Ефим Гаммер
Иерусалим
В детстве я мечтал повзрослеть. А, повзрослев, окунулся в детство.
«Меняю старость на молодость!» – сказал я себе в 53 года, и ринулся в бокс.
Одиннадцать последних лет я отмахал на ринге. Сбросил 16 килограмм веса, вернулся в легчайшую категорию, оброс чемпионскими медалями, побеждая год за годом мужиков и пацанов, годящихся мне чуть ли не во внуки. И в результате установил мировой рекорд, который вряд ли будет побит в будущем.
А сейчас, накануне своего 64-летия, я поднимаюсь на серый помост под яркий свет ламп, чтобы снова, уже в двадцать второй раз, отстоять свое, казалось бы, неизменное право называться чемпионом вечного города Иерусалима.
Вот что написал об этом бое известный спортивный обозреватель Израиля Элияху Бен-Мордехай. Статья опубликована в еженедельнике «Новости недели» 14 мая 2009 года.
ПАМЯТИ ЕВРЕЙСКОГО ТРЕНЕРА
В Иерусалимском клубе бокса состоялось открытое первенство столицы, посвященное памяти Сиднея Львовича Джаксона, заслуженного тренера СССР, человека-легенды, одного из отцов-основателей прославленной советской школы бокса.
В одной из первых финальных пар бились за золотую медаль Ефим Гаммер и Рон Крапивник. Надо сказать, что каждое появление Гаммера на ринге неизменно вызывает бурные восторги зрителей. Допустимый возраст в любительском боксе – 34 года, Гаммер же чуть ли не вдвое старше. Израильская Федерация бокса, в виде исключения, дает согласие на его участие. Гаммер лет сорок с лишним назад был уже мастером спорта, чемпионом Латвии, Прибалтики, Советской армии. А еще знаменит Ефим своими разнообразными талантами. Работая на радио «Голос Израиля», он умудряется сочинять стихи, рисовать картины, издавать книги рассказов, повестей и романы. В 2008 году он стал лауреатом международной Бунинской премии. Но боксу, как первой своей любви, предан всею душой – многократно был чемпионом Израиля и Иерусалима.
Рон Крапивник выстроил свой бой тактически грамотно, и все-таки потерпел поражение. Полагая, что «дедушка» Гаммер не выдержит высокого темпа, он с первым ударом гонга предложил высокий темп. Но случилось наоборот: будучи, как всегда, в отличной форме, Ефим взял бешеный темп, все три раунда шел на пару очков впереди.
Золотую медаль и Кубок «За самый красивый бой» вручал Гаммеру старший тренер всеизраильского «Маккаби», судья международной категории Арик Друкман.
Так, в боях и в стремление к победе, проходит мое второе возвращение в бокс. А впервые на ринг я вернулся в Риге. В 1978 году, за полгода до отъезда в Израиль. Вспомним это время…
Мне было тридцать три года. Время жизни, время смерти и воскресения.
Весил я семьдесят килограмм. При росте – один метр шестьдесят три сантиметра. Мои легкие были занавешены табачным дымом. Сердце заворожено неосуществленными фантазиями – самыми благодатными удобрениями для микроинфаркта. Череп расколот вдоль лобовой кости. И по сей день ощутим под кожей рубец заживленной трещины. Позвоночник проколот хирургической иглой. Во имя пункции. Все эти прелести висели на мне, как жернова на шее утопленника.
Я вышел на ринг, чтобы не утонуть в житейском море.
– Бокс!
Что я мог противопоставить противнику – этому сальному жернову?
Сотню побед в прошлом? Но они ничем не отличны теперь от поражений.
Спортивные регалии? Звания чемпиона Латвии, Прибалтики? Но они занесены донным песком реки, впадающей в Лету.
Что? Ничего, кроме жажды жизни.
Месяц назад я проводил папу и маму, Арона и Риву Гаммер, в Израиль.
Три недели назад меня вызвали в отдел кадров и настоятельно порекомендовали отразить свое негативное отношение к поступку родителей. В печати.
Две недели назад я подал заявление с просьбой об увольнении «по собственному желанию».
Неделю назад был выброшен из редакции.
Сегодня получил вызов из Израиля. От папы и мамы, Арона и Ривы Гаммер.
И вышел на ринг.
Раунд первый…
Болетворные раны мне – апперкот в солнечное сплетение.
Я – валидол за щеку.
Отравленные легкие по мне – отдышкой.
Я в отместку – спурт.
Раунд второй…
Вздох жены, дожидающейся меня с тренировки в обнимку с аптечкой.
Мое – «обойдется!»
Обеспокоенные взгляды друзей: «Ты на себя не похож. Сдохнешь!»
«Выживу!»
Ехидные замечания поэтической братии: «Безумству храбрых поем мы славу!»
«Парнас российский дрязгами засеян!»
Раунд третий…
Но где мой противник? Нет его, растворился на брезентовом полу ринга. Бесследно.
Бесследно ли? Разве жировое пятно на тенте – не его след?
След. Однако…
Ладно, поживем – увидим. Не увидим, так услышим.
Слышу:
– Занялся боксом? Опять? Ну-ну! Значит, допекли, дальше некуда.
– В соревнованиях участвовал? В каком весе? Во втором полусреднем? Ого-го – 67 кг. И мозги не высыпали? Жив остался? Что? Выиграл? Что выиграл? Олимпиаду? Ври-ври, да не зави… Ах, заводскую… Тогда, конечно…
– Машешь все кулаками? Маши-маши, дуракам закон не писан! Выбьют тебе мозги, станешь как все. Нормальным станешь, без претензий и выкрутасов.
А время идет. Время жизни, время смерти и воскресения.
Два месяца назад я проводил родителей в Израиль.
Директор завода, на котором работал мой папа Арон Гаммер, рвал на себе волосы. Его завод – завод директора и моего папы, жестянщика Арона Гаммера, знаменитый на весь Союз опытный завод авиационной промышленной №85 ГВФ – сорвал поставку продукции на Кубу.
Той самой продукции, которую от начала до конца изготовил мой отец собственными руками, полагая, что она еще требует доводки и усовершенствования, и поэтому будет в виде опытного образца представлена только на ВДНХ, без запуска в серию и последующей перепродажи.
Той самой продукции, которую не воспроизвести по записям технологов, надзирающих над изобретателем, создающим «из головы» – без чертежей – это чудо техники. Помимо записей нужны еще руки моего папы Арона Гаммера. А он теперь – иностранный специалист. Ему теперь доллары надо платить за работу, а не «зряплату».
Время идет… По мне. Как рашпиль.
Сдирает с меня шкуру вместе с мясом. Под певучий аккомпанемент гонга.
Было семьдесят. Стало шестьдесят семь.
Были руки пухлыми, как витринно-несъедобные колбасы. Стали гибкими, как змеи. И в каждом кулаке по нокауту.
Было более сотни боев в прошлом. И все ныне ничем не отличные от поражений.
Стало всего пять боев. Но каждый весом в золотую медаль.
Первенство Рижского судоремонтного завода ММФ.
Спарринги, спарринги, спарринги.
Февраль – май. Минус десять килограммов лишнего веса. Плюс – совсем не лишнее – лошадиное здоровье.
Тренер Саукумс:
– Через неделю республиканские соревнования, первенство Центрального Совета спортобщества «Даугава». Выступишь?
– Да.
– Что ж, будем готовиться.
С чего начинается вера? С чуда.
Чудо первое…
Я лежал на сером тенте ринга, зная, мне уже не подняться. А если и подняться, то ради того, чтобы на носилках – в травмопункт.
«Все! Конец! Ребро сломано!»
Такой боли я не испытывал сроду. Казалось, стоит лишь пошевельнуться – и смерть.
– Боже! – докатилось до меня из глухонемого мира.
И боль ушла, чтобы вернуться после финального гонга.
А затем рентген и – «Прекратить тренировки. Трещина в ребре».
Я перетянул грудную клетку эластичным бинтом – туго, так, вероятно, упаковывают мумию.
– Бокс!
Чудо второе…
В рижском Стрелковом парке, под люминесцентным светом звезд, я вел бой с тенью, легко передвигаясь по аллейке, чтобы не повредить потревоженное ребро.
– Ишь ты, боксер! Посмотри на него, Вася. Еврей евреем, борода как у Троцкого, а кулаками машет, будто мало их били.
– Мало тебя били? – деланно поинтересовался у меня Вася, пыхтя в лицо винным перегаром.
– Отойди. Мешаешь, – вздохнул я, понимая, что драки не миновать. Ох, как мне не хотелось драться в канун соревнований!
– Вася, «борода» нас обижает.
– А ну-кась.
И Вася своей рачьей клешней вознамерился заграбастать… Но до бородки не достал. Интуитивно я ушел в сторону и четко положил боковой слева на его бугристую скулу. И Вася тихо сполз под ноги дружбана, который в растерянности уже поблескивал стальным лезвием. Финка стрельнула в меня стремительным огнем и, оцарапав кожу, упала вместе с владельцем.
Я остался жив.
Мне нельзя было погибать. До срока. До чемпионата.
Афиши – «Первенство ЦС «Даугава». Участвуют сильнейшие боксеры Латвии» – выманивали болельщиков в Дом спорта, расположенный у знаменитого городского канала на улице Вингротаю, 1.
Началось…
Вес полулегкий, 57 кг.
Сотня прошлых боев – не в счет. Нынешних боев – 5. Побед – 5.
Жеребьевка.
– На ринг вызываются…
Мой противник мастер спорта Кириллов, призер первенства профсоюзов СССР. Возраст – 25 лет, 87 боев, 79 побед.
В коридоре, идя к рингу, я мысленно представляю себе противника. Какой он? Высокий или коренастый? Как ведет бой?
– Вот он, – шепнул мне Саукумс.
Он сидел, расслабившись, в кресле, благосклонно взирал на снующего массажиста. Широкая грудь, покатые плечи, приглаженные вазелином брови. Он был в двух шагах от меня, но я был для него, как бы за горизонтом. Надо ли маститому присматриваться к новичку с пятью боями, да еще если этот новичок в пенсионном для спорта возрасте? Кириллов, даже не глядя на меня, знал своим, выпестованным в турнирах знанием, что такое напускное равнодушие к предстоящей схватке должно парализовать меня, лишить воли к победе, выдуть из мышц моих силу…
Это он знал твердо.
Это знал твердо я.
Но этого не знали мои мышцы, заново «рожденные» в 1978 году, после более чем десятилетней отключки от бокса.
– Боксеры на центр ринга!
Вышли. Пожимаем друг другу руки. Ловим на себе взгляды болельщиков. Вернее, Кириллов ловит, я вылавливаю. Кто будет болеть за «старика-бородача», явившегося с того света, чтобы вернуться туда, в родную обитель с парочкой нокдаунов в зубах? Нет таких? Есть! Мой младший брат Боря Гаммер, рижский джазмен-саксофонист, ныне известный во всем мире.
– Секунданты за ринг!
Гонг! Мы – я и Кириллов – сближаемся, настороженно, вкрадчиво. По диагонали ринга. И весь-то путь – восемь шагов. Мне четыре. И ему четыре.
Раз, два, три… Четвертый шаг – в сторону и, перекрываясь левой, бью, резко, четко, правой в голову.
Старый мой прием, отлаженный. Если без промаха, то…
Не промахнулся! Угодил в самую точку.
И «поплыл» Кириллов, не понимая, по какому случаю сыплются на него удары «наглой бороды».
А «наглой бороде» надо вести бой расчетливо, чтобы не израсходоваться до срока.
Левой – по лбу и в корпус. Правой – по скуле. Все! Нокдаун! Упал Кириллов. Упал мне под ноги, в своем, красном углу. Сейчас откроют счет. И передышка. Мне. Но нет. Слишком невероятно, чтобы Кириллов – этот нокаутер с крепким, литым из мускулов телом – упал на брезент от кулака никому ныне не ведомого «старика». И судья Зига Ясинский поднимает Кириллова, обтирает его перчатки о чемпионскую майку, дает знать болельщикам, что парень не в грогги, а… а… просто-напросто – что? – ах, поскользнулся, видите ли, он на «ледовом» покрытии ринга. Оттого и упал. Но мы не в хоккей играем. Упал? Поскользнулся? Мне все понятно. И брату моему Боре понятно. Он вскакивает, машет руками, кричит:
– Нокдаун!
– Стоп! – сдергивают его назад на скамейку болельщики моего противника. – Уймись!
– Нокдаун!
– Будет тебе нокдаун. Сейчас будет нокдаун. Твоему «бородачу». Костей не соберет. Кириллов, он знаешь какой, разозли его только…
Разозлить? Его? Куда уж больше.
Ринг не знает ничьих. Кириллов практически не знает поражений. Что остается мне? Судья Зига Ясинский свел нас вновь в центре ринга.
– Бокс!
Кириллов был зол, как смерть на человека.
Четыре года назад я разозлил смерть. Диагноз: сотрясение мозга, черепно-мозговая травма.
Четыре года назад, пробыв в неподвижном состоянии почти месяц на больничной койке, я учился ходить заново, как младенец. Было это в августе 1974-го. И вот сегодня, в мае 1978-го, мне доказывать самому себе, что долго рядиться в «младенцы» я не имею право, если мне выпало жить.
Три месяца назад, в феврале, я надел боевые перчатки, чтобы, если мне выпало жить, вновь победить смерть, но теперь уже в виде физической немощи и духовной слабости. Мне надо было подготовить себя к репатриации в Израиль – в страну, которую в случае войны мне предстояло защищать с оружием в руках. Так что я победил смерть не для того, чтобы проигрывать Кириллову, будь он даже зол, как все черти, не заполучившие мою душу.
Хрип в легких, скользкий до свиста. Сухо в горле. И вдруг замечаю, не достает вражья злость до меня, выжигает протуберанцами не грудь мою, не лицо – воздух. Как же так? Молодость за него. Сила за него. И реакция на удар… Реакция всегда лучше у молодых. Мне тридцать три. Я стар для бокса. Я… я… Последняя буква в алфавите. Что за меня? Память, закодированная в мышцах? Наверное, память…
Пять месяцев назад у моего отца Арона Гаммера спросили в Бресте, на таможне:
– Есть ли у вас с собой золото?
– Да, – ответил мой папа-одессит, углядевший подначку в обыденном вопросе советского служащего, задолбанного инструкциями и приказами. И показал обомлевшим таможенникам свои натруженные руки.
Папин «золотой запас» уже в Израиле. Мой – еще в Риге. И я, не жалея, делюсь им со своим соперником на ринге.
Левой в солнечное сплетение, правой апперкотом в подбородок.
Все! На этот раз все! Больше сил нет! Я же не отбойный молоток, хотя и ношу фамилию Гаммер.
Где Кириллов? На коленях. У канатов. Качает его. И все же он с трудом поднимается.
Поднимается? Что же это, право?
– Счет! Счет! – кричит мой брат Боря.
Но счет судья и в этот раз не открывает.
И в третий раз Зига Ясинский не откроет счет…
Много раньше, лет за 17 до этого, когда судья был еще ребенком, я боксировал с его старшим братом Бруно Ясинским. Но разве должен он помнить соперников старшего брата? Разве должен он помнить тех, у кого учился мастерству? А если и помнит, что это меняет?
– Бокс!
И гонг. Кончен раунд. Секундант Саукумс усадил меня на стул. Сунул под майку мокрую губку. И зашептал, стряхивая с полотенца в лицо мое брызги. Он шептал порывисто, заглатывая слова, стремясь скорей – всего минута! – впихнуть в меня все известные ему секреты бокса. Но какие секреты? Мне не до секретов. Мне и без них ясно: время жизни, смерти и воскресения, умри или победи.
– Бокс!
И зал затих, еще не веря в меня, уже не веря в Кириллова.
Только один человек в зале знал, что победа будет за мной. Мой брат Боря. Он знал это, и я это знал.
После третьего раунда я не дошел до своего – синего – угла. Обессиленный повис на канатах, слыша Борино – вибрирующее, как затухающий гонг:
– Я же говорил! У него в каждом кулаке по нокауту!
Мой секундант Саукумс вымахнул на ринг. Подхватил меня. Поднял под беспощадный свет многоламповой люстры.
– Чемпион!
Через месяц, в июне 1978 года, было первенство Латвии, на котором я стал победителей уже в наилегчайшем весе – 51 кг.
Кириллов не вышел на ринг. Он бросил бокс.
Я остался в боксе. По сей день, хотя мне уже 64 года.
18 сентября 2009 года, наступление нового 5770 года по еврейскому календарю, Иерусалим.
Фото Беллы Верниковой.