КТО-ТО ЗА ШТОРОЙ
Вдруг среди ночи:
– Проснись, проснись!
И кто-то с силой трясет меня за плечо. Она, кто же еще… Силюсь разлепить веки.
– Проснись!
Это снова она.
– Что случилось?
– Тебе снилось что-то ужасное… Ты кричал во сне!
Что-то мне действительно снилось. Но не ужасное. Море, пляж, незнакомая девушка…
– Кричал?..
– Ну не как ошпаренный… Ты так тихо, жалобно тянул: «А-а-а…». И лицо у тебя было какое-то… Искривленное.
Все еще полусонный, приподымаюсь, смотрю на часы. И она следом.
– Сколько времени?
– Три часа ночи…
– Три часа… А в четыре – фашистская Германия напала на Советский Союз…
– Слушай, давай спать.
– Нет, что тебе снилось?
– Ничего.
– Скажи правду. Может, ты болен?
Встаю, подхожу к окну. Ничего нового: спящие дома, огни улицы, шум проносящихся вдали машин. По полу, как всегда, дует, несмотря на лето. Спать хочется – аж до ломоты. Плюс голова начинает болеть, жужжит в виске что-то типа сверла. Она продолжает лежать, сложив руки на груди, пристально следя за мной сверкающими глазами.
– Я очень устал. Я хочу спать. Я не кричал. Давай спать.
Смотрю, села. Глаза круглые, всплеснула руками.
– Я не усну! Пойми, я не усну! Если ты сейчас ляжешь и опять начнешь так тихо стонать, я ведь с ума сойду и буду вечно слышать твой стон…
Подхожу к ней, пытаюсь обнять – отталкивает:
– Подожди!
«Сверло» в виске то громче, то глуше…
– Давай, – говорю, – выпьем чаю.
– Ты что-то скрываешь от меня?
– О Господи, да нет же, с чего ты взяла?!
– С того, что ты кричал.
– Глупости!
– Кричал. Ну, стонал…
Прохожу на кухню, включаю чайник. Она накидывает халат и тоже присаживается к столу.
– А мне знаешь, что снилось? – Она вроде бы успокоилась и чарует меня игривым взглядом. – Я ищу тебя в каком-то доме. И нашла, но ты не один, кто-то прячется у тебя за шторой. Отдергиваю ее и… В этот момент я проснулась. Представляешь? Только это тебя и спасло!
– М-м-м…
– А тебе что снилось?
– Мне?.. Отдел наш… Что у нас координаты горных отводов пропали.
– Правда? – Глаза округляются, и она кидается ко мне. – У тебя что-то на работе?
– Да нет же! Я пошутил.
– Ну я же чувствую… Тебе нравится кто-то на работе, да?
– Нет!
Щелкает чайник. Готовлю чай, подаю ей чашку.
– Пей – и идем спать.
– Я не хочу чай.
Сделав глоток, бреду к кровати. Она тоже ложится, но, чувствую, не сводит с меня глаз.
– Так у тебя все хорошо, и ты меня любишь?
– Да.
Она затихает и вдруг опять привстает, ее дыхание накаляет мне ухо…
– А если я соврала, ну, насчет крика?.. – шепчет она. – Ты меня простишь? Простишь? Скажи, а то ведь я не усну, я умру…
ОЧЕРЕДЬ
Я зашел в магазин, осмотрел прилавки и встал в конец очереди. Она была небольшая, человек пять. «Ну, пять-то человек быстро пройдут», – прикинул я. И подумал, что жизнь вообще похожа на очередь. Мы ждем, что придет наш черед и мы получим что-то хорошее, то, что нам нужно. Иначе, наверное, и жить бы не стали…
Мои размышления прервал какой-то мужик, вклинившийся в очередь передо мной.
– Эй, что такое, я здесь стою! – запротестовал я.
– Нет, я! Я здесь раньше занимал! – возразил тот.
– Он тут стоял? – спросил я у остальных, но никто даже не повернулся.
– Стоял, стоял, – услышал я женский голос.
– Ну вот, жена же говорит вам, что стоял.
Я повернул голову и увидел, что бороться придется с целым семейством: рядом с женой наглеца стояли мальчик лет семи и девушка лет семнадцати-восемнадцати – видимо, их дети. Но я не сдался.
– Вы не стояли! Нечего без очереди лезть!
– Да что ты говоришь, тебя только не спросили, надо же!.. – заголосила женщина.
Я понял, что угодил в склоку. Такое, я слышал, нередко случалось в очередях в советские времена. Со мной это произошло впервые. Но я решил не отступать:
– И надо было спросить! Может, и пропустил бы! А теперь извольте отправиться в конец!
Тут подала голос дочь этих хамов.
– Мама, успокойся. И вы, молодой человек, тоже, – сказала она.– Есть продавщица, она и решит, кто прав.
– Хорошо! – согласился я.
Продавщица сказала:
– Вопрос довольно сложный. Чтобы выяснить, кто прав, придется устроить испытание.
«Испытание?.. В магазине?!» Я пожалел, что ввязался в спор. Уступил бы, и никаких проблем. Но сейчас отступать было уже поздно.
– И что же это за испытание?
– Вы и кто-то из этой семьи должны будете рассказать о себе все хорошее, что можете вспомнить. Затем мы решим, кто из вас лучше и кому предоставить спорное место в очереди, – пояснила продавщица.
При мысли, что придется рассказывать о себе здесь, этим людям, мне стало нехорошо. Я понял, что даже побаиваюсь этого испытания. Хотя с чего бы? Ну, проиграю, ну, встанут впереди меня эти нахалы – что за беда. Но представил, как усмехнется мужик, как подленько засмеется пацан, как – с видом добрейшего и умнейшего существа – глянет на меня девица, как испепелит взглядом мымра – ее мать. Представил, что подумают обо мне стоящие в очереди и судья-продавщица. Нет, опозориться нельзя.
Семейка стала о чем-то шептаться: видимо, выбирали участника соревнования. Выбрали девушку, и продавщица предоставила ей слово.
– Меня зовут Алла. Мне семнадцать лет… – начала соперница.
Я ухмыльнулся: «Ну, прямо школьное сочинение или письмо в газету…»
– У меня хороший характер. Я помогаю родителям, забочусь о своем брате, не пью, не курю, люблю животных.
Я чуть не рассмеялся во весь голос: уж не ангел ли перед нами?..
– Школу я закончила с золотой медалью. И в школе я всегда помогала отстающим. Я никогда не бросаю человека в беде…
«А, может, – подумал я, – испытание затеяно для того, чтобы человек, изобразив себя хорошим, сам уступил место?». Но эта отличница, судя по ее виду, уступать не собиралась.
– Кроме всего прочего, – сказала она, потупив глаза, – я – поэтесса.
Тут я не выдержал и захохотал. Кажется, Блок говорил: «Сказать: я – поэт, все равно что сказать: я – хороший человек». То есть называть себя поэтом нескромно. Но… ведь состязаемся-то мы, по сути, в нескромности!.. Надо же, поэтесса! Почему-то каждый хочет причислить себя к служителям муз.
– У меня все. Спасибо за внимание, – тоном оскорбленной добродетели заключила Алла.
– Теперь вы, – холодно сказала мне продавщица.
Я изобразил бодрость и вышел на видное место. Зачем? Хвалиться, как Алла, не хочу, а другого варианта не вижу, в голове клин. Кашлянул, чтобы выиграть время, в отчаянии глянул на потолок. «А время тикало себе, а сердце такало…» – вспомнилась песня ДДТ. И решение вдруг созрело.
– Я не буду говорить о себе ни хорошее, ни плохое, – заявил я. – Вообще не буду говорить о себе. Потому что чем больше я скажу, тем уязвимее стану. Узнав мои сильные стороны, вы узнаете и слабые. Если кто-нибудь из присутствующих пожелает мне зла, я не смогу защититься. Ваша злоба попадет в ноосферу, в космос, и, возможно, ударит меня потом в самое больное место. Умолчав о себе, я остаюсь защищенным. Потоки вашей отрицательной энергии не достигнут меня. Я даже не скажу вам своего имени. Ибо, согласно всем магическим культам, зная только имя, можно причинить человеку вред. Поэтому, проиграв сейчас, выиграю я гораздо больше. Все.
Произнося свою речь, я смотрел в никуда. Теперь же осторожно скосил глаза на продавщицу. Она сложила ладони у груди и поклонилась мне по-японски:
– Вот истинные слова мудрости. Вы не только победили в этом состязании, но и заслужили приз: я обслужу вас без очереди.
Тут я узнал, что такое милость победителя. Я даже не посмотрел на поверженную семейку, хотя раньше очень хотел заглянуть им в глаза в случае их проигрыша. Я не спеша подошел к прилавку.
– Так что вы будете брать? – спросила продавщица.
– Мне, пожалуйста, во-о-он ту стирательную резинку за пятьдесят копеек…
ЧУЖОЕ ПИАНИНО
На чужом пианино никогда не дают поиграть. Хозяева вечно твердят одно и то же: оно расстроится. При этом не совсем ясно, что они имеют в виду. То ли, что инструмент перестанет издавать нужные звуки и придется вызывать настройщика, то ли – что заплачет горючими слезами от моей никудышной игры.
Да, признаю: мое наивысшее музыкальное достижение – это собачий вальс, сыгранный одним пальцем на списанном рояле во дворце пионеров, когда мне было лет двенадцать.
Но, во-первых, сейчас такое время, когда музыкой можно назвать все что угодно. Во-вторых, ну неспроста ведь всякий раз, как я вижу эти два ряда клавиш, мне хочется к ним прикоснуться, пробежаться пальцами, попробовать нажать одновременно и белую пищалку у правого края и басовитую черную, что слева. Пусть всем это покажется какофонией, ушной резью, издевательством над их музыкальным вкусом и слухом. Но поймите, это же искренне! Хоть неумелое, но выражение каких-то моих чувств. И раз так тянет меня к пианино, значит именно так я и хочу их выразить! Да и само оно, уверен, на моей стороне. И расстроится-то как раз из-за того, что останется не у дел и совсем онемеет.
Это я о том пианино, которое в квартире моей подруги. На нем никто не играет с тех пор как она переехала в квартиру своей бабушки, бывшей учительницы музыки. И очень, очень трудно мне тихо сидеть в искусительной близости от этого музыкального инструмента, пока его новая хозяйка наряжается и красится (мы идем в гости). Я-то уже давно одет и готов, а она все никак не может привести себя в соответствие своему идеалу, и уже успела два раза прикрикнуть на меня, когда я пытался музицировать. Она думает, я это назло ей, типа тороплю ее и вредничаю, а я-то машинально. Притягивают меня эти клавиши, хоть что со мной делай.
Кстати, пианино – не единственное табу в этой бабушкиной квартире. Здесь еще висит меч. Ненастоящий, но очень похожий, подаренный мужу бабушки кем-то из их друзей. Попробовал я как-то вытащить этот меч из ножен, да сыграть с подругой в рыцаря, спасающего принцессу… Что было!.. До сих пор вздрагиваю, вспоминая, как принцесса обернулась драконом и сожрала рыцаря живьем.
И еще манит к себе ее шкаф с книгами. Из темного дерева, большой, поставленный навек. Старинные фолианты стоят в нем плечом к плечу, посверкивая золотом на кожаных переплетах. Подозреваю, что и к ним давно уже не прикасалась человеческая рука. Но стоило мне только приоткрыть дверцу этого шкафа, как раздалось:
– Не трогай! Это же раритеты! Девятнадцатый век!..
Как будто я собирался утащить их на кухню, заляпать вареньем, исчеркать, порвать и в конце концов сжечь. Но принцесса неумолима. Однако я не отчаиваюсь.
Иногда я думаю, что вещи в этих комнатах кажутся ей магическими, специально предназначенными для того, чтобы оберегать ее покой. Не тронь, не сдвинь, не меняй ничего – тогда и в жизни все будет надежно. А я считаю, что это то же самое, как не крутить педали велосипеда в пути: замрешь – свалишься.
– Пойдем!
Это она торопит меня. Мы, конечно, уже опаздываем. Она выходит. Я гашу свет и, обернувшись на пороге, шепчу:
– Не расстраивайся, пианино! Мы еще сыграем.
КРАСНЫЙ ОГОНЕК
Есть такой способ заставить себя уснуть – медитация на красный огонек. Это, конечно, не та медитация, к которой готовятся не один год в буддийском монастыре. Но и здесь надо уметь сконцентрироваться, выбросить из головы все, что может отвлечь.
Итак… Вы лежите в темноте и смотрите на красную лампочку, горящую на видеомагнитофоне, телевизоре или подставке для телефонной трубки. Сосредоточившись на огоньке, вы представляете, что это на самом деле звезда в ночном небе. Сначала будет даже немного страшновато, когда вдруг покажется, что перед вами действительно звезда и черное небо, но страх пройдет, и в конце концов вы заснете.
Очередной бессонной ночью я вновь уставился на телефонную лампочку, воткнувшуюся в темноту красной булавкой. И вообразил небо, бескрайнее черное ночное небо, затянутое облаками, сквозь них пробивается свет только этой звезды, звездочки, одиноко сияющей в небесной тьме…
Внезапно накатившая волна холода подбросила меня, как взвившаяся пружина. Я вскочил на ноги и, споткнувшись, упал. Не на пол – на мягкое, на… траву. Кровать, телефон, комната – все исчезло. Я оказался посреди какой-то степи. И это был не сон!.. Высокая трава колыхалась вокруг. И у нее был запах! И она тихонько шуршала, когда набегал ветерок.
Вначале я чуть с ума не сошел. Но все-таки взял себя в руки и стал размышлять. Первое, что пришло в голову – я на другой планете. Убедиться в этом было легко – стоило чуть подпрыгнуть, как взлетел метра на полтора. Я даже испугался, что вообще оторвусь от земли и улечу как воздушный шарик…
На небе – ни луны, ни привычных нам серебристых точек, только одинокая звезда ярко-красного цвета. И вокруг – ни огней, ни силуэтов домов, ничего, кроме неоглядной равнины. Казалось, что на этой планете никого нет вообще. Во всяком случае, было так тихо, как никогда не бывает на Земле. Я закричал – никто не ответил, никто не кинулся ко мне и не бросился прочь…
Холод ощущался только первые несколько минут – из-за контраста между степным холодком и теплом квартиры. Потом я привык. Надо было что-то делать… Идти куда-то показалось мне бессмысленным. Я нарвал травы, скатал из нее подушку. Лег, расстегнул сжимавший запястье ремешок часов, которые не снял перед сном, и положил их рядом с собой. А потом вонзил взгляд в красный огонек звездочки на ночном небе, упорно твердя себе, что это всего лишь лампочка на телефонной подставке…
ВЕГЕТАРИАНЕЦ
Ира и Кира – сестры. Кира чуть постарше.
Иру любит инопланетянин по имени Л. Ира от Л без ума.
Л с планеты, где все жители – сознательные вегетарианцы. Правда, все они вообще не ощущают вкуса еды. Но их вегетарианство – вопрос не вкуса, а уважительного отношения к животным.
Ира пригласила Л на обед. И вот Л, Ира и Кира за обеденным столом.
– Так значит у вас на планете вегетарианство – закон? – спрашивает Кира.
Л – рот его набит капустно-морковной котлетой – мотает головой. Ира непонимающе смотрит на Киру, Кира зло щурится – родные сестры не всегда лучшие подруги. Л прожевывает.
– Это больше, чем закон. Это, скорее, нравственное табу.
– Вам нельзя есть мясо? – допытывается Кира.
– Не то, чтобы нельзя. Конечно, это не запрещено. Но у меня в голове не укладывается, как это я могу вдруг взять и съесть убитое животное…
– В любом виде, как ни приготовь?
– Естественно! Меня всего передергивает, даже когда я просто думаю об этом.
– Ну а предположим… Что кто-нибудь из вас все-таки съест мясо? Что тогда?
– О… Это будет позор… Все друзья, знакомые отвернутся от такого чудовища. Сам он будет чувствовать себя так плохо, что не позавидуешь.
– Не понимаю, Кира, зачем тебе это знать? – неуверенно спрашивает Ира.
Кира ядовито улыбается.
– А затем…
Тревожно-серые глаза Иры смотрят то на Киру, то на Л.
– …что ты, дуреха, совсем замоталась и сделала эти котлетки не из овощей, а из мясного фарша!
Ира каменеет. Л застывает с открытым ртом. Кира довольна.
– Эти котлеты… мясные?.. Вы же знаете, я не могу это почувствовать… – растерянно шепчет Л.
– Мясные, – звонко отвечает Кира.
– И… И их сделала Ира?
– Да.
Ира сидит с закрытыми глазами: ни жива, ни мертва.
– Моя любимая Ира?
С лица Иры схлынула кровь.
– Да!
– Моя – любимая – Ира? – с нажимом произносит Л.
– Да-да-да!
Л шумно вздыхает, откидывается на спинку стула. И…
– Ну тогда ладно… – говорит он.
[divider]
Артем Татаринов
Тюмень