Бекет Карашин
…Был у меня дядя, муж сестры моего отца. Тракторист. И зимой, и летом носил огромные кирзовые сапоги. Жил в другом селении, километрах в двадцати от нас. Летом он работал на сенокосе, а зимой волынил и бил баклуши. Притопав к нам пешком по зимнему снегу и оставив на нем огромные следы своих сапог, отлеживался, ел, да спал, как на курорте. Родители мои были всегда на работе, дома оставались мы с бабушкой. От скуки и безделья дядя придумывал потешные забавы. Фантазии у него были ограничены, например, заставлял меня бороться с его ногой, а была она у него, как у слона, такая же огромная, толстая и толстокожая. Перебороть ее было невозможно. Довольный победами своей ноги надо мной, он хохотал. Хохот был потрясающим. Он сотрясал стены, пугал спящую бабушку. Она, просыпаясь от страха, ругалась: «Это опять ты, албасты, не даешь людям покоя!» Албасты в мифологии тюркских народов – чудище, чудовище. Таким же чудовищно огромным и страшным на вид был дядя.
А еще он научил меня играть в карты. А в картах он был докой, выиграть у него было невозможно. Играли мы в «дурака» на «щелбаны», щелчки пальцами по голове. Играли до тех пор, пока моя голова не разбухала от шишек. Выяснялось, что он знал разные шулерские трюки. От безделья и скуки он обучил меня и этому. Ни в шашки, ни в шахматы он играть не умел, не умел ни читать, ни писать, ни рассказывать о чем-то, поэтому с ним было скучно, но он не хотел оставаться наедине со своей тещей, то есть с моей бабушкой, поэтому приковывал меня к себе. Ему нужна была потеха, а потешаться он мог только надо мной, да еще, пожалуй, над нашим козлом.
Козла он приучил есть окурки, да так, что превратил его в наркомана. Двор наш был чист до неприличности – козел подбирал, жевал и проглатывал не только окурки, но и пустые пачки. Он ждал с утра дядю, чтобы ходить за ним по пятам и хватать налету остатки выкуренных папирос и сигарет. Радовался от души, когда в доме появлялись гости, добрая половина которых были курящими. Он жирел от табака. Летом весь домашний скот отправлялся на выпас, а этот был поселковым бродягой. Шел к различным конторам и предприятиям, чтобы собирать свой табачный урожай. Так он избегал участи быть зарезанным, ибо все воспринимали его не как домашнее животное, а как дворника.
После окончания мною шестого класса дядя уговорил меня поехать с ним во время летних каникул на сенокос. Огромное событие для сельской жизни! Марка его трактора – ДТ-74, гусеничное ревущее чудище. К нему цепляли шесть или семь сенокосилок, а весь этот караван замыкали огромные грабли. Спиной к трактору и лицом к этим граблям сидел прицепщик, на должность которого и взял меня дядька. Операции и функции прицепщика были примитивны. Жди, пока скошенная сенокосилками трава не наполняла грабли, а потом дергай за веревку подъемного устройства. За нами шли прессовочные механизмы. Они, подбирая кучи сена, прессовали, автоматически обвязывая проволокой эти сжатые сенные комки, напоминающие собой кирпичи больших размеров. Вроде бы все просто, но не так просто было на деле. В летний зной днем работать было невозможно, хотя иногда и приходилось. Кабина трактора накалялась, как железная бочка на огне, а сам он визжал и стонал от перегревов механизмов двигателя. Закипало топливо. Прицепщик, сидящий под прямыми солнечными лучами, обливаясь потом, к которому липла пыль от косилок, превращался в грязное месиво.
В основном выходили на сенокос в предутреннее время, работая до полудня. Затем на полевом стане нам давали обед, после которого все погружались в сон. Косили часто при свете прожекторов и по ночам. Откуда мне было знать, что такая тяжелейшая страда управлялась каким-то планом, спускаемым сверху. Мы косили сено, нас же косил сон. Невольно засыпал на рабочем месте. Сон прерывался тем, что дядя, вырвав меня и повалив на землю, бил по ребрам своими кирзовыми сапогами. Я прекрасно понимал свою оплошность и терпеливо сносил побои. Ведь, уснув и упав с сиденья, я сам мог попасть под грабли или в них. Кроме того, сено, вычесанное ими, но не освобожденное вовремя, плотно набившись и переплетаясь узлами, представляло собой спрессованную массу, которую надо было выковыривать, вытаскивать руками. А это – потеря времени, которую план простить не мог. Словом, побои дяди были уместной профилактикой для сохранения жизни и рабочего места. Но, тем не менее, они оскорбляли честь и достоинство, а я думал про себя: «Подожди, вот вырасту, тогда повалю не только твою ногу вместе с кирзовым сапогом, но и тебя грохну оземь, как слона!» Покрытый пылью, сквозь которую светились лишь глаза, я снова садился за грабли, чтобы выполнять госплан по заготовке сена.
Особым временем на стане были перерыв на обед и ужин. Ведь именно тогда собирались вместе все микро-коллективы косарей, прессовщиков, грузчиков. Рабам плана необходимо было общение и зрелище. Приняв пищу, трактористы садились в круг. Перед тем, как заснуть, наступал час забавы и потехи. Верховодил косарями дядя. Замыслов опять же у него хватало только на то, чтобы устраивать бойцовские турниры. Трактористы-косари выставляли на поединки своих прицепщиков. Мы были для них словно бойцовые петухи или бойцовые собаки. Уклонение от турнира или отлынивание от ристалища расценивались как непростительная трусость и позор не только для бойца, но и для его хозяина-тракториста. Нас, словно гладиаторов, ставили в безвыходное положение.
Бои начинались с борьбы, заканчивались драками. Но до первой крови. Подбитые зенки, выбитые зубы, расквашенные носы, обвалявшиеся в пыли, как котлеты в муке, тела… И никто не называл это жестокостью! Косоглазые и грязные, кривоносые и потные дяденьки улюлюкали, как варвары, ржали, словно кони, растаскивая нас, рычащих, озлобленных, вцепившихся друг в друга волчат. Эти повседневные драки стали для нас обычным делом, даже привычкой. Победителей хвалили, побежденных утешали, вселяли в них надежду на новые победы.
На сенокос во время каникул я ездил еще раза два, пока дядя скоропостижно не скончался.
Когда он умер, бабушка повелела зарезать козла на тризну. Через некоторое время из дядиного наследства остались лишь кирзовые сапоги, непригодные по размерам ни для кого. Их-то я отнес на его могилу, положив в них сломанный зуб сенокосилки, колоду старых карт, да отрубленные рога козла, чтобы дядя и на том свете продолжал косить сено и потешаться игрой в «дурака», а козел ел его окурки.
Весь жизненный путь и круг интересов моего дяди вместились в эти четыре предмета.
[divider]
Бекет Карашин
г. Атырау, Казахстан