Евгений Алехин, Москва

ПЕРВЫЙ ПОКОЙНИК

Я лежал в позе зародыша на подушках от дивана. Понимал на ощупь, что это подушки от дивана и в то же время не понимал. Старался занимать как можно меньше места, сгруппироваться на средней подушке – первая с последней неизбежно расплывались в противоположные стороны, я это чувствовал – и отчего-то боялся соскользнуть с айсберга и соприкоснуться с полом. Глаза я не открывал и не предпринимал попыток укрыть свои ноги, которые обмывало волнами и обдувало ветерком из открытой форточки. Плюс было чувство, что меня немного укачало – это от беспорядочного болезненного сна, – и я правда почти был уверен, что плыву на осколке льдины.

– Жука!

Я понял, обращаются ко мне, и сгруппировался, как перед ударом, но глаза пока не открыл. Сначала нужно было понять, где я и кто это говорит.

– Ты же не спишь. Вставай!

Я понял, что это голос Лены Бондаревой. Но я подождал, пока она опять произнесет мое прозвище. Хотел быть уверенным на сто процентов, что это именно ее голос.

– Жуука, – подманила она в реальность.

Сначала я увидел ножки ее кровати, потом саму кровать и постель, разгибаясь, скинул покрывало, увидел ковер на стене, оборачиваясь – письменный стол, занавески на окнах. Вдруг что-то нежное: это комната Лены Бондаревой, единственной симпатичной девочки в моем классе. И, наконец, я увидел саму Лену. Она стояла возле открытой двери в коридор. Была уже одета и накрашена. Я попытался поприветствовать ее, но удалось только прохрипеть:

– Иеээээээ.

Тогда я протяжно зарычал, чтобы прочистить горло, кашлянул несколько раз, и удалось сказать:

– Можно мне попить?

– Будешь чай?

Я встал посреди комнаты – я был в джинсах и толстовке, но без носков – и посмотрел ей в глаза. Как будто увидел ее в первый раз. Она смотрела на меня спокойно и по-доброму, хотя мы никогда не были друзьями.

– Можно кипяченой воды? – попросил я.

– Пойдем на кухню, – ответила Лена.

Я наклонился, чтобы прибрать подушки, на которых спал.

– Оставь, – сказала Лена.

Но я все равно сложил их стопкой. И надел носки, которые валялись на полу рядом с моей ночлежкой – зачем-то я стянул их во сне.

В ванной я снял с рук бинты. У меня было ощущение, что я позабыл что-то важное. Кисти были обработаны йодом, царапины не кровоточили, но выглядели внушительно. Глядя на свои руки, не сразу вспомнил, как мы с Мишей вчера выбили все окна в нескольких подъездах. Просто заходили в подъезды и выбивали окошки на площадках между этажами. То есть сперва поднимались на самый верх, а спускаясь вниз, разбивали все окошки и шли в следующий подъезд. Тимофей, по-моему, в это время просто плакал на лавочке во дворе. Раз Миша даже сцепился с каким-то возмущенным мужиком в подъезде, но тот быстро перепугался и дал задний ход. Потом, вспомнил я, Лена промочила йодом и перебинтовывала мне поврежденные осколками руки, но я почему-то не мог вспомнить, как оказался у нее.

Я почистил зубы пальцем, и немного подкатило к горлу, но я сдержался, чтобы не стругануть в раковину.

– А твоих родителей нет? – спросил я, нерешительно заглядывая в кухню.

– Мама ушла. А брат еще спит.

Хоть у нее и был старший брат, мне не было до него дела. Опасности он для меня не представлял. Я сел за стол, выпил стакан воды и взял чай.

– Скажи, пожалуйста, как я сюда попал?

Лена растерянно смотрела на меня.

– Позвонил в дверь. Я вышла в карман и перебинтовала тебе руки. Считай ночью. Но ты сказал, что не хочешь никуда идти. И остался.

– И твоя мама разрешила?

Лена пожала плечами.

– Потом ты попросил позвонить тебе домой и сказать, что не придешь. И уснул. Я сказала твоему папе, что Леша Балашов убил себя.

Только теперь я резко проснулся.

Позавчера мы узнали, что Леджик повесился. Сначала мы пытались выяснить какие-то подробности. Мы – его друзья – я, Миша, Тимофей – не видели его несколько дней. Оказалось, что на днях он вставил Максима Зотова. Леджик был клептоманом, самым настоящим, и это происшествие нас не удивило.

После какой-то пьянки он прихватил ключи от недостроенного коттеджа Макса, а потом, когда там никого не было, вернулся с саквояжем и вытащил кое-что из инструмента: тысяч так на пятнадцать. Леджика быстро вычислили, и Максим с отцом приехали к нему домой на машине. Леджик пару раз получил в живот и обещал все вернуть (что-то деньгами, а что-то он еще не успел слить) в течение двух-трех дней. Вот и вся история.

Только, если бы позавчера утром дядя Леня – отец Леджика – не пошел бы в гараж перед работой и не обнаружил своего сына, повесившегося в гараже. Официальная версия такая: Леджик ночью выпил бутылку водки в гараже в одно рыло, а с утра повесился. Леджику было семнадцать лет, на год старше меня, на полгода старше Миши, и на год младше Тимофея.

Я, Миша и Тимофей сначала ходили в гараж, ходили к Максиму, расспрашивали знакомых, кто видел Леджика в последние дни. Мы хотели понять, как он провел последнее свое время, но так толком ни черта и не прояснили.

Мы прикидывали версии:

– Леджика замучила совесть. (Маловероятно).

– У Леджика были еще какие-то проблемы, о которых никто не знал. (Вполне вероятно, но странно, что он не рассказал нам или хотя бы Тимофею).

– Леджика кто-то убил. (Миша и Тимофей были в этом почти уверены).

Но я не верил, что его кто-то убил. Я складывал, как кубики в голове, осколки из впечатлений о Леджике и времени проведенного с ним вместе за те пару лет, что мы дружили, его голос, его манеру говорить, его фразы и его легкость. И я думал, что мы не будем правы, что бы мы ни думали. Дело не в проблемах и не в совести. Дело в выборе: жить или не жить. Реализовывать себя или не реализовывать. Остаться или спрыгнуть.

Миша и Тимофей внимательно выслушали мою версию, но им она не показалась убедительной.

Ближе к вечеру позавчера мы были как замороженные. И потом полтора дня просто пили. И потом уже только и хотелось бить стекла, пока Тимофей плакал, потеряв своего лучшего друга.

Я сидел за столом напротив Лены, обжигался горячим чаем и представлял, как Леджик задыхался и как потом он висел, раскачиваясь, хрясь-хрясь, и как дядя Леня открыл дверь и увидел собственного сына, повешенным в гараже.

Какая разница.

Если в жизни такое случилось, какая разница, случилось это со мной и моим отцом или с Леджиком и его отцом или с Мишей и его отцом? Или с Тимофеем, хотя у Тимофея не было отца.

И я распустил сопли тут за столом. Мне хотелось, чтобы Лена меня пожалела, и Лена подошла ко мне и погладила мои волосы.

– Пойдем в школу, – сказала она.

Тут я как снова проснулся: ведь я уже давно должен быть у Миши. То есть первое мое пробуждение было ложным, а теперь я подскочил по-настоящему.

– Ччерт, – ударил я себя по лбу.

Было уже девять, а я должен был зайти к Мише еще в полдевятого. Через несколько секунд я уже сбежал вниз по лестнице.

Странный подарок: Лена, которую я считал обычной смазливой дурой. Она стала сегодня внезапным призом мне на один миг, я получил нечто незаслуженное, это женское внимание, скорее всего мы никогда с ней настолько не сблизимся еще раз. Но как хорошо и вовремя это было сейчас.

Я вышел на улицу. Было морозное солнечное утро конца октября. Приятный холодный воздух и освежающая корочка льда на лужах. Я только вышел из одного подъезда и зашел в другой. Лена, Миша, Тимофей, Леджик – все они жили в длинной "змейке" – доме номер 10 на моей улице. А я жил в пяти минутах, но уже в одноэтажном доме.

Я несколько раз позвонил в дверь Мишиной квартиры, но мне никто не открыл. Хотя и так было ясно, что я уже опоздал. Мы с утра должны были ехать рыть могилу для Леджика, и, наверно, Миша и Тимофей уже были там, они работали. А я опоздал и пропустил одно звено цепочки – то есть я как бы стал предателем.

Чтобы как-то наказать себя, я побежал. Мимо гаражного кооператива, мимо частного сектора, где я живу. Мимо парка, в честь которого наша улица называется Парковой. Потом я не выдержал и перешел на шаг, задыхаясь от кашля курильщика. Прошел только вдоль озера, но потом снова заставил себя рвануть, никаких поблажек, пока лопата не попадет ко мне в руки. Ты виноват, мы все виноваты, что Леджик покончил с собой, – накручивал я обороты, пока мимо проносился коттеджный поселок, и легкие мои горели.

Я остановился и сложился пополам, пытаясь отдышаться, а мир по инерции кружился каруселью. Но зато я совсем протрезвел. С одной стороны от меня было картофельное поле, а с другой – кладбище, и они все время менялись местами, кружась вокруг от резкого торможения. Я обрадовался, что отбил несколько очков этим испытанием, немного реабилитировался после предательства. Но я ходил и вглядывался, пытаясь разглядеть моих друзей, и никого не видел. Я обошел все кладбище, но не нашел место Леджика. В результате посидел немного на одной могилке, посмотрел на фотографию покойника, отдохнул и пошел домой.

Пока я наливал себе суп, мачеха звонила отцу. На кухне я поставил тарелку на стол и услышал, как она говорит в гостиной:

– Пришел.

Я отправил в рот пару весел, и мачеха уже протягивала мне радиотрубку. Я взял телефон свободной рукой.

– Да? – спросил я и стал слушать многозначительную тишину.

Наконец отец спросил:

– Как ты?

– Нормально.

Отец еще секунду молчал.

– Думаешь, тебе уже можно пить?

Я об этом не думал.

– А я и не пью, – сказал я.

– Есть уверенность? – спросил он.

У меня такой уверенности не было, поэтому я просто молчал. Отец сказал:

– Часто для людей похороны – лишний повод, чтобы нажраться.

Я повертел ложкой в тарелке и, поскольку отец молчал, сказал:

– Это не обо мне.

Тогда он спросил:

– Сегодня будешь дома?

– Не позже часа приду, – ответил я.

Он сказал:

– Ну ладно.

– Ну ладно, – сказал я.

И отключил трубку.

После супа я ненадолго прилег и уже очень скоро проснулся, потому что постучали в окно моей комнаты.

– Спит что ли?

– Дрочит, наверно.

Я поднялся. Голоса принадлежали Мише и Тимофею. Миша стоял с той стороны окна и вглядывался в мою комнату. На улице было светло, а в комнате полумрак, поэтому я их видел, а они меня нет. Через открытую форточку все было слышно, и я сказал:

– Сейчас я выйду.

Миша по голосу определил, разглядел меня и сказал, в упор прислонившись к стеклу:

– Выходи, бездельник.

Я так понял, что они уже выпили. Оделся и вышел.

– Извини, я проспал совсем немного, – сказал я, пока мы шли к их дому. Мне хотелось сказать им, что я был у Бондаревой, и что она оказалась хорошим человеком, но почувствовал, что нужно сохранить это между нами. Между мной и Леной. И я просто добавил:

– Пришел к тебе чуть позже. Вы уже уехали.

– Да нас Юра вообще забрал в семь утра, – сказал Миша.

Вот же обидно, что я не был с ними. Но тут не только моя вина. Их забрали в семь.

– Нечестно получилось, – сказал я, – я искал вас на кладбище, но не нашел.

– Да какая уже разница, – сказал Тимофей.

Я толкнул плечом Мишу, кивнув на Тимофея. Миша пожал плечами. Нужно было сказать какие-то слова, но это должен был сделать я, а не Миша. А я не знал этих слов. И я просто разок неловко приобнял Тимофея, и скоро мы пришли.

В квартире Леджика было много народу. Естественно, родственники, знакомые, зеваки, кое-кто из технаря Леджика, кое-кто из моего и Миши класса.

Мы протиснулись в комнату, где стоял гроб, и я впервые увидел Леджика после его смерти. До этого я в гробу так видел только свою мать, но это было не то. Прошло уже восемь лет, к тому же Леджик был моим сверстником. И сознательно это был первый настоящий покойник. Поэтому я стоял и пытался что-то почувствовать. Люди входили и выходили. Матери и дочери. Соседи. Валентина Ивановна Иванова – учительница по черчению и рисованию в нашей школе – качала головой. Тимофей немного постоял возле гроба и вышел. И скоро я обрадовался, что Тимофей вышел.

Потому что зашел Дима Коробкин, встал возле гроба, взял Леджика за руку и сказал:

– Эх, Леха, прощай!

Он это сказал не тихонько, а так, чтобы все слышали. Мне захотелось исчезнуть с лица земли. Я немного знал Диму, все мы его немного знали, но он не был ни кому из нас другом. Он был на несколько лет старше, кто он и чем занимается, я не знал. То ли простой гопник, то ли непростой. Мы пару раз пили вместе, он остроумно шутил и показался мне неглупым.

И тут он выдает такое:

– Да, Леха, что же ты сделал. Посмотри, тут твои друзья и родители. Мы пришли проститься с тобой…

Чтобы не провалиться сквозь землю, я заткнул уши. Миша стоял рядом и курил, глядя перед собой.

Откуда этот Дима взялся, он сошел с ума, – и кровь била мне в виски.

Сначала гроб несли четыре мужика, потом несли мы с Мишей и два мужика. Потом вместо мужиков взялись Тимофей и Дима Коробкин, а мы с Мишей отказались от сменщиков. И тут Дима еще раз выдал:

– Раз, два, три, – сказал он.

Я просто не мог ничего сказать. Я ждал, когда скажет Миша.

– Раз, два, три.. Осторожнее, ребят, несем, несем. Вот так, аккуратно.

– Дима, замолчи, – сказал Миша.

– Заткнись, – сказал Тимофей.

– Заткнись, – сказал и я.

Несли гроб по улице, потом погрузили в кузов и поехали на кладбище. Мне стало не по себе, немного закружилась голова, я стоял у оградки, пока гроб на веревках спускали в могилу. Миша подошел и сказал мне:

– Знаешь, кого я сегодня буду убивать?

– Диму Коробкина? – с надеждой спросил я.

– Нет, – Миша ткнул пальцем, указав на какого-то мужика в грязном шарфе, – этот пидор не дал мне проститься с другом. Я просто хотел постоять там, а он меня оттолкнул. Я убью его.

Но я уже не мог слушать. В глазах у меня вдруг потемнело, я уселся прямо на землю и прислонился к оградке.

– Жука? Жуук?

Сильно устал. Я слышал, как Миша протискивается сквозь людей и зовет Тимофея:

– Тима, иди сюда!

Я ведь всего несколько дней назад вышел из больницы. Две недели валялся с ушибами и сотрясением.

Леджик дал мне вести его Урал с люлькой, а сам сел сзади. Мы катали вдоль берега, люлька перевешивала и тянула в сторону, а я совсем не умел водить и погнал мотоцикл прямо в обрыв. Леджик тянул меня сзади и орал, чтобы я крутил руль и тормозил. Но я чего-то запаниковал и не мог расцепить рук, вместо этого наоборот дал газу. Леджик тянул меня сзади, но у него ничего не выходило. Он спрыгнул, а я полетел в обрыв с высоты третьего этажа. Game Over – мелькнуло у меня перед глазами, я отпустил руль и отправился в свободный полет. Я упал, Урал приземлился рядом со мной, но меня не задел. Только люльке пришел конец. Я перевернулся на спину, раскинул руки и потерял сознание.

Когда я очнулся, увидел голову Леджика – он смотрел на меня сверху вниз. Заглядывал сюда, в обрыв, и по нему было видно, что он не знает, плакать или смеяться.

Может быть, жалел, что он спрыгнул, а я остался.