Memory

С Булатом Окуджавой нас познакомила поэтесса Валентина Невинная, с которым она сдружилась еще в те времена, когда Булат Шалвович учительствовал в одной из калужских школ. Шел 1986 год. Мы с бардом Николаем Миловым к тому времени написали около двух десятков песен. Половину из них местный отдел культуры одобрил к выступлению, что давало нам возможность выступать с поэтическо-музыкальной программой в сельских клубах. Но была еще неофициальная программа, которую мы возили в основном в Москву. Выступали на каких-то квартирах, в каких-то общежитиях…

В жаркий полдень июля небесная тишь

Наполняет проемы колодцев.

Неприкаянным ангелом, друг мой, летишь

За расколотым солнцем.

Несколько раз нам после концерта даже платили небольшие деньги.

- Ребята, вам пора выходить в свет. Если хотите пробиться со своими песнями, езжайте в Москву к Булату, - сказала однажды Валентина Александровна. – Я договорилась о встрече, может быть, он вам поможет.

И мы, два провинциальных паренька, отправились в столицу со своими песнями.

Был ранний март. Дверь открыл сам хозяин, и сразу пригласил в кабинет. В глубине полутемного коридора мелькнула светловолосая женщина и, не поздоровавшись, исчезла в одной из комнат. Перед отъездом Невинная предупредила нас, чтоб не задавали никаких вопросов о жене. Кажется, у них были тогда натянутые отношения, вроде бы, даже Окуджава собирался уйти к другой, более молодой женщине.

(Сейчас, почти 20 лет спустя, я узнал имя той женщины - Наталья Горленко, талантливая певица и поэтесса. О ней и ее воспоминаниях «Последняя любовь Б. Окуджавы» написано в электронной газете Дни. ru ).

Воспользовавшись редким случаем, Николай собирался устроить на квартире знаменитого московского барда небольшой концерт. Он репетировал не только дома, но даже в электричке. Однако духу у него хватило на две с половиной песни:

Мне так привычны людей имена,

Речь на земле прорастает, как травы,

Ветер разносит слова-семена.

Детский язык изменив суеверно,

Мы пред детьми только азбукой правы,

А в остальном виноваты, наверно.

Ветер разносит слова-семена…

А дальше у него перехватило горло и он не смог выдавить из себя ни слова. Тем не менее Булат Шалвович заинтересовался песнями, попросил привезти кассету. Я вообще не решился читать, просто оставил листочки со стихами. Уже дней через десять из Москвы пришел коротенький ответ. Б. Окуджава, похвалив: «… одаренный, с поэтическим взглядом…», мягко критиковал оставленные тексты. Но самое приятное тогда было, что он предлагал снова встретиться и поговорить о стихах более подробно.

Несколько раз в комнату заходила жена, Булат Шалвович сразу замолкал и хмуро смотрел в пол. А потом вновь рассказывал о своем прошлом: как пробивался с песнями на сцену, как его освистывали и захлопывали, как ему запрещали выступать, а он продолжал ходить петь по московским квартирам, как приходилось выступать в залах, где зрители сидели за столиками, гремя бокалами и вилками… Однажды Б. Окуджаву пригласили в жюри, где среди прочих молодых бардов выступала Вероника Долина. Странно, но никто из коллег, кроме него, тогда не обратил на нее внимания.

- Я понял одно, что зрителя надо к себе приучать.

Через два часа, перед самым уходом, Булат Шалвович похлопал ладонью по довольно толстой ксерокопированной стопке бумаги и спросил:

- Иосифа Бродского читали что-нибудь?

Читали? Господи, да мы даже никогда не слышали такого имени. Не смотря на то, что мне иногда удавалось расслышать сквозь советские глушилки песни Галича, прозу Довлатова, стихи Чичибабина… Мы одновременно замотали головами.

- Зря он отсюда уехал, - вздохнул Окуджава и добавил, - Советую, очень талантливый поэт.

Почему-то так сложилось, что Н. Милов так своих песен в Москву и не отослал. Правда, несколько лет назад ему все-таки удалось записать два авторских диска. Я лишь иногда сталкиваться с Булатом Шалвовичем на московских концертах, где не то что пообщаться, а и словом перекинутся было некогда. 

Года через полтора после той встречи вдруг приснился сон, будто мы с Николаем опять приехали к Окуджаве с новыми песнями. Сидим втроем в большой комнате и как-то странно молчим.

- Понимаете, у меня в последнее время людей так много, - словно оправдываясь, пожаловался Булат Шалвович. – Мне трудно говорить, а петь еще труднее.

Во сне Окуджава был непохож на себя: совсем седой, ростиком меньше и какой-то полноватый. Чуть-чуть даже неприятный на вид.

- Тогда пойдемте покурим, - предложил Милов.

Они встают и быстро уходят. Я плетусь за ними следом, иду по каким-то длинным коридорам, захожу в полутемные комнаты, и никак не могу их отыскать. Долго курю в полном одиночестве.

Той же поздней осенью написались строчки, посвященные Булату Окуджаве.

Когда минует пятьдесят –

Пора свободы.

Но слишком яблочно висят

У входа годы.

И все не падают никак,

Закрыты рынки и базары.

Булат запрягся, как бурлак,

В ярмо гитары.

И сколько обменялось лет,

И сколько выкурено, вроде,

Таких горчайших сигарет –

За вздох свободы:

Уйти из дома на Арбат,

Быть просто бардом

Арбатным. Но обратно, брат,

Нельзя Арбатом.

На снимке: Б. Окуджава и В. Невинная на Пушкинском празднике в бывшем имении Гончаровых «Полотняный Завод». 1984 г .

Снимок из архива автора.