Заброшенная железнодорожная станция оказалась не так пуста, как показалось сначала: из-за леса едва заметно мигал, прорываясь сквозь снегопад, фонарь обходчика. «То, что приходит первым в голову, то и верно», — решил мальчик и побрёл через снежные завалы в сторону путей. За пазухой он нёс кошку — маленькое чёрное создание с женскими глазами. Они познакомились полгода назад в южном городке, и мальчик знал, что на самом деле кошка — вовсе не кошка, а заколдованная девочка. Мальчик любил кошку…
— Кто это там? — удивлённо закричал обходчик, услышав шаги.
— Я, — ответил мальчик так спокойно, словно здесь, в Северной Карелии, каждый день из леса выходят блуждающие в пространстве дети.
Его спокойствие постепенно передалось обходчику. «Да мало ли, откуда он взялся, какая разница! Замёрз, наверное — вот что сейчас важно…».
— А, это ты… Пошли, чаем, что ли, угощу.
Обходчик был уже немолод. Он проработал на этой станции двадцать с лишним лет, а после того как станцию закрыли, решил остаться. Возвращаться ему было некуда: жена с дочерью уехали в Финляндию, однокомнатную квартиру на Пискарёвке пришлось продать, чтобы было что разделить при разводе. Жил он совершенно один, и потому был рад любому гостю.
Хозяин поставил чайник на стол и разлил чай по кружкам. Мальчик почувствовал, что он здесь нужен, и даже вспомнил полузабытое ощущение дома. Кошка уснула на его коленях. Мальчик знал, что она тоже рада.
— Откуда ты взялся там, в лесу? — спросил обходчик.
— Из Кандалакши. Не пешком, конечно. Сначала на попутках, потом решил от трассы выйти к железной дороге. Я же не знал, что станция закрыта.
— А куда едешь? — спросил обходчик.
— Не знаю… Об этом я как-то не задумывался. Сначала я приезжаю в одно место, потом еду в другое. Что-то заканчивается, что-то тут же начинается. Обычное дело.
— Но ты, наверное, ищешь чего-то?
— Да, но то, что я ищу, само меня найдёт. Я даже не знаю, как сказать-то… В общем, иногда случается так, что действительно необходимо, чтобы произошло чудо. Просто это — единственный импульс, который может помочь нам как-то все изменить. Но его без толку искать. На него можно только случайно наткнуться. А для того, чтобы наткнуться, нужно ехать.
— Я понимаю, о чём ты, я бы тоже хотел чуда. Как ты думаешь, оно придёт?
— Не знаю. Может придёт, а, может, и нет. Я просто жду, для меня это уже немало. Другие-то сидят дома и ни на что не надеются.
— Но ты блуждаешь где-то, а я сижу безвылазно здесь — так надо идти искать чудо или оставаться на месте?
— Не знаю, — ответил мальчик, — всегда думал, что ничего зря не происходит. Все события — цепочка взаимосвязей, ведущая нас к какому-то результату. Только мы редко это понимаем, потому что целей себе не ставим. Они как-то сами собой возникают, задним числом. Вообще-то, по-моему, это нечестно.
— Я думал раньше, что чем дольше ждёшь, тем большее событие должно произойти. Но теперь мне кажется, что это не так, и я боюсь его пропустить.
— А разве чудо — это обязательно событие?
— Конечно, нет. Это особое состояние, исходящее откуда-то изнутри, что-то вроде любви… Да чего толку говорить. Ты же сам понимаешь: те, кто ищут чудо, знают, какое оно, а кто не ищет — тот и не знает.
Обходчик налил еще чаю себе и мальчику.
— Все начинается с любви… — задумчиво шептал он.
Мальчику было тепло и уютно, а кошка уже давно спала на его коленях, уткнувшись в полу куртки.
За окном бушевала вьюга. Небо, связанное белыми бинтами пурги, молчало и не двигалось. С Белого моря обрывками газет летела солёная тоска. Так из нескольких составляющих получалось особое северное Молчание, которое не поймёшь и не преодолеешь: кричишь — и крика нет, стучишься в двери — и двери словно убегают от тебя. В эти минуты понимаешь, что очень здорово спать на старой железной кровати в теплом доме рядом с любимым существом. А вокруг тебя на десятки километров — ни души.
Можно было уткнуться лицом в неё, зарыться так, чтобы чувствовать только ее. Она не была против, наоборот, сама, вроде бы, ждала ласки. Можно было смотреть в её глаза, и ухватывать на их изнанке что-то непонятное, тончайшее — то ли, свободу, то ли настоящую, запредельную реальность. Кошка, казалось бы, не возражала и этому: не отводила глаз и, наверняка, видела намного больше, чем казалось со стороны. Можно было быть с ней всегда рядом — она нуждалась в заботе. Можно было беспрепятственно любить её и быть при этом чертовски счастливым рядом с ней — уже этого было достаточно. Нельзя было лишь одного: услышать, узнать, любит ли она…
«Обходчик прав. Все начинается с любви, — думал мальчик, гладя спящую на его коленях кошку, — Но что же дальше?».
Свет был неполон.
Успеть запрыгнуть на товарную платформу уходящего поезда — не самая легкая задача и для взрослого человека. Мальчику, впрочем, это удалось, и теперь он двигался куда-то на север. Как всегда со своей кошкой. Он ещё не знал, зачем он едет, но уже знал, что за этим последует.
С утреннего неба звонко покатилась звезда и замерла в воздухе между небом и горизонтом. Мальчик успокоился и заснул. Разбудил его ленивый окрик железнодорожных дел служащего.
— Ты кто? Что здесь делаешь?
Мальчик молчал.
— Где твои родители?
Мальчик по-прежнему молчал, указывая при этом куда-то вверх. Железнодорожник посмотрел на небо и обомлел: в ярком зимнем небе плыла, покачиваясь стая невероятных розовых птиц с оливковыми глазами. Фламинго двигались на север, куда-то в сторону Земли Франца-Иосифа, и в суровых поморских краях казались (да, собственно говоря, и были) полной галлюцинацией.
На лице железнодорожника отразилось смятение. Этого только мальчик и ждал. Замешательство служащего длилось лишь секунду, но куда там!
— Стой! — разнесся его крик.
На беду около диспетчерской курил сержант транспортной милиции…
В камере предварительного заключения кроме мальчика сидел лишь один человек — пожилой мужчина, задержанный на железнодорожном вокзале по ориентировке: перед этим несколько дней он находился в федеральном розыске.
— Меня посадят за поджог, — сетовал он, — да, за поджог. В мои-то годы…
Он тяжело вздохнул.
— Я родился в Ленинграде. Это сейчас он называется Петербургом, но родился я именно в Ленинграде, таком большом, сером, бетонном городе, со множеством серьёзных учреждений. Всю жизнь работал в одном из них — кукольным мастером при театре Советской Армии. Я умел делать любые куклы — сначала простые, солдатские, потом сложные, офицерские. Я хотел добиться совершенства. Я мечтал о том, что наступит день, и куклы оживут, моё искусство станет безграничным. И лишь недавно я случайно достиг цели. У меня сразу стали получаться какие-то совсем особые куклы — генеральские, подумал я сначала. Но, представляешь, на первом же детском спектакле все эти куклы вдруг ожили! Они плакали и смеялись, играли свои роли как живые, без помощи актёров! Я был потрясён, я был счастлив. Вдруг стало ясно, что моя мечта сбылась! Но потом мне пришлось остаться в театре на ночную вахту. Как всегда после полуночи, я отправился по зданию, проверяя, всё ли в порядке. Когда я шёл по коридору мимо своей мастерской, из-за двери послышался шум. Я открыл дверь и обомлел. Представляешь, эти куклы… мои куклы… они делали бомбы!
Мастер остановился, чтобы перевести дух.
— Вы мечтаете сейчас о чем-нибудь? — спокойно спросил мальчик.
— Какие мечты, о чём ты? Я сжёг своих кукол, сжёг свою мастерскую, сжёг театр Советской Армии. Если бы я мог, я бы сжёг Ленинград! У меня нет прошлого, моё настоящее ты видишь перед собой. Как можно думать о будущем в моей ситуации?
— Вы устали…
— Да, я устал! Мне страшно, потому что я тяну на себе опыт жизни! Опыт, потерявший всякий смысл!
— Значит, вы всё-таки кое-чего хотите. Вы хотите освободиться от того, что у вас за спиной.
— Это невозможно. Чудес не бывает.
— Почему же? Бывают. Надо только их ждать.
— Так почему же чуду не произойти сейчас? Пусть будет! — воскликнул кукольный мастер, и вдруг остановился, сам испугавшись неожиданного последствия своих слов.
В тот же миг в воздухе растворилась сначала грязная камера, потом грязный вокзал, потом грязный пристанционный поселок и осталась только огромная поляна в разноцветных цветах, залитая золотым светом. За оградой Летнего Сада в полнеба простиралась весёлая яркая радуга. Старый кукольный мастер стал выглядеть моложе: черты лица его разгладились, усталость и злость покинули глаза.
Изменился и мальчик. Он стал чувствовать себя немного взрослее, но сердцу было легко и радостно: он знал, что дождался того, чего хотел. И радость эту он мог хранить в себе всегда, не ожидая каждый раз чего-то ещё. Тогда лишь он осмелился перевести взгляд на кошку и обомлел.
Перед ним стояла девочка — та самая, которую он себе представлял, только ещё лучше: черные вьющиеся волосы, зеленые глаза, задорная улыбка. И тогда ему показалось, что нет никаких преград для чуда.
— Здравствуй, — сказала девочка.
— Здравствуй, — ответил мальчик.
— Подожди! — успел крикнуть кукольный мастер до того, как мальчик и девочка подошли друг к другу близко-близко, и… Он хотел сказать, что они здесь на мгновение, они вышли его проводить… Но поздно. Едва рука коснулась руки, картина померкла, и вот снова всё, как было раньше: грязный поселок, грязный вокзал, грязная камера.
Не было лишь старого кукольного мастера.
— А что было потом? — спросил обходчик, разливая чай.
— Потом я без особого труда отделался от милиции — показал им пару стаек тропических бабочек и огромную пёструю орхидею. Решётку мне отпирал сам начальник, а тут как раз и мурманский поезд пришёл, так что путешествовал я с комфортом. Приехав в город, я добрался до моря, увидел, что дальше ехать некуда, и отправился обратно. Сначала электричкой, потом в теплушке. Это было уже проще, чем заскакивать на товарняк… А ещё я понял, что это было — там, в камере.
— Тебе показали, как это должно быть? Чтобы ты не перепутал?
— Да, именно так. Я просто был свидетелем тайны. Хотя, с другой стороны, разве чудо можно с чем-то перепутать?…
Обходчик задумался.
— И что ты собираешься делать дальше?
— Не знаю пока. Скоро весна.
— А я знаю, — улыбнулся обходчик, — первым делом ты попьёшь еще чаю.
Надо было разогреть чайник снова, и обходчик пошел к плитке. Он размышлял о том, как хорошо, что однажды в жизни действительно можно дождаться чуда, как дождался его кукольный мастер — пусть даже сидя в камере предварительного заключения.
А мальчик смотрел на кошку, спящую у него на коленях, и думал о привычных своих маленьких радостях. О том, что можно уткнуться лицом в неё, зарыться так, чтобы чувствовать только её. О том, что можно смотреть в её глаза и видеть за ними другие миры. И о том, что ему уже, наверное, никогда не узнать, любит ли она его, как он любит её…
[divider]
Алексей Кaраковский
Москва