Гранатовый остров,
или
Живая пыль
повесть
Продолжение. Начало в #04.13.
Уважаемый читатель! Эта повесть не является автобиографической, но в неё вошли многие факты из жизни автора.
«Кто знает: дух сынов человеческих восходит ли вверх;
и дух животных сходит ли вниз, в землю?»
Экклезиаст 3, 21.
Глава 2.
На острове
Первые свои два года на Крайнем Севере я отработал на метеостанции «Мыс Лаптева».
Это Арктика. Это на полторы тысячи километров севернее поселка Ном на Аляске.
По окончании действия договора я перешел работать охотником-промысловиком на Диксонский рыбозавод, и мне выделили «точку» на острове Братском в Карском море на семьдесят пятой параллели, то есть на триста километров южнее мыса Лаптева, и я стал «южанином», как шутливо называли меня вертолетчики.
Там я попал в медвежье царство и за два года настолько привык к этим дивным зверям, что почти перестал обращать на них внимание.
Говорю «почти», потому что без оружия все равно нельзя выйти из зимовья. У каждого медведя свой характер, и если один стремглав убегает от звука человеческого голоса, то другой лишь подойдет поближе: «А что это там такое кричит и руками машет?»
На точку меня забросили знакомые пилоты и тут же улетели. Я перенес вещи в пристройку. Но дверь из пристройки в жилое помещение открыть не смог. Стекла в обоих окнах были выбиты, о чем меня заранее предупредили. Я влез в избу через окно.
Зимовьё было до половины забито синим крупитчатым фирном, потолок провис, а на стенах пузырилась скользкая от плесени фанера.
Первым движением души было бежать отсюда как можно скорей. Но гул вертолета давно затих вдали. Когда-то будет следующий борт?
Сначала я топором вырубил лед около печки – нехитрого сооружения из бочки с пристроенным к ней дымоходом из кирпича, – набрал мелкого плавника на берегу и развел огонь.
На второй день я принялся стеклить окна. Стекло и стеклорез у меня были с собой. И тут я обратил внимание на сидящую в переплете рамы крупную дробь. В этом безлюдном месте кто-то развлекался стрельбой по окнам…
Обходя дом по периметру, чуть не наступил на куропатку. Она сидела на гнезде и вспорхнула буквально из под ног. Тут же стала волочить крыло, как раненая, и в то же время потихоньку- помаленьку убегать от гнезда.
Но я был уже знаком с этой птичьей уловкой и за курочкой не побежал.
В гнезде было двенадцать розоватых с коричневыми крапинками яиц. Просто удивительно, как такая маленькая, величиной с голубя, птичка может накрыть своим телом, обогреть и выпарить такую большую кладку!
Воткнув возле гнезда щепку, чтобы случайно не наступить на него, я минут через десять осторожно высунулся из-за угла: куропатка уже сидела на краю гнезда и трогала яйца клювом, как будто считала их, проверяя все ли на месте. На самом же деле она просто переворачивала подостывшие яйца на другой бок.
Через неделю растаял лед в зимовье, но я продолжал беспрерывно топить печь, чтобы до конца просушить избу, уничтожить плесень и тундровую сырость.
Дрова собирал на берегу, где лежало много плавника. От мелких палок, обломков досок и громадных бревен, принесенных Енисеем, до рулончиков крепко скрученной волнами бересты.
Эти легкие колечки выкинуло штормовыми ветрами далеко за линию прибоя. Я собирал их прямо на моховом покрывале тундры, и однажды у меня из под пальцев шустро побежали во все стороны маленькие желтые букашки, птенцы куропатки, только что вылупившиеся из яиц, едва обсохшие, величиной с грецкий орех.
Я накрыл одного беглеца ладонью и стал высматривать других, но тех и след простыл!
Наконец, внимательно разглядывая мох и камешки, я заметил еще с пяток птенчиков. Они лежали неподвижно, совершенно сливаясь с окружающей тундрой, и заметить их можно было лишь по блеску испуганных глазенок.
Подивившись совершенному камуфляжу этих маленьких жителей тундры, я поднес куропачёнка близко к лицу и стал его рассматривать-любоваться, как мы делали в детстве, играя с цыплятками.
Малыш вдруг отчаянно запищал, и сразу же к руке моей, тревожно квохтая, подбежала мама-куропатка. Я накрыл ее левой ладонью, выпустил птенца и схватил куропатку обеими руками.
– Ну что, дура, попалась? Сейчас тебя съем!
Птица тяжело дышала раскрытым клювом, толчки ее сердца отдавались в ладонь.
И вдруг от ближней кочки послышалось нервное:
– Тре-е, тре-е, треее!
Это закричал не замеченный мной ранее куропач. Все цыплята, я насчитал десять пестрых «орешков», как по команде вскочили и бросились бежать к петуху. «Папа» стал, низко пригибаясь, бегом-бегом удаляться от опасного места, а малышата – веером за ним!
У меня чуть слезы не потекли.
Что же это? Куропатка сознательно далась в руки врагу, жертвуя жизнью, чтобы спасти детей? Так правы ли мы, считая, что у птиц нет разума, а лишь инстинкты?
Конечно, я не собирался убивать куропатку, а только рассмотреть ее хорошенько вблизи, но тут устыдился и отпустил птицу.
Этот случай напомнил мне детство, когда я, пятиклассник, помогал маме делать грядки в огороде.
Нечаянно разрезав лопатой червяка, я потом уже намеренно разрезал пополам обе половинки и стоял, смотрел, как эти четвертушки извиваются и корчатся на влажной почве.
И тут мама крепко стеганула меня вицей по мягкому месту.
– Ты зачем над животным издеваешься?
– Я нечаянно!
– Неправда! Я видела! Сперва нечаянно, а потом уже нарочно разрезал!
– Это же просто червяк!
– И червяку больно! Смотри, как он корчится! А ты такой большой, а маленькое существо убил!
– Не убил. Учительница сказала, что из каждой половинки новый червяк вырастёт!
– Это из половинки. А четвертинки погибают. Больше так не делай!
Последовала целая лекция о том, что червяки – очень полезные существа – дырочки в земле делают, чтобы растения дышали, и что Господь ничего не создал напрасно, а каждой твари на свете дал свое назначение и свой смысл. Убивать животных зря – это грех. А издеваться над животными – грех еще больший.
– Ты что, хочешь негодяем вырасти?
Нет, таковым я стать не хотел, и урок этот запомнил на всю жизнь.
Проводив взглядом «чужую» куропачью семью, я сразу же заспешил домой к «своей» куропатке. Наверное, и у нее уже начали вылупляться птенцы. За этим процессом очень интересно наблюдать.
«Моя» куропатка все еще плотно сидела на гнезде и не шевельнулась, когда я подошел вплотную. Она лишь склонила голову набок, как это делают куры, когда следят за коршуном и, как мне показалось, посмотрела на меня с явным укором. Будь у нее пальчики на концах крыльев, она бы несомненно покрутила ими у виска: «Зачем ты, человек, мешаешь мне делать самое важное в моей жизни дело?»
Я устыдился и отошел, но от намерения своего, засечь момент вылупления птенцов из яиц, не отказался.
Выглянув в очередной раз я увидел следующее: зажав в клюве яйцо, куропатка убегала прочь. Рядом с ней семенил не замеченный мною ранее крупный куропач. Он тоже держал в клюве яйцо. А гнездо… А гнездо было пустым!
Птицы исчезли за большой кочкой метрах в тридцати от дома. Очевидно, они сделали там второе гнездо, чтобы избавиться от назойливого наблюдателя и без помех помочь потомству появиться на свет.
У меня хватило ума не пойти на розыски и оставить птичью семью в покое.
Обладая только пилой-ножовкой, я не мог управиться с большими бревнами, поэтому собирал на пляже мелочeвку, колол, рубил, пилил – готовил запас на зиму.
Постепенно я собрал все дрова поблизости и стал уходить все дальше от зимовья. Осмелев, и ружье перестал брать с собой: мешает.
И вот однажды, с невысокого берега, увидел лежащую на песке у моря медведицу с медвежатами.
Медвежата были ростом с небольшую собаку, гонялись друг за другом по пляжу, лазили по медведице, теребили еe за уши и кувыркались на маминой спине.
Засмотревшись, я сделал неосторожное движение ногой – песок и камни посыпались вниз. Медведица мгновенно вскочила, повернулась на шум и в меня уставились жeлтые звериные глаза.
Я привычно дeрнул плечом, чтобы снять ружьe, и сердце замерло: поленился взять!
На загривке медведицы дыбом поднялась шерсть, прижались короткие круглые уши и она стал приседать, готовясь к прыжку.
Я продолжал стоять без движения.
Прошло с полминуты. Медведица опустила голову, рыкнула на медвежат и семейка потрусила прочь по усыпанному черным базальтовым песком пляжу.
Я снял руку с рукояти ножа и вытер шапкой разом вспотевшее лицо: тяжело в деревне без нагана!
В тот вечер чай был особенно вкусным, а мир за окном новым и удивительным.
Какое-то время размышлял я о превратностях судьбы на зимовке в шхерах Cанина, где за три года до этого погиб мой предшественник, а все пред-предшественники или пропадали без вести или как можно быстрее «делали ноги».
Краем глаза вдруг заметил мелькнувшую в западном окне тень.
«Еще один!» – подумал я с огорчением.
Большой медведь подошeл к южному окну, куда и я, размечтавшись, уставился, и принялся смотреть внутрь зимовья. Меня он вряд ли увидел, я сидел, не шевелясь. Но зато мишка узрел своe отражение в стекле и принялся давить на него носом, возможно, хотел обнюхать «второго медведя».
Недолго виднелся приплюснутый к окну черно-розовый нос. Стекло дзынькнуло и посыпалось, а медведь отскочил.
Я очень огорчился: запасных стeкол не было.
Медведь был крупный, поэтому я «постеснялся» выходить на улицу, а лишь приоткрыл дверь и обругал его из пристройки:
– Ты чё хулиганишь, с-собака? Не видишь – тут люди живут!
Топтыгин понюхал воздух, критически меня осмотрел и стал подбираться ближе, очевидно, чтобы объяснить разницу между собакой и медведем. Под ноги зверю полетел кусок нерпичьего жира, и пока медведь обнюхивал угощение и раздумывал, с чего начать, я влепил ему в зад порцию мелкой «куропачьей» дроби, тут же захлопнул дверь, накинул крючок и стал смотреть в окно.
И капельки крови не выступило на желтоватом медвежьем меху. Но шкуру дробь всe же прокусила. Мишка рыкнул, цапнул себя за больное место и потрусил на берег моря, уселся в воду и стал крутить задом, охлаждая «укушенное» место.
Затем вскинул голову вверх и завыл по-волчьи:
– У-у-у!
И я завыл в ответ:
– А мне, думаешь, не у-у-у? Мне ещe хуже у-у-у! Где я в тундре стекло возьму-у-у? Как зиму переживу-у-у-у? Если опять придешь – убью-у-у!
Мишка посидел, посидел в море, потом, сообразив, что соленая вода лишь пуще рану жжет, перебрался в ручей.
Побултыхался там и пошел восвояси.
Целых стекол у меня больше не было. Разбитое окно я застеклил кусочками, а стыки замазал разогретой древесной смолой.
Продолжение в следующем номере.
Рисунки Евгения Поротого, долганина, потомственного тундрового охотника и рыбака.
[divider]
Владимир Эйснер
Ветцлар, Германия