Руcлит

Нина Горланова, Пeрмь. Лaурeaт прeмии журнaлa «Флoридa” 2007 г.

На Васильевский остров

           - На Васильевский остров она едет умирать - вместо Бродского?! Ну и ну…

           - Продала квартиру и купила комнату!! Са-авсем филологи с ума посходили…

           Так говорили наши знакомые про Георгину.

           Нужно ли oбъяcнять, что она – тоже наша знакомая. Даже больше – я жила с нею в одной комнате общежития. Когда ее распределили в село на юг Пермской области (мы это называли: южная ссылка), она писала жалобные письма, и я поехала навестить.

    - Ты мой Пущин! – закричала Георгина, вытаскивая меня из автобуса. – Мой Пущин!

 Там она – правда – вышла замуж за учителя немецкого языка, так что ссылка оказалась полезной.

После Слон, муж Георгины (с детства имел такое прозвище, потому что громко топал), ей в Перми начал изменять. Сначала мы даже не знали, что именно любовница устроила ему поездку в Чехословакию – руководителем группы. Он привез роскошную по советским  временам чешскую вазу и поучал меня:

- Надо все трудом своим зарабатывать!

Ну, все выяснилось, когда ушел он к этой любовнице-чиновнице. Она могла многое тогда устроить! И фамилия-то у нее была говорящая: Богатая!

На днях, кстати, я Слона встретила в редакции газеты «Звезда» - оказывается, давно он с клюкой бродит по редакциям газет и просит опубликовать рассказики (писал всегда, но говорил, что для себя).

А она так переживала тогда – Георгина! Помню, как после их развода мы повели Георгину в оперетту. В автобусе на обратном пути она уже почти весело отчитывалась о своем впечатлении:

- Сначала я думала о Слоне, что он - подлец. Значит, на сцене дело плохо. Но после переодевания героев забыла о подлеце.

- Да, тогда артисты разыгрались, - я обняла Георгину.

            Когда сын Георгины удачно женился, а сама она вышла на пенсию, вдруг растерялась, оглянулась… А что у нее в жизни-то есть? В жизни остался только Бродский.

         Она и раньше мне говорила: все внутри молодеет только от Бродского.

          А уж как ее раздражили мои слова:

            - Почему у Бродского сложный характер? Потому что недостатки – продолжение достоинств! А достоинств много.

             - Нина, какие недостатки! Иосиф был ангел!!

             - Так она на Васильевском прямо купила? – спрашивали у нас.

    - Что вы! Ведь сказано: «на Васильевский остров я приду умирать».

Это на первый взгляд – история потрясающая. Но на самом деле скольких жен в России мужья ревнуют к Бродскому – не мне вам рассказывать!

И меня вот на днях Слава тоже ревновал к Иосифу! Я смотрела по ТВ две серии о нем, а Слава ходил вокруг и нервничал:

- Нина, твоя мама хотела уехать к Петруше, который «прокати нас на тракторе», а ты – к Бродскому!

- Слава, Бродский умер, ты хотя бы об этом подумал!

- Петруше тоже было 90 лет, когда твоя мама собралась к нему,.. - и начал декламировать: - Сердце жмет от восторга, что ли,

Все равно нам с тобой по пути!

Прокати нас, Бродский, на гондоле,

До площади Дожей прокати!

И в тот же вечер я получила электронное письмо от Т.М.:

         «Я смотрела про Бродского с диким влюбленным выражением лица, и муж приревновал. Спросил:

      - Как это такой великий поэт может обладать таким противным козлиным блеянием! А я ему ответила, что это все остальные козлы, кто пытается читать Бродского, потому что он прекрасен, и точен, и вообще!..»

   Но вернемся к нашей Георгине.

    Помню: на прощальной вечеринке она сказала:

 - А я ведь – Нина - увожу в Питер твоего ангела с мужицким лицом!

Сама уже - с отчаянно-гордым лицом. Морщины под глазами – зигзагом, редкостное явление – обычно полукружья, а тут зигзаги – следы пылкого характера, резких движений. При этом она совершенно не боролась с полнотой, никогда!

- Бабушка мыла меня в ванне и приговаривала: «С гуся вода, с Георгины - худоба». Разве после этого я могла вырасти худенькой?

 Кстати, однажды она уже в Питер ездила. Рассказывала так:

-  Привезла оттуда массу впечатлений, селенит и бронхит.

         Но в то же время это не было простодушие ромашки! Нет, нет.

От страсти ее глаза делались чуть ли не косыми, переглядывались друг с другом: где бы чувств нежных урвать. И при этом она говорит:

- Не уведу твоего мужа, Нина, не уведу твоего красавца – возраст не тот.

А один ее глаз другому говорит: может, еще ничего, еще получится?

Ее небольшие глаза работали за пять пар больших.

 А молодая писательница С., полная некрофилка, (панночка русской литературы) сказала на той вечеринке:

- Говорят: питерские бомжи даме первой вино наливают! – и в ответ на мой удивленный взгляд добавила: - Бродский, с его ломким профилем серебряного века, наверное, в гробу переворачивается от всего этого!

Задним числом выяснилось, что эта панночка С. год назад выбила грант на защиту пермских писателей. Мы живем, ничего не знаем. А она нас неустанно защищает. Приоделась за этот год!

           Ну, дальше что было? А - вот - Георгина перед отъездом позвонила мне:

          - Нина, держись, ты всем своим нужна, ты – матрица!

- Похожие слова мне говорил один геолог. Он потом ушел в бокситы, и жена его ушла в бокситы.

- Все, ушла в бокситы, - вздохнула Георгина и повесила трубку.

- Ну что – все? Тень Бродского ее усыновила? – спросил меня муж.

Я кивнула.

           Впрочем, чего скрывать! Я немного была рада, что Георгина уехала. Потому что тревожило меня ее неизбежное припадание к груди моего мужа. Даже когда Георгина бывала у нас еще со Слоном своим, выпив водочки, в конце концов она произносила одно и то же, страстно припав к моему мужу и целуя его:

- Нина, полюбила я твоего красавца Славу! Но не беспокойся, уже не отобью – возраст не тот.

 Головка уже тряслась, но она удачно маскировала это под задумчивое кивание.

А помню, как сидели мы с нею в первом ряду, и вошла Людмила Мироновна, которая вела у нас древнерусский, еще она была на первой лекции в корсете шейном (после травмы позвоночника). Первая фраза:

- Господи, как вы все красивы!

И смотрит на Георгину, не отрываясь.

Сначала у нас не было ни адреса, ни телефона Георгины. Я пару раз звонила ее сыну, но не застала. На презентации мемуаров филфака его тоже не было: якобы он повез прах с могилы Пушкина на могилу Кюхли (модное прахоложство?)

              А я надеялась что-то узнать про нее, но…

              И представьте: в ту же ночь звонит сама Георгина:

- Я тебе расскажу про Любимку.

 Любимка? Я даже сначала подумала, что речь идет о собаке. Но сразу выяснилось, что это ее сосед по коммуналке.

- Нина, сегодня мы с ним выпили - день рождения. Оказывается, он учился в Суворовском училище как военный сирота. Ну, мы приедем на Новый год, все расскажем. Я хочу показать ему свой Пермь-град. А ты знаешь, как он признался мне в любви - в голом виде! Пришел и «Мы тебя любим». Я спрашиваю: кто это – мы? «Я и он (показывает на мужское достоинство)»… Весь он в крыльях: крылья носа такие! Брови тоже, а губы, как крылья ангела. Понимаешь, суворовское училище, там он напился в самоволке, ну - это же практически лицейское братство, ты меня понимаешь?

Я не понимала, но это не имело значения в данном случае.

Георгина любит жизнь, как тысяча итальянцев Возрождения вместе взятых. Но характер, но пылкость! Так что они – конечно – иногда ссорятся. И тогда Любим ее посылает… на Васильевский остров!

Она поехала один раз - на Смоленское кладбище, чтобы посмотреть, что к чему. Там ее запачкал мороженым подросток, стал оттирать и обчистил карманы. Правда, в ниx были только перчатки… Любимке она так сказала:

- Рекорд: вчера новые перчатки были со мной ровно три часа.

-Минус на минус дает плюс

- А какой плюс, если мы оба такие. Ты можешь положить деньги на чужой сотовый. Какой плюс?!

- А такой, что по отдельности пропадем.

             И вот сегодня ночью опять – в Перми было два часа – Георгина позвонила – выпивши.

           А я-то проснулась и в ужасе ледяном к телефону шла, что с мамой или папой (им под 80)...

         - Нина, об этом не пиши, я сама напишу. Уже даже написано. Есть в анналах. Я занесла уже в анналы – у него огромная львиная голова.

          - У кого?

           - У Любима. У кого же еще. И весь в крыльях… Но не в этом дело. Перейдем на серьезку.

           И тут все же она рассказала все, ради чего разбудила меня средь ночи - про ГЛАВНОЕ событие своей жизни.

Дело в том, что Георгина тоже шла по «процессу мальчиков», как я его называю. Она тогда, в студенчестве, влюблена была в нашего поэта-красавца. И ради него участвовала во всех диссидентских делах 1968 года (листовки против ввода наших войск в Чехословакию и т.д.).

После процесса и после того, как Георгина вернулась в Пермь из южной ссылки, она работала в универе, вела древнерусский. А ректор на Большом ученом совете спросил:

- Кто из участников процесса еще работает у нас?

- Георгина…

- Немедленно уволить!

А у Георгины уже двойня родилась! И к ней все кафедралы подходили и говорили:

- Георгина, к тебе на суде органы как отнеслись? Ты можешь их попросить о защите? Спасут только они.

Георгина тогда домой пришла подавленная: и страшно, что уволят, и страшно, что ПРЕДПОЛАГАЮТ такое, что она может ИХ попросить о чем-то!!! 

 А Слон в этот вечер пошел в народную дружину – по графику просто. И возле центрального гастронома его остановил мужчина:

- Вы – муж Георгины? А я – ее следователь КГБ (это был год так семьдесят третий, то есть он был уже полковник – за процесс все звезд нахватали там). – Как у нее сейчас дела?

- Ее собираются увольнять, - бухнул Слон.

- Ну, хорошо, - сказал полковник.

Еще Слон рассказывал Георгине потом и удивился: зачем он сказал, что хорошо?!

На следующий день был заседание Ученого совета филфака. Декан виновато сказал:

- Дела наши не очень хороши. Нам придется уволить одну молодую преподавательницу.

В это время его позвали к телефону. Он вернулся и сказал, видимо, в растерянности:

- Все изменилось. Она оказала услуги следствию.

Георгина мне по телефону говорит:

- Я всю жизнь это переживала! ВСЮ ЖИЗНЬ. Что вы подозреваете!

 - Ничего мы не подозревали (но я тут же вспомнила, как шла с Георгиной по нашей улице, а тогда в Перми вырубали тополя, и она шепотом сказала: «Знаете, почему тополя срубают - партизан боятся», и я подумала: что за провокация).

- Но оправдал меня Воронов! Нина, ты понимаешь, о ком я говорю?

- Ну, которого тогда посадили, помню.

- Он сейчас приезжал в Пермь от радио «Свобода» и прочел все тома следствия как корреспондент. Он мне позвонил и сказал: «Георгина, ты молодец! На все вопросы отвечала правильно (разливала вино, делала бутерброды и т.п.)».

Оранжевая от счастья, когда Воронов ее оправдал, она пошла и купила билеты в Пермь. А может, и навсегда вернется. Так она говорила. С Любимом, конечно.

- К тому же внук в Перми родился, - закончила ночной наш разговор Георгина. – Нина, знаешь, я хочу с внуком поговорить на языке кошек, как Бродский однажды с ребенком говорил!..

  В конце – как водится - она приказала:

- Славу от меня целуй неукоснительно!

       И вот именно сегодня, после этого ночного разговора с Георгиной, встретила я разлучницу - Богатую! Ту чиновницу, к которой от Георгины ушел Слон.

       Богатая – она и есть богатая: шуба комбинированная, перчатки в тон, ну а остальное все по-прежнему: брови домиком, а улыбка оптимистки. Покупала она сердечко такое (если бросить в воду, то полотенце получится). Неужели, Слону - на день святого Валентина?

       Но оказалось: есть у нее привычка покупать такие мелкие сувениры.

          - С тех советских времен, Ниночка… Тогда все письма детей Деду Морозу к нам в обком приходили. И были выделены средства на покупку подарков. Один мальчик писал, что мечтает о цветных карандашах, другой – о книге «Сказки Пушкина», девочкам – куклы… Я покупала это все и отправляла бандеролями. Каждому на открытке писала: привет от Леонида Ильича Брежнева и Деда Мороза!

        Я пришла домой совершенно потрясенная.

         - Что – опять о Бродском думала? – спросил муж.

          - Слава, представляешь! Даже обкомовцы делали в Новый год добрые дела!