Нoвыe cтрoки нoвoгo вeкa.

Bиктoрия Измaйлoвa, Читa   О мельницы и штольни, молельни и сады! Прядильни, колокольни, больницы и суды! Стена ли крепостная, тернистый ли утес... Ну, кто из вас не знает чудного вкуса слёз?! Грабитель и каратель, влюбленный и скопец, Воитель и ваятель, апостол и купец, И лорд, и смерд покорный, и Бог на небесах - Ну, кто из вас по горло не хаживал в слезах?! Но что такое слёзы - вода, одна вода... Потери - все курьёзы, удары - ерунда. Стартуй по эстафете, забыв, как в первый раз, Что вся вода на свете исторгнута из глаз. Боюсь, в амбарах звездных у Бога самого Не сыщется бесслёзных молекул аш два о. Какой дорожный камень ночами не скулит? Какой душевный пламень слезами не залит? * * * Подвержен весенним томленьям, бог леса верста за верстой весь день, обернувшись оленем, блуждает по чаще густой. А ночью по сумрачной трассе вдоль синих озер и степей в нелепом больном тарантасе он едет к подруге своей. В кудрях его звездные блестки, на шляпе - живой светлячок, в букете кукушкины слезки и красный цветок башмачок. А поутру тянется с луга белесый туман к ивняку. и бога лесного подруга идет за водой к роднику. У ней золотые ресницы, из глаз ее плещет любовь, а в жилах девицы струится чудная зеленая кровь. Она к роднику приникает, склоняется ниже травы, и с рук ее тонких стекают косули, медведи и львы, и стаи щеглов и зарянок, и коршуны - так, со щепоть, и мир обретает порядок, и смысл, и голос, и плоть. И блещет под солнцем дорога, и дети бегут в шапито, и недруг влюбленного бога проносится в черном авто. * * * Под вечер в бору еловом Опять повстречался мне Седой господин в лиловом На белом своем коне. Фиалки, клоня головки, На пестрой цвели узде, На каждой стальной подковке - По сумеречной звезде. А знамя рвалось все выше, В пределы, где туч свинец, На знамени шелком вышит Синий лесной скворец. Слагались на тропах тени В пространные письмена, Шептались кусты в смятенье, И пел скворец с полотна. А всадник смотрел устало И глаз не сводил с пути. Я знаю, чего искал он И что не сумел найти. Он ларчик держал у сердца, На крышке сиял сапфир. В том ларчике ключ от дверцы, От дверцы в Нескучный мир. Седой господин в лиловом Умчался в туман густой. Опять не сказал ни слова В ответ на моё: "Постой!" Над лесом полоска света, Серебряная парча. Я знаю, где дверца эта, Но нет у меня ключа.   ЕВА Яркой искрой Господнего гнева В ходе проб и ошибок напрасных Родилась первобытная Ева На стану человекообразных. Дело было в долине у Нила, Аккуратной и ровной, как скатерть. Меж косматых зверюг семенила Белокурая наша праматерь. Длиннонога была, синеока, Цвел во взоре костер звездопада. Как же было ей там одиноко, Под охраной родимого стада! Ей хотелось острить шаловливо, Распевать над рекою по-птичьи, На закате подругам болтливым Растрезвонить секреты девичьи, Удивить их нежданною темой, Посудачить о чьем-то скандале... Но второю сигнальной системой Соплеменники не обладали. Из причесок родных и знакомых Жарким полднем под сенью оливы Выбирала она насекомых Добросовестно и терпеливо, И над белой от солнца равниной, Выше сокола, тоньше, чем волос, Озорной, вдохновенный, невинный, Реял звонкий девический голос: "О, мои узколобые братья! О, мои бестолковые сестры! Так неистовы ваши объятья, Вы цветами украшены пестро, Вы красивы, сильны и отважны, Вы охотники и птицеловы! Если б только вы знали, как важно С кем-нибудь перемолвиться словом!" Так жила она в мерзком зверинце, Ни на что на земле не похожей. Но, конечно, мечтала о принце, Как и все ее дочери позже. Залезала на райское древо, Изучала окрестность упрямо. Но нигде истомленная дева Отыскать не сумела Адама. И в супруги пришлось выбирать ей Все такого же рыжего монстра, Что ее толстокожие братья, Что ее безголосые сестры. Он был крепкий, клыкастый, послушный, Не какой-нибудь там завалящий, Но такой беззастенчиво-скучный И мучительно-неговорящий! А она, с чисто женской сноровкой Тишины у костра не тревожа, Сплошь и рядом брала - дрессировкой. Но любовью, наверное, тоже. И рванулось подраненной цаплей Время Евино в дальние дали. И помчались соленые капли По щекам разговорчивой дамы. Хоть глядели в очаг человечки, Добродушно и сонно моргая, Сочиненные Евой словечки Повторяли одни попугаи. Причитала она на рассвете, Спотыкаясь о чью-нибудь лапу: "О, мои узколобые дети! Вы все больше похожи на папу!" И старела, и вовсе не пела, И не верила в Божию милость, И, видать, до того поглупела, Что сама говорить разучилась. А однажды на лысой полянке Разодравшись с грудастой молодкой, Ева тихо ушла со стоянки Стариковской нетвердой походкой, И когда в камышах у водицы Что-то больно ее укусило, Обернувшись, безжалостной львице Благодарно шепнула: "Спасибо!"