Вилен Меликджанян
20 июля 1969 года – один самых необычных дней в моей и без того достаточно необычной жизни.
Утром того дня мы, артисты цирка, гастролирующие в Иране, собрались в вестибюле тегеранской гостиницы в ожидании служебного автобуса, чтобы поехать на наше заключительное представление в этой стране. Поскольку я – профессиональный зевака, воспользовался вынужденным бездельем и прогуливался по фойе, наблюдая за многоликой публикой. У стойки бара обратил внимание на молодую, стройную брюнетку. Ее экстремальная мини-юбка позволяла вдоволь любоваться восхитительно длинными, словно точенными ногами. Тогдашний Иран скорее напоминал Европу, нежели привычную мусульманскую страну. Там на каждом углу можно было натыкаться на ликеро-водочный магазин, а женщины не покрывали головы и лица, а некоторые – даже ноги. Они были раскованны и общительны. Но красота этой женщины у бара была особенная, невиданная, сногсшибательная. Это было мое первое мини потрясение в тот памятный день.
Вернувшись после головокружительно успешного вечернего представления, у входа в гостиницу я оказался в окружении весело галдящих молодых, и, как на подбор, высокорослых ребят. Было похоже, что они тоже вернулись из цирка: смеялись, хлопали меня по плечу и оживленно что-то говорили. В ответ я тоже что-то говорил и хлопал их по плечам. Позже узнал, что эти обаятельные хлопцы были турецкие спортсмены-волейболисты. Я поймал себя на мысли, что все равно симпатизирую этим безобидным спортсменам, несмотря на стародавнюю вражду между армянами и турками. И тут же пронзила меня другая мысль: а как бы на это посмотрел мой отец, чья семья пострадала от турецкого геноцида? Признаться, я растерялся и ощутил какую-то неловкость.
Наконец я вошел в гостиницу. В фойе непривычно молчаливая толпа окружила телевизор. Из телевизора слышны были какие-то шорохи, треск, иногда – короткие фразы на английском. Я протиснулся ближе к телевизору. На серебристом, зернистом экране, иногда с помехами, виднелся силуэт человека в скафандре и в костюме инопланетянина. Спустившись по небольшой, вертикальной лесенке, он стоял одной ногой на последней ступеньке, а другой осторожно щупал сероватую почву под ним. Инопланетянин напоминал человека, который ногой сначала пробует холодную воду, прежде чем окунуться в нее. Наконец он наступил двумя ногами на пыльную поверхность и сделал несколько неуклюжих первых шагов. Толпа завопила и стала неистово скандировать: «Арм-стронг – ю-эс-эй! Арм-стронг – ю-эс-эй!» Это было невероятно! Первая прямая передача с поверхности луны!
Совершенно потрясенный увиденным, я, словно полупьяный, вошел в наш просторный номер с пятью койками (на нас экономили). Сосед по койке, мой приятель, сказал, что меня ищет какой-то армянин, он ждет внизу, в Nightclub-е. И я вспомнил, что обещал перед отъездом встретиться с одним добрым, милым человеком, который неоднократно угощал меня в своем собственном уютненьком ресторане.
Было уже поздно, а нам велели до утра из номеров никуда не отлучаться. Рано утром мы должны были поехать на вокзал к поезду, который, после долгих гастролей, нас, наконец, повезет домой. На свой страх и риск я нарушил приказ начальства, спустился в подвальный этаж, где располагался ночной клуб. Хотя там на всю мощь гремел музыкальный ансамбль а ля Битлз, в заведении было пусто, кроме одного столика, за которым сидели трое. Один из них был мой знакомец. Я присоединился к ним. Двое самых близких друзей моего знакомого провожали своего друга, который продав свой чудесный ресторан, решил репатриироваться в страну предков. И он хотел расспросить меня про Армению, про Ереван. Перекрикивая музыкантов, он спросил: «Расскажи мне честно, как там, на родине?». Я попытался отшучиваться, сказав, что гора Арарат пока что крепко стоит на месте, правда, в изгнании, в Турции. Он не понял мою глупую шутку. «Я известный ресторатор. Я организую, оформляю, открываю модерновые рестораны по заказу моих клиентов. Могу ли рассчитывать на такую работу в Армении?». Я честно признался, что вообще не слышал о существовании подобной профессии. «Ну, скажем так, – продолжил он, – я своему сыну-школьнику каждый день даю по пять долларов на карманные расходы. Могу ли я позволить такое на родине?». Я дипломатично ответил, что не уверен, потому что в Армении функционирует рубль. И так мы кричали до хрипоты допоздна. Уже наступило три часа ночи и пора было расставаться. На прощание он сказал: «Ты не думай, я все понимаю. Ты не можешь говорить полную правду. Просто хотелось поболтать с земляком. Я живу очень хорошо. Но мы все равно здесь чужие. Я хочу, чтобы мои дети выросли на родине и не чувствовали себя чужаками».
Я поднялся в мой номер. Все, кроме моего соседа по койке, уже храпели. Приятель ждал меня и с тревогой сообщил, что «Дзержинский» (так за глаза обычно мы именовали сопровождающего в зарубежные поездки работника органов) три раза приходил и спрашивал тебя. Он подозревает, что ты сбежал. Быстро раздевшись, я нырнул в постель. И тут-же дверь открылась и появился «Железный Феликс». Лицо его было потное и багровое. Похоже он был пьян. Увидев меня он открыл рот, но, ничего не сказав, махнул рукой и ушел…
Поздно ночью поезд, наконец, прибыл в Советский Союз, в южный пограничный город Нахичевань. Там мы должны были пересаживаться на другой поезд до Москвы. Шумно и радостно все артисты нашей труппы вывалили на перон. Наконец-то мы дома! Вдруг меня кто-то окликнул. Я подошел поближе и обнаружил, что пассажиры одного из вагонов почему-то не выходят. В переполненном, душном вагоне без освещения, к окнам прилипли встревоженные пассажиры. Среди них я узнал моего знакомого ресторатора. Оказалось, что с нашим составом ехал и вагон с армянскими репатриантами. Он крикнул мне: «Пожалуйста, узнай почему нас не выпускают… Дети боятся темноты… Почему солдаты с ружьями сторожат вагонные двери?…Мы арестованы?!…». И действительно, в дверях с двух сторон плацкартного вагона стояли вооруженные пограничники. Я стремглав подбежал к ним и спросил, в чем дело. Один из них с неохотой выдавил из себя, что ждут транспорта, чтобы отвезти чужаков на место их положенного ночлега. Я обратно побежал к окну и старался, как мог успокоить испуганных пассажиров. Дети ревели, матери в истерике причитали. Мой знакомый молча смотрел на меня печальными, и, как мне показалось, укоряющими глазами…
Наконец подъехал долгожданный транспорт. Это были обшарпанные грузовики. В спешке погрузили несчастных репатриантов на голые доски кузова. И машины с ревом растворились в южной чернющей темноте. Будто их вообще и не было… Стало невероятно тихо. Как будто я оглох от чудовищного потрясения. Чувствовал себя беспомощным и виноватым. Мне хотелось громко выть, словно отчаявшийся одинокий волк или тихо печалиться, как армянская дудочка дудук…