от эмигранта не требуется. Чтобы сохранять продажность своих картин, надо продолжать быть талантом и трудягой . Николай Фешин пришел в Америку сначала своими полотнами, потом сам. Это его спасло и спасало. Имя работало на него, хотя и спустя рукава.  И он продолжал работать, сосредоточенно и непрестанно. На финише он еще успевает организовать две свои выставки – в Сан- Диего и фешенебельном пригороде этого самого фешенебельного города Калифорнии и Америки, в Ла Хойе . Немного не дотянув до своего семидесятипятилетия , Николай умирает, предоставив свою дальнейшую судьбу дочери Ии.

Так начался и все еще продолжается его долгий путь на родину.

В 2005 году его картины впервые экспонируются в Третьяковке…

Если  взять за точку отсчета и начало размышлений о творчестве Николая Фешина (а что еще можно взять за такую точку, кроме самого художника?), то мы увидим резкий контраст между его фотографиями и его автопортретом.

 На фото – человек слегка восточного вида, не то татарин, не то мордвин, не то сибирский сильно обрусевший чалдон. Взгляд – неприятный, колющий, угрюмый взгляд, испытующий, из позиции глухой защиты. Он хоть и умный, а лучше под него не попадайся. А на автопортрете – напряженная, но открытость, распахнутость и беззащитность голубых до иссини глаз, взгляд, рвущийся к познанию мира, удивленный этим миром и очарованный.

А теперь – два взмаха в разные стороны. Один взмах – портрет отца. Образ тяжеленный, сильный. Глаз и вовсе не видно, они в тени, но под этим невидимым взглядом все притихает и замирает. Написанный в 1914 году, портрет является пророческим образом Отечества, сурового, нелюдимого и неутомимого в своей жестокости, русской и азиатской. То, что отец Николая – художник и иконописец – несущественно, оказывается. Потому что не в этом его суть. Опять с той же прозорливостью Николай изображает отца-Отечество в одежде мастерового, почти пролетарской одежде, в которую вырядится скоро вся Россия.

Второй взмах – детские портреты. С таким же, как в автопортрете удивленным и открытым миру взглядом, сквозь который светится и ясно видна душа. Тут Фешин очень близок с Марией Башкирцевой, с ее незащищенными душами, смотрящими на нас через глаза детей и девушек. Ну, проникновенность и искренность Башкирцевой понятна – она стала художницей в канун своей сверхранней смерти. Но Фешин ? Откуда у него столько веры в светлое прошлое души человеческой?

Самый яркий шедевр Фешина – портрет Вари Адаратской , написанный в том же 1914 году, когда дочка Ия только появилась на свет.

Кстати, к какому жанру отнести эту картину? Ведь это вовсе не портрет или не только портрет: пяти-шестилетняя девочка в нарядном полупрозрачном (как у Башкирцевой) платьице сидит на столе в композиции с вазой фруктов, чайничком на горелке, пустым стаканом, куклой. Ведь это натюрморт, чистый натюрморт. И присутствие человека, как положено жанру натюрморта, очень чувствуется: кто-то посадил девочку на стол, а сам отошел. – Да какой же это натюрморт? В натюрморте присутствует смерть, а тут девочка – настоящая, живая, не мертвая девочка, и кукла разбросала руки, как умеет делать только настоящая, только живая кукла, и это надгрызанное яблоко в руках, и этот взгляд огромных и чистых глаз … А по стене – детские бирюльки пришпиленные болтаются, а на подоконнике маленького оконца – цветы в горшках и банках, чахлые, как и все городские цветы. Все это – бедно и прилично, все это богато только своей чистотой. И так радостно и ярко в мире Вари Адаратской , в ее чистом и покойном детстве.

И еще одна картина, пожалуй, объясняющая все, по крайней мере, эти два крыла творчества Николая – «В бондарной мастерской».

В полумраке тяжелого и скудного на радости труда – яркий свет курчавых стружек и такой же радостный свет, льющийся сквозь окна мастерской.

Тяжел труд и темны потемки души каждого, но светел проникающий в нас Божий свет и светлы завитушки и кудряшки нашего труда.

Вот и весь секрет раздвоенности мира Николая Фешина .

Все просто.

Встречайте его.