TOP

За сто первым километром

Сергей Ворона

 

На втором скотном дворе стояла долгая тишина, ни малейшего звука не вылетало из приоткрытых двустворчатых ворот. Может, вообще здесь никого нет, даже животных. А иначе рассудить: шла обеденная дойка. В этом хозяйстве, насколько было известно, летних лагерей не имелось вовсе. Стадо три раза на день гонялось с пастбищ на свои зимние квартиры, где сдаивалось молоко. Значит, и здесь не должно быть так пусто, как показалось сразу. Да и потом, еще у первого двора, отжившего и разбираемого толпой мужиков на известняковые камни, нам сказали, что главный зоотехник пошла сюда, а в ней, не разыскав никого из начальства, мы нуждались особенно по служебным делам.
Внутри было душно и темновато: мутные стекла узких окошек еле впускали дневной свет. А вошли еще из-под яркого солнца, так в глазах совсем все потяжелело и померкло. Остановились, чтобы ненароком не вступить в извечную фермовскую ловушку – коровий блин. И прежде, чем глаза немного привыкли и очертились неровно предметы и проходы, слух уже чутко улавливал глубокое дыхание множества глоток. Как если бы батальон солдат на привале после марш-броска, шумно вобрав в себя воздух, да и не ответил бы на приветствие подъехавшего налегке командира, а шумно также выдохнул, и повторялось бы это несколько раз подряд. Усталость огромная сквозит в таком дыхании: крик спирается в ссохшемся горле, не срываясь с губ. Но на дворе дышали так не люди, а усмотренные в полутьме нашими глазами коровы в стойлах. Ни щелканья доильных аппаратов, ни постука копыт не пробивалось до слуха. Только слитый в единое дыхание немой голос сотни-полторы животных, стоявших рядов в шесть вдоль всего двора. И какой-то интуитивный толчок в разум, вызванный поведением животных, подсказывал, что где-то там, в том конце двора, перед закрытыми вторыми торцевыми воротами нечто происходит.
Прошли по двум прогнувшимся под нашей тяжестью доскам через навозную лужу. Потревоженная жидкость зачавкала, задышала, и всем с досадой стало понятно, что и подошвы нашей обуви уже пропитались этим свежим жутким запахом. Глаза споткнулись о неглубокую канавку, где замершим лежал транспортер, вытягивающий обычно из помещения навоз, подстилку да всякий мелкий хлам. Перешагнули. А дальше – более или менее чистый проход между рядами коров, бетонированный. И разглядеть уж можно было розовую женскую кофточку, а подле еще две женщины и мужик, – те, последние трое, в темно-синих халатах. Молчали, глядели вниз. Изредка поднимали головы и лишь настолько, чтобы исподбровным хмурым взглядом окинуть стоявшего рядом. Казалось, и они присоединяются своими дыханиями к взлетающим под потолок вздохам.
– Зоотехника нет там? – спросили мы, подходя.
– А? – отозвался хрипло мужик. – Что?
– Мы из редакции…
– А, была тут, уехала. – Он поднял локоть, потер медленно лоб. В кулаке этой же руки была зажата метровая, похожая на весло, палка, обмотанная полосовой резиной. – А что надо? Она перед нами не отчитывается…
– Ну, а ветврач?
– Кто-кто?.. Отродясь такого у нас не было.
– А вы?
– Я-то? Я так…
– Скотник он, а мы доярки, – пропищала розовая кофточка и подтвердила слова мужика. – Они перед нами не отчитываются… Еще пастух; домой пошел обедать, скоро придет.
Глаза свыклись, слишком поздно, однако, – иначе не пошли бы мы с самого начала этим проходом и не отделяло бы теперь нас от собеседников два ряда коров, мордами поставленных друг против друга. Заново обходить смысла уже не имело. Спрашивали, приближаясь, как давно была здесь зоотехник, и куда подалась, и где искать ее, и… но нас для них уже не было. А было все то же, куда и вперивали они свои взгляды, склонив головы.
На полу, унавоженном густо, как поле у доброго хозяина перед пахотой, лежала на боку корова в третьем ряду от нас. Все четыре ноги, словно подломившись, отставлены в одну сторону, а голова отброшена далеко вперед, так что шея вытянулась непомерно дугой, будто по ней ножом полоснули. Вздрагивает мелко, видимое нами, закрытое левое веко, брюхо же еле вздымается при дыхании. И кровь, – так и ударило в глаза, – густая, парующая, вскипала между задних ляжек и живыми толчками заливала пол. Алое пятно расширялось, доплыло до транспортерной канавки и там оборвалось нижним краем. А под низким, со следами давнишней побелки дощатым потолком полыхала тьма щиплющих душу вздохов.
Мужик широко ступил к корове, нагнувшись, ткнул ее прорезиненной палкой в шею. (Узкий застегнутый халат высинил туго его худую, жилистую фигуру.)
– Ну, – как предварительную команду подал, потом криком: – Вставай!
Но лишь тревожнее запрыгало опущенное коровье веко, будто животное спало и пыталось во сне отогнать назойливую муху.
Женщины стояли с тем выражением уставленных на мужика лиц, которое обещает покорную готовность выполнить все, что не прикажут.
– А теленок где? – спросили мы.
– В транспортере… – Согнутая сильная мужичья рука распрямлялась, палка глубже вдавливалась в коровью шею. – Встань, падаль!
Не переставая дрожать, веко распахнулось. Мужик отнял руку, выпрямился. Так же, как и в тот раз, вытер устало локтем лоб, прокашлялся хрипло. Сгусток слюны плеснулся через нижнюю губу и растекся по щетинистому рыжему подбородку.
– Телилась тяжело, дохлого принесла, – все, что и добавил нам, утирая рукавом низ лица. И, прошипев женщинам что-то неразборчивое, с быстрым выпадом вперед, неожиданно хрястнул корову по вытянутой беззащитной шее палкой. – Зараза, одни убытки!
– Отчего же?
– А то не знаешь? Вы ж там, в городе, все грамотные! – швырнул вдруг слова запальчиво, с остервенением. – Молоко – в убыток, мясо – в убыток, приплод – туда же… Будто кто проклял! Крестьянин сам уже в убыток живет: сдохнешь, как то теля, – и не на что тебя похоронить!
И зашагал по проходу, размашисто выбрасывая вперед руки и ноги, а женщины – суетливо за ним. Вполголоса переговаривались: пора по домам, обедать. Направлялись к открытой двери подсобки.
Несколько раз, после удара, по телу коровы от головы до хвоста и по ногам пробежала крупная дрожь. Она пошевелила головой, оглядела ноги рядом стоящих коров, деревянные кормушки, канавку… Не увидев того, что искала, встревожилась. Подняла немного голову, и, помедлив, выворачивала, выворачивала изо всех сил ее назад, пытаясь высмотреть большими темными глазами: ну где, где же тот, ее родной, последний, ради которого, брошенная всеми, она и умирает сейчас здесь, на навозном полу… И шея ее винтом закручивалась, и жилы напрягались и вздрагивали тугими бечевами, взбеливаясь из-под тонкой темношерстной кожи. А видно было только удаляющиеся синие спины женщин и мужика. И вдруг слабенький зов ее, похожий на всхлипывание, выделился ясно из сотни сочувственно дышащих вокруг коров. Потом голова ее в таком же выверте замерла и не опустилась, а – метнувшись в обратную сторону, как спущенная пружина, упала безвольно у самого края канавки, куда чуть поодаль минутой назад стекала ее же кровь. Тихий, лакающий, раздался всплеск. Корова пила. И какой на вкус для нее была эта черная вонючая жижа, никто из нас не мог даже в мыслях предположить. Она пила. И вскоре в гуще тумана вздохов стало различаться ее тяжелое прерывистое дыхание…
– Ушли, что ли? – дыхнул свежим перегаром взявшийся вдруг откуда-то низенький мужичонка с кнутом и сумкой в руках, видимо, пастух. – Ну, ладно. Погоню я стадо…
А день был белым и пустынным над головой. Одинокое солнце из-за шиферной крыши сверкнуло вдруг маленькое, палящее. В глазах вспыхнула и разлетелась на осколки бестолковая радуга; зарябило до помутнения в голове. Поодаль стоял с длинным кузовом КАМАЗ, и в его открытый левый борт предприимчивые люди впихивали последние известняки, оставшиеся от первого скотного двора; кто-то уже пробовал выворачивать ломом камни-дикари из фундамента…
Следом вышли и мужик с тремя женщинами. Резиновые сапоги забрызганы водой, а полы измятых расстегнутых халатов увлажнены так, как если бы о них вытирали мокрые руки. Шли, обойдя нас молча и глядя в землю, хмурые, усталые.
– Так чего же с ней? – спросили их уже в спину.
– К вечеру приезжайте, – прохрипел мужик равнодушно, дернув слегка голову в нашу сторону. – Где ее сейчас искать? Никого сейчас не найдете. А лучше – завтра, с утра. Там у них планерка, что ли…
– Не зоотехник, корова как?
– А что ей? Голову ж подняла…
А женщины и не повернулись.
Медленно, измученно брели друг за другом синие халаты и розовая кофточка по узенькой тропинке через скошенный луг. Июньским зноем опаленное сено иссыхало в валках до несъедобного серовато-грязного цвета. Горячая вековая пыль, взбивавшаяся шаркающими сапогами, застывала в неподвижном воздухе клубами, как сизый пепел над только что погасшим пожарищем. Там, по ту сторону покатого луга, в полуденном бледном мареве, казавшимся продолжением этого сизого пепла, колыхались старые пирамидальные тополя с содранной корой, проступали неясные очертания черепичных крыш домишек, голосил сипло в бездонную пустоту помешанный от жары петух… Где-то там, где все eще жили люди…

[divider]

Сергей Ворона
станица Тюмень, Краснодарский край

Comments are closed.

Highslide for Wordpress Plugin