№ 2(14)
Февраль, 2002

---

Сергей Ренальдо
дорогой мой велосипед

Моей бабушке

Бомбежки в основном шли по ночам. В темноте все воспринимается иначе и немцы,наверное, стараясь посильнее запугать людей, бомбили ночью. Хотя могли делать это в любое время-воздушной обороны города практически не было. По вечерам все мы, неуехавщие и неушедшие на фронт жильцы старинного, построенного еще при царе, трехэтажного дома, спускались в подвал и коротали там время. Когда мне удалось улизнуть от бабушкиных и маминых глаз, я выбегал во двор и смотрел в небо.
Оно было багрово-красным от далеких и близких пожаров. Изредка белые взрывы от зениток вкраплялись в эту красноту и на мгновение вспыхивали как звезды.
Я всегда ждал этих белых звезд, надеясь, что в одну прекрасную ночь одна звездочка подобьет немецкий самолет, и летчик, открыв парашют, будет опускаться на соседнюю улицу. Я побегу через дорогу, где стояли противотанковые металлические кресты и баррикадные мешки с песком, и где всегда дежурили солдаты, и расскажу им,что произошло. Солдаты, конечно, поймают летчика, и я увижу настоящего немца
Мои надежды не оправдались, зато от бабушки однажды мне здорово влетело
Дело в том, что те белые звезды, когорые так зачаровывали меня, сыпали на землю осколки. По утрам мы втроем - Витька, Генка и я, - ходили по двору и уже желтеющему
палисаднику и собирали их. Они отсвечивали темно-рыжими, матово-серебртстыми и зеленовато-серыми оттенками. Чем причудливее были разломы, тем ценнее был осколок. Каждый из нас имел металлическую коробку, где мы и хранили эти наши военные драгоценности.
Так вот однажды, когда бабушка поднималась из подвала, чтобы поймать меня на месте преступления, такая драгоценность, величиной с теннисный мячик, с визжащим звуком ударилась о крыльцо, на котором я стоял, в нескольких сантиметрах от моей ноги
Бабушка рванула меня за руку, втащила на лестничную клетку и сказала, что если я еще раз пойду смотреть на белые звезды, то сзади у меня. чуть пониже пояса, засветятся другие звезды - красные и круглые. На этом моя эпопея с поимкой немецкого парашютиста закончилась.
...Наверное, дети в беде взрослеют быстрее. Мне было шесть, когда началась война, но я отчетливо помню все, что вокруг меня происходило, даже детали...
До войны мой отец был цирковым артистом. Их трио - « Воздушный полет» - разъезжало по всей стране и даже за границей. Вероятно,отец хотел, чтобы я пошел по его стопам потому что он подвесил гимнастические кольца над входом в одну из наших комнат и заставлял меня подтягиваться и кувыркаться.
А однажды он принес мне велосипед. Настоящий двухколесный велосипед!
В первую ночь я раз десять вставал, подходил к велосипеду и смотрел на него. Потом еще дней пять бабушка и мама клали холодные примочки на мои синяки и смазывали зеленкой ссадины.
А потом я поехал. Вскоре я так сжился с велосипедом, что считал его единственным средством передвижения. Я съезжал с третьего этажа по винтовой мраморной парадной лестнице не останавливаясь, и гонял по двору с поднятым передним колесом или без рук Мама и бабушка охали и ахали, а отец сказал, что во дворе я могу вытворять что угодно но если я выеду на дорогу, то велосипед уедет в кладовку под замок.
...Отец ушел на фронт, и больше я его не видел...
За несколько недель до прихода немцев наш дом сгорел. В ту ночь бомбежка была особенно ожесточенной. Мы все сидели в подвале, боясь высунуться, и не знали, что третий этаж нашего дома уже горит. Кто-то спал, кто-то играл в карты при керосиновой лампе. Вдруг мы услышали громкие шаги, и в подвал вбежали двое солдат.
- Все выходите! Дом горит! Женщины и дети - первые! Только без паники! Время есть! Мы вас выведем.
Какое там без паники! Женщины закричали, мужчины стали хватать узлы и чемоданы и все, напористо толкаясь, рванули к выходу.
Бабушка взяла небольшой портфель с документами, авоську с едой, другой рукой крепко схватила мою руку и потащила к выходу. Мама шла за нами с двумя чемоданами вещей
Наверху стояли еще двое солдат. Когда мы вышли на крыльцо, я вырвался из бабушкиных рук и бросился к парадному входу. Красные языки пламени с гулом и треском пучились из окон и лизали стены, было страшно и жарко. Один из солдат успел перехватить меня и поднял на руки. Я стал биться и кричать:
- Мой велосипед! Я оставил его в парадной! Дяденька солдат, возьмите его...
Солдат еще крепче прижал меня к себе. Он был весь взмокший, от него шел резкий запах пота. Он быстро зашагал к выходу в задний двор. Туда же бежали все остальные. Я уже не бился и только плакал у него на плече, тихо приговаривая:
— Мой велосипед... Мой велосипед...
Нас привели в здание института, что в соседнем квартале. Солдат так и нес меня на руках, боясь, видимо, что я побегу назад. Здесь уже было много людей, таких же, как и мы, погорельцев. Почти все молча сидели на полу вестибюля и коридора, наблюдая за вновь прибывающими.
Бабушка открыла чемодан, достала какие-то вещи, постелила их на пол и села, прислонившись спиной к стенке. Я улегся рядом, положив голову на ее ногу, а мама сидела с другой стороны, и я видел, как она тихо плакала. С этим я и уснул.
Утром военные привезли кашу, черный хлеб и чай. Потом пришли какие-то люди, стали проверять документы. Потом нас начали расселять в пустые квартиры эвакуированных. Так мы очутились в полуподвальной комнате с маленьким утопленным в землю окном и небольшой нишей, где была выложена дровяная плита и висела раковина. Здесь мы и прожили все военные годы.
На следующий день я подошел к бабушке и тихо попросил:
— Бабуся, давай пойдем посмотрим на наш дом.
— Нет больше нашего дома, — так же тихо ответила бабушка. Подошла мама, положила руку мне на голову. Бабушка обняла ее и меня, и мы так молча
простояли несколько мгновений. А нашего дома и вправду больше не было. Осталась коробка из наружных стен, без крыши
и этажей, с черными обгоревшими нишами окон. Часть задней стены рухнула, разбросав кирпичи по двору и палисаднику.
Обгоревшие дыры от окон испугали меня. Мне показалось, что дом смотрит на меня глубоко спрятанными в этих дырах глазами, роняя черные от боли слезы. И я тоже заревел.
Немного успокоившись, я вдруг увидел то, ради чего так хотел сюда прийти. Закопченные железные двери от входной парадной валялись на земле, и немного света падало внутрь парадной. Там на полу, между каменными обломками, лежал мой велосипед!
Затаившись, я не сводил с него глаз. Мама и бабушка проводили мой взгляд, но прежде, чем они успели что-то сообразить, я уже был в подъезде. Не разглядывая, я схватил велосипед и покатил его к выходу. Железные обручи стучали по мрамору и камням, цепь волоклась следом. Я уже был на выходе, рядом с мамой и бабушкой, которые бросились ловить меня, когда сзади раздался страшный грохот. Лестничная клетка рухнула, подняв столб пыли и летающих камней. Отбежав подальше, мы сели на скамейку трамвайной остановки. И тут бабушка выдала мне по всем статьям...
А я, я разглядывал свой любимый велосипед. Резиновое сиденье, рукоятки и шины сгорели, а металлическая рама из-за обгоревшей краски стала рыжей. Цепь была перебита и сошла с передаточных колес. Но колесные обручи и вся рама были целы и не потеряли формы.
Бабушка, видимо, успокоилась, она погладила меня по голове и спросила, кивнув на велосипед:
— Зачем тебе эта жертва войны?
— Если он жертва войны, ему надо помочь, — начал рассуждать я. — Всем жертвам войны помогают, я слышал об этом по радио. Мы его починим, бабуся, и тогда мы поможем сразу двум жертвам войны — велосипеду и мне.
Бабушка только вздохнула, ничего не ответила. Мы шли в наш новый дом и велосипед весело стучал по асфальту...
Утром я вышел во двор. Тихо, никого. Лишь в углу на камушке сидел какой-то дяденька
и паял кастрюлю
— Иди-ка сюда, погорелец, — махнул рукой дяденька, — давай знакомиться. Тебя как зовут?
—Мишка.
— И меня! Я — Михаил Иванович, дворник. А для тебя — дядя Миша. — Он помолчал и опять повторил: — Эх, погорельцы вы мои...
Дворник был небрит и почему-то в ватнике, хотя было тепло. Позже как-то бабушка сказала, что у него туберкулез, и что ему всегда холодно.
Я смотрел, как он паял и что-то мямлил про наш сгоревший дом. А потом я вдруг выпалил:
— Дядя Миша, а вы велосипеды тоже чините? Он поднял голову и улыбнулся:
— А я на все руки мастер! Ну-ка, тащи свой велосипед! Я бросился в дом и вынес свою обгоревшую железяку. Дядя Миша даже присвистнул:
— Да ты что? Это не велосипед. Это моей Дуньки жареная картошка. Она у нее всегда сгорает. Тащи его на металлолом. Гроши получишь.
Потупившись, я смотрел в землю. Слезы вот-вот готовы появиться у меня на глазах. Дядя Миша вдруг потрепал мои волосы:
— Не плачь, тезка. Может, чего придумаем.
Он плотно поставил велосипед на асфальт и стал с силой его прижимать. Потом перевернул с ног на голову, подергал спицы и снял перебитую цепь. Видимо, инспекция его удовлетворила, потому что он стал бормотать сам себе:
— А где я возьму шины и седло?
И еще что-то, чего я уже не расслышал. Потом вновь повернулся ко мне:
—Ладно, Михаил. Починю.
Не помня себя, я помчался домой.
— Мама, бабуся! Дядя Миша починит мой велосипед!
Бабушка глянула на меня и, ничего не сказав, вышла во двор. Я видел, как она разговаривает с дядей Мишей. Через несколько минут она вернулась.
— Он сказал, что денег и подарков со своих не берет.
Бабушка открыла шкафчик под кухонным столом, достала полбуханки черного хлеба, отрезала кусочек масла, завернутого в пергаментную бумагу, и с этим богатством пошла во двор.
Когда бабушка вернулась, я подошел к ней и, опустив голову, тихо сказал:
— Бабуся, ты мне масла не давай. Я хлеб покушаю.
...А с едой в городе становилось все хуже и хуже. В магазинах практически ничего не было, кроме соевых бобов да макухи - прессованных отходов от подсолнечных семечек. На базаре можно было купить кое-какие овощи и картофельные лушпайки по баснословным ценам. Мама и бабушка договорились с каким-то шофером и поехали в ближайшее село менять вещи на продукты. Они привезли муку, полмешка картошки, сливочное масло, завернутое в зеленый виноградный лист, круг копченой колбасы, качаны кукурузы и немного творога.
Я до сих пор удивляюсь, что спустя шестьдесят лет эти мелочи все еще сидят у меня в голове. Может, с голодухи?...
Вечером был пир. Первый раз за много дней я лег спать без чувства голода.
Через несколько дней дядя Миша починил мой велосипед. Он зачистил сгоревшую краску и покрасил раму в черный цвет. Намотал толстый слой изоляционной ленты на концы руля, заклепал цепь. Вместо седла он вырезал деревянный треугольник, который позже бабушка обложила ватой и обшила материалом. Ну, а шины... Только наша русская голь могла такое придумать! Дядя Миша где-то нашел толстую старую автомобильную покрышку и вырезал из нее резиновые обручи. Потом он ножом стачивал кусочки резины так, что внутренняя сторона обруча стала полукруглой, по углубленной форме велосипедного колеса. Эти обручи он приклеил к колесам каким-то специальным клеем, который сох три дня и три ночи.
— Так, — сказал дядя Миша, вручая мне велосипед, - имеешь вездеход. Проколов не боится, — камер нет. Если шины отклеются, подклеим.
Было видно, то, что он сделал, доставляло удовольствие ему самому. Еще он добавил, что поначалу велосипед не будет катиться гладко, пока бугорки на внутренней, полукруглой стороне обручей от срезания ножом вручную не усядутся и не сточатся.
И я опять поехал! Первые несколько дней велосипед било, как в лихорадке, даже на гладком асфальте. Но потом это постепенно прошло, хотя катился он довольно жестко. Но катился! И я был счастлив.

Окончание в следующем номере..............(читать)