TOP

Куда уж чудесней

Евгений Имиш

 

(из цикла зарисовок «Московское время Саратов»)

Зима это. Саратов.
Я всегда сюда лечу на зиму. Как свихнувшаяся птица. Из тепла – в холод.

На этот раз я живу на улице Пушкина, что параллельна проспекту Кирова. Самый центр города. Вековой одноэтажный домик, некогда частный, а ныне причудливо разделенный на квартиры с перепутавшимся коммунальным хозяйством. Ну, например, в предбанничке моей двухкомнатной квартиры стоит плита, на которой я единолично готовлю. И туалет. Который почему-то вынужден делить с соседями…

– Э, пацан, а ты че сюда прешься? – только въехав, спросил я сына соседки.
Парень, и глазом не моргнув, спокойно ответил:
– А, у нас общее… В нашей квартире нет туалета.

Действительно, дверь предбанника не закрывается.
Тяжелая, скребущая по деревянному полу плита, пузырится ветхой обивкой и имеет на месте замка сквозную дыру.

Коммуналка – не коммуналка.

Потолки высокие, с лепниной. Стена между комнатами – сплошь газовая печка. Поддувало со старинной кованой створкой. Я брожу из комнаты в комнату под чудовищный гул печки и заглядываю в низкие окна. Я же говорю – зима. Мне как-то тихо и мечтательно радостно, от того, что буду я зимовать непросто и романтично. И сквозь окно на заснеженной улице видятся дровни, и укутанные в серые платки бабы, и одинокий господин, придерживающий цилиндр, и…

Да, да, у меня с собой пишущая машинка.

Под окно на журнальный столик я ставлю свой пишущий агрегат.
Он еще добавит жути моему прозябанию.
Но, Бог с ним, пока…

Позади дома удивительный двор.
Это – единственное сухое дерево, скворечник брошенного туалета и белая-белая простынь снега. Вплотную к забору – высотное здание. По бокам – скаты крыш частных домов. В тени или сумерках вечера этот пустынный островок старого города выглядит пугающе.

– Ужас, какой-то. Ты не маньяк случайно? Страшное какое место!

Так, полушутливо, восклицает проститутка, проходя от калитки во двор.

Она останавливается перед пустырем, на котором дерево и туалет, утопая в снегу, походят на черные надгробия. И над ними белый двенадцатиэтажный дом. Как гигантский экран. Скорее изнанка экрана. Матовая, ватная, лунная, изнанка живого города.

– Пипец, – говорит девица и делает свои раскрашенные глаза круглыми.
– А как ты думала!? Тут я зарываю трупы, – угрюмо отвечаю я.

И ещё одно романтическое обстоятельства моей зимовки – вид из окна с торца дома.

Окно практически упирается в соседний дом. Почти в упор, на расстоянии вытянутой руки приходится смотреть на кирпичную кладку. Однако, чуть ниже, видно окно цокольного этажа и в нем завораживающие фрагменты чужого быта. Там живет старушка. Видны деревянные полы, бахрома покрывала на перине, старинный круглый стол, на нем сервиз под ажурной салфеткой.

Тяжелые ноги в шерстяных носках. Край блеклого халата. Иногда морщинистые руки на столе.

Я поставил кресло рядом с этим окном и напротив холодильника.
Подолгу сижу в кресле, закинув ноги на холодильник, и пью кофе.
Эти кусочки старушки, изредка выплывающие на авансцену, делают меня печально веселым и бесконечно ленивым. Может быть беспечным. Спешить ведь некуда. Совсем некуда.

Так вот. Эта пишущая машинка…

Она не совсем обычная. Электронная. Анахронизм конечно, но для меня, пользующегося обыкновенно, электрическими пишущими машинками – с кареткой, красящей лентой, с характерным стрёкотом клавиш – новшество невиданное. Бесшумная клавиатура, дисплей, зажигающийся голубеньким светом, текст, появляющийся на нем, и возможность его править, и сохранять и, сколь угодно раз, дублировать на бумагу. Громоздкий, правда, аппарат. Но, уже водруженный на рабочее место, и обещающий незамутненное рутиной творчество.

И вот такой текст машина выдает мне буквально на второй день.

«Ве е Ксеньтевне было со ок девять. Маленькая, к углолицая, миловидная. На асстоянии, благода я своей миниатю ности, усой головке и манне е одеваться, вполне сошла бы за пе воку сницу»

Через несколько дней к букве присоединяются ещё две.

«В лубине омнаты по азалась упная девуша в халате и с источкой в уках. Жизне адостное, спо ойное лицо. Уз ие лаз и насмешливо смот ели, а мать азувается. сюха постояла немно о и исчезла.»

Ещё через какое-то время…

В о убоватом освещении ицо а и атурно аспада ось на тени. а у убо ой ста ухи че не и носо убные с адки. Оч и азались и антс ими…

И ещё…

«Ве а е ьтев а о та а ь не одвиж о идеть в тем оте. Оч и её от ажа и ме цающий вет и и, и в вою оче едь, о ы а и два е е замет ых учи а а те о иж о о ш афа…»

С первых же дней машина умирает у меня в руках.

Но я пишу.

Пишу.

А что мне ещё делать?

В декабре ударили морозы.
В том предбаннике – с туалетом, плитой, разделочным столом и раковиной – и, который по всей видимости следовало назвать кухней, исчезла вода. Замерзли трубы. Соседка рассказала мне, что в таких случаях они размораживают трубы свечами. Я накупил свечей и выставил их зажженными на протяжении всей трубы. В темноте предбанник, служивший для меня просто прихожей, теперь был причудливо освещен тоненьким ручейком огня вдоль стены.

– А это что такое? – прыскает очередная проститутка, только что полюбовавшись «кладбищем» перед домом.

Как правило, она уже знает о странном месте и странном человеке с пишущей машинкой.

– У тебя тут как в церкви прям. Ну ты точно маньяк, – она цокает вдоль огней в комнату.
– Ну так – священный путь для выноса тел, – привычно шучу я.

И продолжаю каждое утро садиться за полумертвую машину.

Высокий потолок с лепниной.
Гудит печь, в квартире душно, в просвете открытой двери – свечи.
Напротив, в окне – зима, и дровни, и бабы, и цилиндр.

Я выдергиваю лист, иду к своему другому окну и жду: появится ли «кусочек» старушки.

Старушка не появляется. Кажется, чашка недопитая на столе. Вроде и покрывала нет. Лежит наверное. Приболела. Или ещё что-нибудь. Я спешу к написанному, потому что последняя фраза на брошенном мною на холодильник листе выглядит так

« У ы е ы е ь е ы а о а и. и о и а и о ь. О а о ь е е о а… Ей ы о а о е : е я, э о о о а о е о о о и а, э и о е а… а о! О а о о а ы а а.
о е .»

– Всё, сдохла, собака… Ну хоть что-то успел закончить!

Пока не забыл, беру ручку и плюхаюсь в кресло.

Запрокидываю голову и озираю свою берлогу.

– Вот чего я, собственно, там пишу? Вот оно всё! Куда уже чудесней!

[divider]

Евгений Имиш
Москва

Comments are closed.

Highslide for Wordpress Plugin