TOP

Два рассказа

Олег Макоша


Упанишад

*

Руки сплелись – ноги расплелись. Или наоборот. Шел я днями из пивнушки, что в угловом доме напротив остановки, в состоянии крайней нестабильности, и встретил чудо. А вот кто из нас нестабилен, пивнушка или я, это еще понять надо. Короче, шел и увидел ее. Богиню. Кто-то может и не поверит, скажет, что бред горячечный, но я точно знаю – она. Лакшми. А навстречу – Ганеша, ребенок-слоненок, и хоботом так поводит из стороны в сторону, будто ищет чего.
Очень я удивился, сроду на нашей улице такого не видели. Поймал почтительно слоненка за хобот и спросил:
— Ты это чего?
А он мне в ответ, на чистом санскрите, молвит:
— Да пошел ты!
Больше всего меня поразило, что я санскрит, как родной понимаю. Может, он нам и есть родной, а может, проникновение в чужую языковую структуру обусловлено количеством выпитого. Помню, когда уже пиво не лезло, я на водку перешел, а потом обратно. Мне этот переход Суворого через Альпы всегда нравился.
В общем, когда Ганеша меня послал, Лакшми ему замечание сделала:
— Но-но.
— А чего он лезет?
За пазухой у меня грелась четверка водки– подарок другану. И пара конфеток на закуску. И я не полез, а пошел к корешу Кольке в больницу, где он с сердечным приступом лежит. Хотя ребенок-слоненок не прав по ходу, я же не ради праздного интереса, а из чисто научного.
Коляна на прошлой неделе на «Скорой» увезли. Пришел вечером домой, выпил свои законные сто пятьдесят и упал без чувств, только пена изо рта потекла. Жена, Нинка, и вызвала. Теперь Коля в реанимации лежит, а мы, его верные друзья, навещаем.
Максимка два дня назад ходил, говорит, хорошо выглядит Коля: весь синий, а рожа красная. Оставил ему пачку печенья и покурить, а Колян руками знаки делает – выпить просит, вот я и несу.
А тут Ганеша, я и подумал, что это неспроста. Значит, все правильно делаю. Раз ребенок, вылитый слон, почему бы Коляну не выпить. В общем, захожу в больничку, поднимаюсь на второй этаж, а в реанимацию не пускают. Куда, говорят, прешься, идиот. Зря только пакеты на ноги надевал. Развернулся я, и обратно, но спросил на всякий случай:
— А когда можно?
— Как в палату переведут.
— А как переведут?
— Как надо, тогда и переведут. Иди отсюда.
Ушел. Хотя обидно стало, конечно. Нет теперь чуткости в медицинском персонале.
В следующий раз через три дня пошел, а может через семь, путаются дни, забываются. Только что, вроде, лето было, а глядишь, уже листья облетают. Пришел, спрашиваю:
— Друг мой Коля в какой палате лежит?
— Как фамилия?
— Моя?
— Коли.
— Не знаю, его все Воркута зовут.
— Нет у нас никакой Воркуты, узнаешь фамилию, приходи.
Вышел я на улицу и побрел, куда глаза глядят. А глаза у нас у всех глядят на пивнушку, что возле остановки. А там вся компания: Максимка, Опонас Васильевич и товарищ Подморозильников Федор.
— Люди, – говорю – что ж вы делаете? Что ж вы теряете связи кроны с корнями?
— Ты не обличай, а толком объясни, – осадил меня Опонас Васильевич.
— В натуре, – добавил Максимка.
А товарищ Подморозильников Федор только головой кивнул.
Собрался я с силами и сформулировал:
— Как фамилия Воркуте?
Задумались все тяжко, и Опонас Васильевич ответил:
— Экие ты вопросы задаешь.
А Максимка предложил:
— Надо у Нинки, у его сожительницы узнать.
Товарищ Подморозильников Федор кивнул головой.
Но идти не пришлось, потому что тетя Галя, раздатчица, удивительно похожая на богиню Лакшми, произнесла:
— Гляжу я на вас, и сил моих нет дамских. «Фамилия-фамилия», заладили как попугаи. Идиоты, право слово. Ложкин его фамилия. Николай Николаевич Ложкин, – сказала и погладила по хоботу своего сынишку-дауна, которого она от сантехника Емельянова прижила.
Переглянулись мы между собой и выпили по сто семьдесят пять граммов. А тетю Галю еще больше зауважали.
А потом я в больницу побежал, надо же дело доделать. Да и товарищи наши мне много напутствий дали.
— Ты там это, – велел Опонас Васильевич.
— Короче, чтобы все путем, – добавил Максимка.
Подморозильников Федор кивнул головой.
Пришел, поднялся на второй этаж и спросил у первого человека в белом халате:
— А Ложкин где?
— Кто?
— Ложкин.
— Не знаю.
У второго:
— Это…
— Потом-потом.
У третьего:
— Мне бы…
— Вы кто такой?
— Мне Ложкина!
— Ложкина?
— Его.
— Ага. Ну-ка отойдем.
Отошли мы к окну и третий человек в белом халате, оказавшийся лечащим врачом Коляна, сказал:
— Помер ваш Ложкин.
— ?
— А как вы хотели? Вы его нам с сердечным приступом привезли, мы и лечили от сердечного. А он – алкоголик, да после «белой горячки», а там совсем другие методы, дорогой мой. Предупреждать надо по-честному.
И ушел третий, а я остался.
Вечером, в пивнушке, поведал я своим друзьям о постигшем нас несчастье. И о встретившихся мне в начале рассказа Ганеше и Лакшми.
— Я вот только не пойму, причем тут слоненок, – спросил Опонас Васильевич и покосился на стойку тети Гали.
На что Максимка заметил:
— Как причем? Это «Упанишад», понимаешь?
Что ж тут не понятного, подумал я, упали и лежат.
У нас каждый второй так.


Просто история

*

У моего товарища по работе отец пропал. Серега с матерью голову ломали не долго, на следующий же день, как он не ночевал дома, Серега отправился в гараж, открыл запасными ключами калитку и нашел отца.
Типичная зимняя история: поставил машину, решил выпить, закрыл ворота гаража, сел, накатил, закурил и заснул. Двигатель оставил включенным, чтобы не замерзнуть.
В конце следующего рабочего дня Серега попросил меня помочь выкопать могилу:
— Мы в деревне хороним, поможешь?
— Завтра?
— Да.
И мы с еще одним нашим товарищем, тоже Сергеем по прозвищу Нем, назавтра ранним утром, сели в разбитый автобус и поехали в деревню.
Прикатили и в темноте долго брели до кладбища, где Серега выдал нам две штыковые лопаты и два лома. Один – обыкновенный, нормальных размеров, а другой – выше меня и почти неприподъемный. Еще бутылку водки и хлеба с салом. Сам он ушел заниматься неизбежными делами, а мы принялись долбить землю.
Январь месяц, на улице – минус тридцать один. Расчистили снег, отмерили, Нем размахнулся обыкновенным ломом и ударил. Лом отскочил как от бетонной стены.
— Блин!
— Примерно.
— Надо вон тем е…ашить.
Мы посмотрели на двухметрового монстра.
— «Учебным», епть, – определил Нем.
Стали е…ашить, меняясь ломами, то Нем «учебным», а я нормальным, то – наоборот. После каждого удара, откалывались небольшие, черные как космос, куски льда. Мы долбили и долбили без остановки. Я скинул куртку, повалил пар, он был белее темного рассветного воздуха. Казалось, этому не будет конца, какая-то вечная мерзлота, мать ее. Наконец, в одном месте, после очередного удара, лом не отскочил, отрубая черную крошку, а провалился немного. Расчистили, и я не поленился, замерил толщину, на глаз – сантиметров тридцать. Ниже шел лед белый, еще сантиметров десять, и с ним мы расправились довольно быстро.
Дело начало спориться и Нем предложил выпить, отметить победу.
— Давай, что ли?
— Давай.
— Ледяная.
Выпили по полстакана, закусили замерзшим хлебом, который оттаивал во рту, и опять начали рубить. Где-то через полтора часа дошли до земли и взялись за лопаты, предварительно накатив еще по полстакана и перекурив это дело минут десять. На морозе быстро остываешь, и лучше махать ломом, а потом сразу одеться и желательно нормально выпить в тепле.
— Смотри, светает, – сказал Нем.
— Смотрю.
— Успеем?
— Хрен его знает.
Земля кончилась, и пошел сырой песок. Потом сухой. Прибежал Серега узнать, как у нас дела.
— Успеете?
— Должны, – ответил Нем, – принеси еще водки.
— Сейчас.
Серега притащил бутылку:
— Минут через сорок придем.
— Ага.
Мы с Немом выпили по чуть-чуть, и когда между сугробами могил, показались люди, я уже заканчивал углубление. У нас могилы копают не на всю длину гроба, а где-то на две трети, делая для оставшейся трети подкоп. Гроб поставили на табуретки, я выкинул еще три-четыре лопаты песка, вылез и отошел в сторонку.
Опустили гроб, бросили по горсти земли, попрощались.
Мы с Немом закопали могилу и воткнули деревянный крест.
— Весной, как осядет, поправишь тут все, – сказал Нем Сереге.
— Да. Спасибо. Пойдемте обедать.
С меня катил пот, который, казалось, тут же замерзал.
Мы пошли к Серегиной бабушке, матери умершего отца.
В избе было жарко натоплено, нас с Немом посадили около печки, налили по тарелке щей, по стакану водки, бабка принесла плошку соленых огурцов и ржаного хлеба. Серегина мать села с нами, а Серега отказался, сказал, что не хочет. Выпили и закусили огурцами, похлебали щи, выпили еще. Поговорили о незначительном, и Нем был очень обходителен, каким-то врожденным чутьем попадая в такт общему настроению. А я, в основном, отмалчивался, зная свою неуклюжесть, и кивал головой на благодарности матери с бабкой.
В тепле, от горячей еды и выпивки, начало накрывать. Усталость и опьянение навалились как-то быстро и разом, и всю обратную дорогу я проспал на заднем сиденье пазика. Иногда только открывал глаза и видел как Серега с Немом курят, деликатно стряхивая пепел к дверям автобуса.
Когда приехали в город, Серега пригласил нас на поминки, которые устраивали в столовой автохозяйства, где работал покойный. Мы отказались, сославшись на усталость. Нем объяснил:
— Все нормально.
— Может, денег возьмете?
— Нет.
— Олег?
— Лучше водки.
— Водка в столовой, давай доедем и я дам.
Но мы махнули рукой и не поехали.
Вернулись на работу, с которой нас отпросил Серега, доложились начальству, спустились в курилку, и Нем произнес закуривая:
— Вот ведь, какое дело, жил-жил человек и помер. Понимаешь?
— Конечно.
— Да ничего ты не понимаешь. Тебе бы только ломом махать и водку пить.
Это была неплохая мысль, и мы начали смеяться.

[divider]

Олег Макоша
Нижний Новогород

Comments are closed.

Highslide for Wordpress Plugin