|
Виктория Измайлова, Чита
ОСКОЛКИ
– Я
здесь самая главная, – сказала Хозяйка Медной горы. – Вот и имя у
меня такое – Хозяйка! К тому же я старше всех, ведь я была еще на
самой первой Девочкиной елке! Девочке было тогда только несколько
месяцев от роду, и у нее еще были Папа и Мама. Чудесная дружная
семья и совершенно прелестный ребенок! Она так смешно таращила свои
огромные глаза и трогала игрушки крохотной лапкой. Нежно и
осторожно! А меня сняли и даже дали ей подержать. Ох, я, помнится,
была безумно, безумно испугана, но она поцеловала меня,
представляете?! Ах, она уже тогда всё понимала! Она всегда была
умницей! Но как мы все веселились в ту Рождественскую ночь! Как
замечательно пел Девочкин Папа! И какая прекрасная была елка! Ведь
кого на ней только не было – и Золотая Рыбка, и пес Мастино с
ружьем, Царевна Лебедь и Гадкий Утенок, пузатые снеговички и цыплята
с поролоновыми крылышками, Избушка на курьих ножках! Сейчас с той
елки никого уже не осталось, я – единственная…
–
Неправда! Неправда! – задребезжали старческие голоса откуда-то
снизу.
– Кто
это еще? – удивилась Хозяйка и покосилась на нижние ветки, стараясь
при этом не вертеть головой, так как прятала в тени ствола правую
щеку, на которой облупилась краска.
– Да
это мы, зайцы! Мы тоже были на первой елке у Девочки!
– Не вижу никаких зайцев! – Брюзгливо проворчала
Хозяйка, с сомнением вглядываясь в темноту.– К тому же зайцы столько
не живут, даже стеклянные.
– Ну, вот же мы, вот! – Зайцы неуклюже подпрыгивали на
месте и дергали нитки выцветших бус, пытаясь привлечь к себе
внимание.
– Батюшки святы! Ну, и парочка! – Наконец заметила их
Хозяйка. – Какие ж вы зайцы?! Я решительно была уверена, что вы
сосульки! Вот уж несколько лет думаю, откуда вы взялись?..
Зайцы действительно давно не были похожи на себя. Краска
на них полностью стерлась, и теперь прозрачные, с какой-то
потустороннею дымкой внутри, они больше напоминали осколки грязного
февральского льда.
– Видно, не очень-то Девочка вами дорожит, коли вы до
такого дожили! И уж все вы точно могли заметить, как она бережет
меня, как тщательно оборачивает в вату каждый раз, когда убирает
елку. Тут и гадать нечего – я для нее самая дорогая игрушка. Да я и
самая красивая среди вас! Вы только посмотрите на мой наряд!
Она расправила складки зеленого платья в красных и
золотых узорах и хотела было покружиться, да вовремя вспомнила о
правой щеке.
– Красивая-некрасивая, первая или нет – всё это мишура!
– Прогудел чей-то уверенный бас. – На любой Рождественской елке
главная фигура Дед Мороз! Ваши притязания, сударыня, в моем
присутствии просто смешны. А почтенный возраст, простите, не
позволяет Вам даже сыграть роль Снегурочки! – Большому Деду Морозу
всегда отводилось самое видное место, и он уже давно привык не
стесняться ни уродливой металлической скрепки, на которой висел, ни
обшарпанного носа, ни пятен на белой шубе.
– Да какой Вы Мороз, какой Вы Мороз?! – Завопил
Маленький Дед Морозик, лихо примостившийся верхом на толстой ветке.
– Вы же пустой внутри! Вы же совершенно бессодержательны!
Признайтесь же, наконец, что в Вашем мешке с подарками первозданный
вакуум!
– Прекратите, Вы, скандалист! – Цыкнула на него Хозяйка.
– Вы даже не елочная игрушка! Вы попали сюда случайно, из коробки с
конфетами! У Вас нет ни малейшего права участвовать в нашем споре!
– И вообще, – продолжил Большой Мороз, прокашлявшись в
грязную рукавицу. – Я – память. Меня подарил Девочке человек,
которого она любила больше всего на свете. Он умер, а у нее нет даже
его фотографии. Когда она наряжала елку и взяла меня в руки, у нее в
глазах стояли слезы, а лицо было грустное-грустное.
– Нашли, чем удивить, – скептически усмехнулся Одинокий
Павлин. – Когда она развешивала фонарики и шары, у нее тоже были
глаза на мокром месте. И это большой вопрос, кого больше всего
любила Девочка. Папу, которого не было уже на второй ее елке,
Бабушку, которая подарила фонарики, или Маму, которая каждый год
исправно покупала игрушки. Вы заметили, сколько лет среди нас не
появляются новенькие? Мы с моей Павой были последние…
Общество разволновалось и расшумелось, все припоминали,
кто в каком году и кем был куплен, каждому хотелось доказать, что
события, произошедшие в жизни Девочки в год их появления на елке,
были самыми памятными и важными, а люди, бывшие рядом с Девочкой в
этом году, были самыми любимыми ею и принесли ей больше радости.
Мелкие перепалки тут и там переходили в ожесточенные словесные
баталии, даже луковицы, шишки и огурцы уже не могли удержаться от
участия в общем споре, и только Белый Щенок с выцарапанным на груди
крестом испуганно молчал и виновато смотрел на Девочку. Она спала. С
задней стороны елки ему не было видно ее лица. Он видел лишь часть
вязаной серой шали, прикрывающей колени, тонкую маленькую руку,
лежащую на груди, портьеру в изголовье и горящую на журнальном столе
свечу.
Да и
чем он, Щенок, мог похвастать перед тем же Большим Морозом?
Мальчику, что когда-то давно выцарапал булавкой крест на груди
Щенка, Девочка предпочла того, другого, который умер. Разве могло
быть иначе? Ведь Мальчик так часто заставлял ее злиться и плакать…
Двух
Белых Щенков купили в год, когда Девочка собиралась замуж. Мальчик
любил ее, но не больше всего на свете. Бога он точно любил сильней.
Какой он был тогда юный, смешной, красивый, этот Мальчик! Он пометил
Щенка крестом и сказал: «Это буду я!» Щенок без креста разбился
почти сразу, а этот… Он совсем ничего не знал о Боге и слишком мало
понимал в хитросплетениях отношений Девочки и Мальчика. Ничего не
вышло у них хорошего, совсем ничего. Много долгих лет каждый раз,
когда они ссорились или мирились, Щенок, обернутый рваным
целлофановым пакетом, лежа на полке в ящике, прислушивался и
переживал. Это было удивительно, но он невольно чувствовал себя
причастным ко всем проступкам, которые совершил Мальчик. Хотя теперь
он скучал без него.
Дешевая парафиновая свеча изогнулась, и язычок пламени
принялся лизать шелковую портьеру.
Далеко-далеко в задавленной снегом глухой деревне перед
иконами маленькой церкви седой человек с испитым лицом молился и
клал земные поклоны. На какой-то момент он отвлекся от службы и
задумался о своем. Он вспомнил, как там, совсем в другой уже жизни
вместе с Девочкой наряжал новогоднюю елку и справлял Рождество. И
отчего-то на сердце его стало тревожно. Он произнес шепотом: «Спаси
и помилуй!» и быстро перекрестился.
Белый Щенок скользнул по еловой ветке, ударился о пол и
разбился.
Девочка проснулась, включила свет, задула свечу и
затушила тлеющую портьеру.
|
