– Мы, наверное, последний раз говорим…
– Ты что, Боря, опомнись!
– Нет, я серьезно. Я так с заказами пролетел, даже тебе отдавать не с чего.
– Долг мне – не долг, брось. Возьми еще, у меня пока есть.
– Да мне не отдать! Все, конец…
Господи, что же делать?! Он нипочем не станет бравировать такими вещами, это Боря.
– Не ты себе жизнь дал, не тебе и отнимать!
– Дала мне ее такая ссука! Все!
– Она тебя только родила… Постой, не гони, мне пятьдесят с лишним, я и то не знаю, что мне жизнь преподнесет. Потерпи! Просто зима…
– Брось, мне даже жрать нечего… Давно.
Он уже полтора года без работы. Он умеет многое, еще больше – может, но он без работы.
Здесь все всех стараются кинуть. Почему-то это считается шиком. Он заболел, и когда выяснилось, что надолго, шеф его уволил, претендентов на место полно. Больничный, зарплату, выходное, все это можно вернуть по суду. Нюанс: судиться несколько лет и услуги адвоката втрое больше зажиленной суммы. Так что на закон надеяться глупо. Не для того он писан. А люди… На кого? Практически ни на кого, если ты не сожрал с ним вагон каменной соли. Да и то…
Мы познакомились, когда работали в яхт-клубе Кировского завода. Он тогда еще меня поразил. Парню 22 года, механик и штурман, мы перебираем моторы, ходим ночами по сложнейшим фарватерам, по десять раз за навигацию выполняем нормативы героев. Он спокоен и рассудителен, два слова, и ты не видишь молодого лица и юношеской плечистой фигуры, перед тобой – профессионал очень высокого класса. Но, главное не это. Мир рушится вокруг и мерзеет прямо на глазах, 91-й год, а мы уверенно делаем свое дело, мы знаем одно: на чем бы и куда бы мы ни пошли, мы дойдем.
Детская спортивная школа рухнула сразу, потом месяца за три начальство разворовало и продало все в клубе, что имело хоть какую-нибудь ценность. Ходить больше не на чем, детей в клубе нет. Смысла в жизни нет. Море стало недосягаемым. Совсем.
Последним продают «Ритм», катер, купленный еще к Олимпиаде-80, я дерусь из-за этого с начальником водно-спортивной базы, и, чтоб не сесть, увольняюсь и иду сварщиком в кооператив тоже к бывшему штурману. Через полтора года его убивают. Фирма переходит к брату его жены. Он таджик, человек сухопутный. Штурман ему не нужен, мы тоже. Я мыкаюсь по городу, спекулирую портвейном, перебиваюсь ремонтами квартир, машин. Пью…
Устраиваюсь водилой в строительную фирмочку. Мне страшно везет, Паша, хозяин, настоящий Гусар, с самой что ни на есть большой буквы, за пару месяцев я поднимаюсь до завгара. Нужен водила, с огромным трудом отыскиваю Борю, мы не виделись четыре года.
– Права есть?
– Да. В, С…
– Пошли?
– Пошли.
Пробная поездка на новом месте работы. Боря садится за руль Пашиной «BMW-745», я с пассажирского даю адрес:
– Товарищеский, 17.
И тут доходит, что с Борей на тачке я ни разу не ездил. Даже когда его искал, не знал, есть у него права или нет. Но я спокоен. Это Боря.
Шеф командует сзади:
– Это «Бэха». Скорость – двести.
Боря, не оборачиваясь:
– Город, Павел Алексеевич…
– Сто пятьдесят.
– Добро.
Выходя из туннеля правым поворотом на мост Александра Невского, Боб на скорости в сто чуть подтягивает ручник, вгоняет корыто в занос, руль чуть лево, газ в пол, на горбу моста – сто восемьдесят. Паша влип в левую дверь. В глазу отпечаталась дивная картина. Точнее, два кадра из порванной кинопленки: в рамке среза туннеля – мент с чуть поднятым радаром, до него метров сорок, следующий кадр – мы пролетаем мимо, чуть приподнялся жезл. Все, мы уже слетаем с моста. Гаишный патруль в полутора километрах за кормой. Там, за рекой…
Семь минут хода, двенадцать километров, тормозим у Пашиного дома на Товарищеском. Плавно и тихо. Шеф выходит из тачки, засовывает голову в салон:
– Жора, покажи ему, где стоянка. Наш человек. Принят.
Прошло два месяца. Июль, пятница, я везу на микроавтобусе выводок девок и элиту фирмы к реке Карповке. Пикник какой-то намечается. Торможу у пирса. Ух ты, сейнерок тонн на двадцать, не бог весть что, но судно! Это, оказывается, Пашин! Я и не знал, что у него есть парахед. Грузимся. Кэп скомандовал отход почти сразу, без прогрева, я поморщился, метнулся на правый борт, скинул, втянул и сбухтовал швартовы. Распрямился, уловил странный взгляд шефа. Прислонился к рубке, закурил. Руки чуть не трясутся. Мазнул взглядом через стекло по опухшему лицу капитана, ну и пьет дядя, хорошо, мне до такого еще не скоро. Ударил редуктор, пошла вибрация, я опять поморщился и бросил в пространство:
– Вал погнут. И сальник задний, поди, льет…
Паша воззрился на меня:
– А ты откуда знаешь? Меняли сальник весной, все равно льет.
– А вал?
– Крутили на «Судоэкологии», нормальный. Я им столько бабла отсыпал за балансировку!
– Тогда двигатель с фундамента съехал, отцентровать надо.
– Это долго? Дорого?
– Нам с Борей – день. Может, два. Если инструмент есть.
– А рулить ты тоже?
– Да.
Шеф приобнял меня за плечо и вошел в рубку.
– Семеныч, пусти салагу на руль, а мы пока с тобой в каюте на грудь примем!
– Не положено, Пал Алексеич, мосты пройдем, тогда, пожалуйста.
– Да ладно тебе, до Кантемировского еще далеко, успеем.
– Как скажете, под вашу ответственность.
– Само собой, пошли…
Я уже стоял у кэпа чуть за спиной и снимал картинку, не было пяти лет перерыва, не было. Даже не заметил, как они ушли. Сальник, видать здорово тек, на ощупь в брюхе у судна воды было тонны две, не меньше, слушалось оно руля, как бурдюк с пивом, да чхать мне на это было. Глубоко. Гуляла публика на палубе, прямо передо мной, но, гадом буду, никого я не видел, вести такого охламона вниз по течению по Большой Невке сквозь три моста, о чем тут еще думать? Что замечать?
Кэп в рубку так и не наведался больше, Паша зашел уже в заливе.
– Я смотрел, как ты пешеходный проходил. Где так наблатыкался?
– Было дело…
– А права есть?
– Удостоверение яхтенного рулевого третьего класса. Только искать надо. Шиш знает, где оно. Я ж думал, уже никогда…
– Не найдешь – сделаем. Пойдешь капитаном?
– А?…
– Да это не кэп. Сам видишь, чего он с кораблем сделал…
– Павел Алексеевич, вы это серьезно?
– Серьезней некуда. Не тем ты у меня занимаешься.
– Кэпом лучше Борю. Он грамотней, и мореходку кончал.
– Разберетесь. Отвечаешь за все ты. Идет?
Я кивнул. Он долго и внимательно на меня смотрел, потом хмыкнул.
– Ладно, пореви, пойду еще вмажу. Тебе не предлагаю, нас еще по домам развозить надо. Подальше в залив зайдем, найди, где вода почище, встань на якорь, купнемся.
– Есть.
Я пришел в понедельник на работу на ватных ногах, Боре я ничего не говорил. Сам еле выжил, а его убивать надеждой язык не повернулся. Два дня я был в аду. Неужели?
Вот она, дверь в офис. Дверь… Символ, образ, что это? Это же не просто дверь. Я открою, куда? Это по любому дверь в будущее, но какое? Неужели – к морю? Да брось ты, вряд ли… Пьяные ж все были, Паша в тачке такое нес, не приведи Господи, еле в дом его втащили, хрен он там чего помнит. Напомнить? Ни за что. Ни за какие блага на свете. Не могу. Спокойно, Егор, чудес на свете нет, ты открываешь дверь в прошлое. В настоящее. Будущего нет, и не будет. Ты просто пришел на работу. Радуйся, что хоть такая есть. Шаг…
– О, Жора, наконец-то! Костик «Транзит» завести не может, где ты шляешься?!
Они сидят с Сашей, менеджером, за Пашиным столом и поправляются. Несильно так, одна бутылка всего.
– Паш, давай я сигналку с «Транзита» сниму, ее дятел какой-то ставил, она ему батарейку разряжает. За выходные все электричество выкричала. Поставлю только центральный замок и все дела. Рублей в пятьсот обойдется. Для справки, аккумулятор две тонны стоит.
– Потом, когда вернется. Заводи, давай, ему через час у Шопова на даче надо быть. Потом «Девятку» бери, и Галину в банк отвезешь…
– «Супру» дай, если в банк.
– А не борзо тебе будет на «Супре» рассекать?
– Мне до звезды, на чем рассекать, но там стоянка запрещена. А из такой тачки я любого мента на хрен пошлю. И он пойдет, что характерно.
– Не, Саш, ты видал? Ну и времена… Водила какой-то оборзевший пошел. Припарковаться не может, дай шеф, тачку покруче, чтоб правила нарушать! А если б «Супры» не было?
– Так есть же. И сыну растолкуй, зачем она тебе, а то он все бает, что ты ее просто по пьяни в Париже купил.
– Да это он сам клянчил!
– Ага, как же…
– Вон пошел! Бери «Тойоту», хрен с тобой…
– Беру. Со мной.
Я уже открывал дверь, когда в спину попало:
– Жора!
– Чего?
– Мы в выходные с Семенычем напоследок в Отрадное сходим, ты пока тут хвосты по транспорту подчисти. И с понедельника с Борисом на лайбу. За две недели в порядок приведете?
– Конечно. Яволь.
Галка, бухгалтер, исчезла за дверью банка на Садовой, и я уронил голову на руль. Нет, нет, не могу поверить. Не может такого быть. Я так привык, что мне не везет…
В окно послышался стук. Жезл. Я поднимаю влажное лицо, и глаза инспектора округляются.
– Здравствуйте, капитан. А можно, я никого сегодня никуда посылать не буду, а?
– А что это сегодня за день?
– Хороший день, капитан. Ей-богу, хороший. Поверь мне на слово.
Он долго смотрит на меня и вдруг его лицо становится человеческим.
– Валяй, спи дальше. Так уж и быть, я за тебя сегодня кого-нибудь пошлю…
– Спасибо, капитан. Дай бог и тебе удачи.
– Жора, срочно! Заводи, в Александровскую больницу. Павел Алексеевич…
– Что?!
– С борта, говорят, прыгнул неудачно. На сваю. С позвоночником что-то…
Саша с Галкой садятся в «девятку», заезжаем на Товарищеский за Пашиной женой, больница, коридоры, лампы, лампы… Его вывозят на каталке… Все… Я такое уже видел, я знаю. День, два, максимум. Они суют ему документы, он подписывает, оказывается, еще может шевелить рукой, но это ненадолго, до ночи… Отеки на лице, это конец. Ссадина с гематомой на правой стороне головы, висок и часть черепа, под волосами не видно. Глаза… Он уже знает. Он все уже про себя знает. Какая толстая шея. Да, позвоночник. Точнее, шея свернута. Никуда он не прыгал, видел я, как он в воду прыгает, как пловец, вдоль поверхности. Была б свая, брюхо б распорол. Чтоб так шею свернуть, надо, как я – свечкой, да с большой высоты. А чтоб так…
Они стоят вокруг него: жена, сын, брат, бухгалтер, менеджеры. Его сейчас повезут, он уже все подписал. Успели. Санитары берутся за ручки каталки, толпа отступает, я делаю шаг вперед. Только мы. Молчим, нам ясно. Но все же я молча спрашиваю:
«Паша, тебя убили?» – «Это уже неважно. Мне очень больно, прощай». – «Прощай, последний гусар…»
Володя, Пашин брат, распродает весь автопарк, мы уже не нужны, это ясно, как божий день, он оставляет себе только строителей. Отпевают в церкви над Невой в устье Ижоры, кортеж выруливает на трассу в Отрадное, к кладбищу, я перекрываю «девяткой» дорогу, рядом «Вольво» Костика, Пашиного младшего сына. Со стороны Питера подходит по пустынному шоссе чья-то девятина и начинает сигналить, чтоб ее пропустили, невзирая на то, что видит и катафалк и траурный кортеж. Володя делает шаг к машине и только достает пистолет, но Костик уже выскакивает, разъяренный, и стреляет раза три в асфальт перед бампером. «Надо же, вот ты и с салютом ушел…» – подумал я, а Костя, глянув на съехавшую задом на обочину машину, переводит взгляд на черный «линкольн» с гробом и вздыхает:
– Батя и после смерти крут. На такой тачке на кладбище…
Хорошо сказал и правда ведь, но мне противно, и я отворачиваюсь. На кладбище ко мне в машину набиваются те, кому надо в Питер, Саша сует мне литр «Пятизвездочной»:
– Помянешь, когда всех развезешь.
– Машину на стоянку?
– В депо, к конторе. Ключи – в замке. Всё.
Я киваю. Это, действительно, всё… Конец.
Я прихожу домой и наливаю полный стакан. Еще. За десять минут бутыль пустеет. Просыпаюсь на следующий день, жена смотрит как-то… Непонятно, что ли…
– Я и не знала, что ты его так любил…
Странно, а я думал, что я рухнувшую надежду оплакивал. А не Пашу. Что я, лучше, чем сам о себе думаю? Да какая разница, все равно ничего не помню. Только тоска…
Не скажу, что я Борю не искал эти пятнадцать лет. Бывало. Но просто съездить к нему, на другой конец города, так и не сподобился. Встретились случайно, в интернете. Целый год перебивались ремонтами машин и реставрировали старые тачки. Гараж у меня прямо на берегу и в перекур мы смотрим на море. Оба. Молча. Боря просто так, без надежды. Но у меня теперь была цель, мне позарез нужно было на другой берег моря. И я добрался. Мне стоило это двух лет адского труда, но у меня все-таки получилось. Неделю назад на берег в Хельсинки с парома сошло мое тело, село за руль и погнало в Питер, а я, я остался там, на другом берегу, и твердо знал теперь, что мне нужно. Мне нужно вернуться домой, туда, на тот берег. Теперь там мой дом. Я землю буду грызть, но я дотащу туда свое тело. Мы повкалываем на износ полгода, может, год, я закрою тут все долги, и вернусь домой.
А в Питере я узнаю, что гаражи сносят, начата очередная кампания по краже денег под видом строительства Морского Фасада. И Фасад не построят, и я без средств к существованию. Нам теперь их просто негде заработать. Со звоном и грохотом рухнул волшебный витраж, который я рисовал в пассажирской каюте парома «Finnline»: старый поморский карбас под брезентовыми парусами режет неспешно бирюзовые волны, я огибаю маяк Ристну, а Боря у меня за спиной неспешно делает прокладку Хулимаа – Рюген – Варнемюнде через все Балтийское море…
Я слышу в трубке ровное дыхание Бориса и, потом, его негромкий спокойный голос:
– Это все, Жора. Все…
Хрен тебе. Я понимаю, что у тебя катастрофа на катастрофе, заурядному человеку и одной бы хватило, что у тебя нет надежды, и кончились силы, но ты нужен мне и я нужен тебе. Без тебя мне будет неизмеримо труднее, и тебе без меня свои дыры не заткнуть. А я знаю, чего мне надо, и закусил удила, меня теперь ничто не остановит. Я и тебе сдохнуть не дам. Просто ты еще этого не знаешь, вот и все. Подумаешь, важность… Сейчас… Сейчас… Как же тебе не дать сделать сейчас такую глупость? Хоть день, два… Ага, есть…
– Борь, я еще не проснулся толком, соображаю неважно, но там пара тачек на подходе, гараж я уже нашел, работать есть где. Тебе еще не успел сказать, извини, зарылся с этими делами. Я на переговоры еду, давай, завтра к вечеру подгребай, ноут захвати, спланируем что, да как. Только, похоже, пупок развяжется. Давай, к семи.
– А-а-а, ну, раз так, давай…
– Ну, все, до связи…
Я кладу на стол мобилу и думаю – не сильно ль наврал? Две тачки – эфемерно и зыбко, но найти можно, это действительно снимает почти все проблемы, кредит еще не вычерпан, возможности есть, только пахать зверски надо. И холодно, зима, гараж без отопления. Ладно, зиму подвинем, пошла она…
Это просто, когда знаешь, что на том берегу тебя ждет весна.
Приходи завтра, Боря, я дам тебе то, чего у меня немного. Но тебе я дам столько, что тебе хватит, хватит надолго и с избытком. Я смогу, ведь, сколько б я ее ни дал, у меня ее не станет меньше.
Потому, что она – надежда, брат.
[divider]
Георгий Тарасов
Санкт-Петербург
1 comment. Leave a Reply