№ 2(26)
Февраль, 2003

---

Михаил Шульман
ЭС-ТА, ЭС-ТА, ЭС-ТА..

Григорий Львович Серебровский, неделю назад поселившийся в многоэтажном стариковском доме возле океана, не сразу привык к тому, что в свои семьдесят восемь вдруг превратился в Гришу: за сорок лет школьного учительства Гришей он не был никогда, даже покойная жена называла не иначе как Львовичем, без имени. Но все здешние обитатели, такие же седенькие, были Борисами, Лазарями, Лёвами, Манями, Фирами, Розами – без отчеств и фамилий.
Был в этой всеобщей фамильярности какой-то потаенный смысл, скорее всего, даже неосознанный. Всему этому отставному люду хотелось, видимо, хоть как-то компенсировать свое не очень-то завидное положение ТАМ, и закройщик величал себя не иначе, как ведущим конструктором легкой промышленности, шофер становился директором автобазы, на поклон к которому ходило даже высокое начальство, певичка из районного дома культуры была солисткой филармонии и т.д. Мания величия достигала своего предела в должностях заведующих торговыми базами. Выше этого уже не было никого. А простота в обращении, видимо, уравнивала всех, не дозволяла кому-то хоть на вершок возвыситься над другими.
Рыхлого старика в неизменной бейсболке на голой, как колено, голове все его приятели-доминошники именовали Мазуриком.
- Он что, жульничает? - удивился Григорий, когда о том случайно зашел разговор.
- Жулику нужны мозги! - засмеялся постоянный партнер того Мазурика. - А Ефим - дуб осиновый!
- Почему дуб? - миролюбиво возразил длинноносый Семен. - Просто у него мозги не на ту сторону причесаны, что у тебя!
- Э, чи пнем сову, чи сову об пень - сове все едино! Игра, понимаешь, идет, думать надо, а он на расклад глядит и ни хрена не видит! Ему и так намекаешь , и этак - как об стенку горох!
- Да, но почему именно Мазурик? - привычно добивался точности Григорий. - Мазурик ведь по значению жуликоватый мальчишка, а этому Ефиму уже, поди, под восемьдесят!
- А он, когда играет, всегда под нос мурлычет тра-та-та-та, тра-та-та-та! Я его вежливо прошу "Заткнись, холява!", а он мне по-хамски: "Ты, говорит, невежа, это мазурка свинячья!"
- Не свинячья, а Свинявского! - поправил кто-то. - Был такой композитор!
- Да плевать я хотел на то, как это тра-та-та называется! - вскипел первый. - Сел играть - играй, а мазурку свою пой дома! Мазурик долбаный!
Вон оно что, мазурка Венявского... Кто же это из знакомых ее так любил?.. Саша Спешнев ее классно играл на гитаре, только Саши уже лет сорок как нету... И еще тот трубач из сорок второго года, как же его звали?..
- Кого?
Видимо, последний вопрос Григорий неосознанно произнес вслух.
- Ну, этого, который Мазурик?
- А, Ефим он! Во, бери его в напарники, будешь вечным козлом!
Ефим? И того, из сорок второго года, тоже, кажется, звали Ефимом. Неужели?.
...Старшина Бондаренко лихо взял под козырек и отступил в сторону.
Замполит полка, немолодой уже капитан, прошелся вдоль замершего строя, вглядываясь в солдатские лица, оглянулся, жестом подозвал стоявшего поодаль невысокого человека в солдатской шинели с мятыми сержантскими погонами.
- Музыканты здесь есть? - выкрикнул капитан.
Строй молчал.
Капитан повернулся к незнакомому сержанту и развел руками.
- Ну, а хоть кто-нибудь на чем-нибудь играет? - с тоскливой надеждой обратился к строю тот. - Кто умеет играть, выходи!
Строй колыхнулся - десятка полтора солдат шагнули вперед.
Гришка Серебровский мигом просек ситуацию, сообразил, что музыканты вряд ли требуются для каких-то авральных работ, и тоже шагнул. Коли есть шанс хоть на денек избавиться от полевых занятий и старшины Бондаренко, как его упустить? Особенно от Бондаренко - этот сверхсрочник "з-пiд Полтавы" отчего-то Гришку невзлюбил, допекал, чем только мог. А возможностей допечь солдата у старшины куда больше, чем у любого генерала.
Что генерал? Ты его увидишь раз в жизни, если вообще увидишь, а вот ротный старшина - как вошь за воротом: грызет и грызет. То не так застелил койку - трижды, а то и четырежды скомандует лично тебе подъем-отбой, подъем-отбой, то подворотничок не так подшил, пол в казарме плохо вымыл - перемыть после отбоя, когда ты и без того падаешь от усталости. А на полевых занятиях гоняет, собака, до полного изнеможения. "По-пластунски! 0т стовба и до обiда! Задницу не отрывать! Короткими перебежками! В цепь! Танки слева! Кавалерия справа!"
Чтоб ты скис, тыловая крыса! Гришка уже полгода провоевал, дважды ранен, и всю пехотную науку знает почище тебя! "Танки слева, кавалерия справа!" - мысленно передразнил он старшину. Где ты, мудак, видел кавалерию? Разве только в кино. А когда танки показались слева или справа, пехоте твоя наука уже ни к чему, скучно тогда пехоте.
- На чем играешь? - спросил сержант.
- На мандолине.
- Ноты знаешь?
- Ну, а как же! - не моргнув, соврал Гришка.
Правда, все его знания сводились к тому, что он помнил названия всех семи нот, знал еще, что существуют какие-то таинственные бемоли и диезы, но это уже было за пределами. И еще от знакомых "лабухов" слышал несколько слов из их профессионального жаргона и, само собой, лабуховское ругательство: до-ре-ми-до ре-до, что на музыкантском языке означало "а иди ты в..." ( Я недавно где-то прочел, что замечательный русский филолог академик Бодуэн де Куртенэ считал, что слово «жопа» звучит не менее красиво, чем слово «генерал», но что дозволено академику, то не дозволено мне, поэтому я обхожусь многоточием). А самый музыкальный парень из нашей довоенной компании Зяма Гинзбург даже сочинил хулиганский фокстрот на тему до-ре-ми-до-ре-до, лихо барабанил его на пианино - и ничего, девчонки отплясывали этот фоксик, мы с Зямой давились смехом, и все были довольны.
- Значит, так, мужики! - совсем не по-военному начал сержант. - В полку имеется комплект духовых инструментов, а музыкантов - ни одного. Я капельмейстер, зовут меня Ефим Пронин. Начальство хочет иметь духовой оркестр, и я обещал. Я вас быстренько научу играть. Вас всех освобождают от прочих занятий. Филонить никому не дам, заниматься будем от подъема до отбоя. Всё!
После тронной речи капель распределил инструменты. Их было всего десять: огромный пузатый бас, баритон, тенор, два альта, валторна, две трубы, барабан и тарелки. Кларнета и флейты почему-то не было.
Видать, кто-то спер, определил Гришка. Ему достался альт, альтушка.
В первый день капель показал, как из этой сверкающей меди извлекать звуки: как нужно дуть, какие клапаны и насколько нажимать, и на какой из пяти линеек квартирует каждая нота.
И в то время, когда весь запасной полк елозил брюхом по мартовской грязи, бегал, падал, "воевал" на стрельбище («Лёжа! Третий год оно и то жа! По прошлогодним мишеням! Прицел вчерашний! Заряжай!») - пока весь полк выматывался в поле, из казармы неслись душераздирающие вопли - музыканты терзали свои трубы. Грозно рыкал бас, завывал баритон, хрюкала валторна, по-щенячьи взвизгивали альты, хрипло вопила труба.
Как-то вечером в дупель пьяный капель ( и где только раздобыл?!) демонстрировал свое искусство: положив на высокую подставку трубу и не прикасаясь к ней руками, брал верхнее ДО.
- Вот так! - капель горделиво окинул взором притихших птенцов своих, покачнулся и объявил:
- А теперь коронный номер - мазурка Венявского!
Потянулся взять трубу, но не удержался на ногах, плюхнулся на нары, поворочался, пытаясь подняться, и отрубился, через минуту уже храпел.
Вскоре уже играли все вместе. Собственно, играл только сам капель, его звонкая труба перекрывала все огрехи и хрипы его учеников. Гришка честно выдувал на альтушке свою нехитрую партию: эс-та, эс-та, эс-та-та-та-та... и что-то похожее на "Интернационал" сотрясало окрестности, к вящему удовольствию замполита.
О, капель Фима Пронин знал, какая музыка сегодня самая главная! Правда, про себя он всегда мурлыкал мазурку Венявского, но мазурка - это для "после войны", а замполит хочет "Интернационал" - вот тебе "Интернационал", хоть сто порций!
Ста порций оказалось маловато. От штабных писарей донеслось: пришел приказ формировать маршевые роты - и на фронт. В полку остаются, как всегда, только офицеры, старшины, штабные писаря и завскладами.
Генерал из какого-то высокого штаба появился за день до отправки, заинтересовался оркестром, послушал и с раздражением бросил замполиту: -
- И где вы только набрали этих хрипунов?
- Так ведь они только учатся! Еще и месяца нет как играют!
- Музыкантов учат годами! - отрезал генерал. - Набирать надо уже готовых, а этих - в маршевые!
Так закончилась музыкальная карьера рядового Григория Серебровского.
... Мазурика Григорий нашел только вечером на бордвоке. Тот в одиночестве сидел на скамье, смотрел, как огромный красный шар солнца опускается в океан, и, по обыкновению, что-то тихонечко напевал.
Григорий подсел, прислушался - увы, какой-то бравурный марш, ничего похожего на мазурку Венявского.
- Чарнецкий? - спросил наудачу, просто чтоб завязать разговор, и нечаянно угадал.
- Чарнецкий, - довольно улыбнулся Мазурик. - Вы музыкант?
- Несостоявшийся! - засмеялся Григорий. - Чуть было не стал лабухом! Вы ведь лабух?
- Я не лабух! - с достоинством ответил тот. - Я играл в образцово-показательном оркестре Прибалтийского военного округа!
- Так это не лабух? - удивился Григорий. - Сколько я помню, все духовики так себя называли!
- Не все. Лабухи - это которые на городских танцплощадках, на кладбищах! А у нас даже барабанщик имел диплом военно-музыкального училища!
- Ага, понятно. Скажите, в сорок втором году мы с вами вместе не служили?
- В сорок втором?
- Да. Второй запасной воздушно-десантный полк, станция Мокроус Саратовской области. Припоминаете?
- В сорок втором я еще не служил, мне тогда и шестнадцати не было. А что?
- Да так... Вспомнился один лабух, Ефим Пронин, трубач. Очень любил мазурку Венявского.
- А, вон оно что! У трубачей эта мазурка вроде теста на классность. А я кларнетист.
Григорий качнул головой и умолк.
Свидание с юностью, увы, не состоялось. А говорить о чем-то другом не хотелось. Куда-то вдруг пропали все слова и мысли.
С океана потянул острый ветерок. Григорий поежился и встал. По телеку через пять минут начинались вечерние новости.