№ 9(33)
Сентябрь, 2003

---

Aлeкcaндр Лeвинтoв

ЭМИ-ИММИ

Повидимому, следует начать с некоторых довольно банальных предположеий и допущений.
Иммигрант полон оптимизма и надежд на светлое будущее во обретение второй родины, эмигрант полон тоски и печали по оставленой – добровольно или нехотя – отчизне.
Страна иммиграции радостно или равнодушно встречает пришельца, формально и неформально помогая ему как можно быстрей устроиться на новом месте. Страна эмиграции равнодушно или с угрюмой завистью смотрит вослед уехавшему.
Америка – типичная страна иммиграции, Россия – не менее типичная страна эмиграции.
Слыша твой славянский лепет, американец непременно спросит: «Where you are from?» и, чтобы ты ни ответил, с той же непреложностью расплывется в улыбке: «Welcome to America!». Если он не убежден в безнадежности твоего английского, он может дать дополнительный вопрос: «What part of Russia?» или «It’s part of Germany (Italy, China)?»
В России иммигранта никто никого ни о чем спрашивать не будет – и так ясно, что черножопый (желтожопый, красножопый, хохол, лимита проклятая), в лучшем случае процедят в спину: «во, блин, понаехали», в худшем... – об этом лучше не думать.
Я не знаю, как американцы относятся к своим эмигрантам, хотя таких на удивление много: туда-сюда шныряют европейцы, которым год-другой пожить в Америке, наделать денежек и вернуться – раз плюнуть. Уезжают из Силиконовой долины индийские программисты, открывая у себя хайтек-бизнесы на заработанные в Америке деньги, уезжают хитроватые и жуликоватые латинос, поснимав напоследок со своих кредитных карточек всю возможную наличность: Америка безучастно смотрит на этих воришек и никого особенно не трясет на таможне и границе при выезде.
Многие иммигранты чувствуют себя в новой стране, как на минном поле. Впрочем, они чувствовали себя на минном поле и дома, но там были, в основном, противотанковые мины, поэтому, если ты маленький, то это не очень страшно. А на новом месте все мины оказываются противопехотными, поэтому иммигрантам кажется, что там, откуда они родом, они были танками. Они идут по новой жизни, напряженно озираясь, сжимая незаметно кулаки и с опаской поглядывая по сторонам.
Иные же сразу и быстро смиряются, покорно (более или менее) устраиваются у параши, независимо от того, как эта параша называется: вэлфер, развозка пиццы, преподавание родного языка или нечто подобное.
Третьим же все совершенно по барабану и абсолютно, где и как жить.
Четвертые во всем видят Диснейленд. У них и на родине был один сплошной Диснейленд, но там это было запрещено, недоступно или являлось привилегией, а на новом месте – пожалуйста.
Наконец, самые несчастные – те, что внушают себе, что никогда и нигде до того не были и не жили, что жизнь начинается только здесь и сейчас.
Наверно, есть еще и другие типы перемещаемых и перемещающихся лиц, типы, независимые от знания языка новой страны, возраста, социального статуса и культурного уровня.
Вопрос о том, кто тут каждый из нас – иммигрант или эмигрант – вполне уместный, но глубоко личный. Более того, каждый из нас и то и другое в той или иной степени и мере, в зависимости от настроения, самочувствия и общего состояния духа: сегодня, вроде бы, так дождливо, и водовка сама в стакан просится, и чувствуешь себя эмигрантом до мозга костей, а завтра потягаешь железяку в гимнастическом зале, хлопнет тебя по плечу сосед по кубику, скажет шеф ласковое «Good boy!» – и вот ты уже стопроцентный иммигрант до самого ланча!
Все это, разумеется, внешнее, наносное и переносное, как лестница-стремянка. А что ты есть на самом деле и изнутри – большая проблема.
Дело в том, что мы не знаем, что там у нас внутри. У нас, строго говоря, нет никаких исследовательских средств для самоизучения и самоанализа. Рефлексия, говорите? Медитация? – ну, да, конечно. Только ерунда все это и ничего мы в себе не исследуем в рефлексии, тем более – в медитации, – мы создаем себя, придумываем и выдумываем себе себя самих.
И делаем мы это не по слабости своей или дефектности нашей рефлексии – с ней, кстати, в большинстве случаев все в порядке. Нам не дано самопознание и изучение своего внутреннего мира по причине полной пустоты этого внутреннего мира. Когда мы начинаем рефлектировать или медитировать, мы начинаем заполнять пустое пространство нашего внутреннего мира. Нам только кажется, что мы пристально вглядываемся в экран самоосознания и самопознания: экран немилосердно темен и черен. Мы в этой тьме кромешной, страшной для нас самих, начинаем что-то там придумывать про себя, но только, честно признаемся себе, нас хватает очень ненадолго. И потому внутренний мир наш каждый раз какой-то покосившийся и хибаристый. А у многих, у тех, кто избегает рефлексии и медитации, размышлений о себе и своем внутреннем мире, вообще нет ничего, и сам их внутренний мир, что сжатый кулачок Чебурашки, до потешного крохотный.
И выходит, что каждый раз, выпадая из яростного мира, эмигрируя из него в себя, мы не просто иммигранты собственного мира – мы его творцы. И, сотворив себя в очередной раз, мы эмигрируем из себя во внешние шум и ярость, где начинаем противопоставляться, подчиняться, мимикрировать, адаптироваться, протестовать, бить посуду и судьбу.
Но если эта схема верна или хотя бы правдоподобна, то ее можно вывернуть наизнаку и сказать себе и миру: никакой иммиграции не существует! Потому что, куда бы мы ни иммигрировали, мы начинаем строить и креатировать мир заново. Существует только эмиграция – уход из уже состоявшейся реальности в еще несостоявшуюся, из мира тварного и сотворенного, неважно кем, нами или не нами. А кто не эмигрирует, кто пребывает в состоянии реальности, тот имеет мир, но не имеет себя, а, не имея себя, и мира не имеешь, потому что ты, неимущий себя, – всего лишь деталь реальности, существующего мира, к тому же несущественная, незаметная и никому ненужная.
И надо обладать малой толикой мужества и таланта для самотворения и эмиграции из мира в себя. Может, для того и дан каждому из нас свой талант...