На седьмой день бог решил отдохнуть. И началась война. Взобравшись на холмы, я увидел мир таким, каким он себя не видел.
Палач – самая верная копия времени: оно или пытает, а после казнит, или сразу казнит. Это к вопросу о мире.
Въехав в Ахалцихе, первое, что отец заметил, армянская церковь разрушена, на ее месте стояла, доедая остатки, грузинская. Перед ней восседала Тамара. Памятник Абовяну исчез. Друг с другом люди говорят на армянском и грузинском, изредка – по-русски.
Один лари – восемнадцать рублей. Жизнь – половинка луны. Жизнь полнолуния.
Почти полное отсутствие русских машин в Грузии. Сплошь пикапы и форды.
Выступление Саакашвили в Тбилиси. Рядом – Кикабидзе, седой. Весь день машины с грузинскими флагами. В центре Ахалцихе тоже митинг. Сестра передала через тетю букварь. Новости нехорошие. Дом пока продавать нельзя. Нужны метрические данные. Нужно ехать в Прохладный, в Саратов и вообще – ждать шесть месяцев. Денег, чтобы ехать обратно, нет.
Первое сентября. Холодает. Чувствуется, что лето позади. Погода тревожная.
– Только бы не бомбили, – вздыхает Роза. – Солярка стала два двадцать, – продолжает она: – У вас она сколько?
– В рублях – около семнадцати, меньше лари. В два с копейками раза меньше.
– Ты не любишь русских? – говорит Роза, глядя на меня.
– Почему?
– Я так чувствую. Алеш вот тоже не любит. А я вот люблю.
– А грузин?
Помолчав:
– А чего их любить? Дурные люди. Сколько армян из-за них побросали дома, разъехались.
– Або говорит, что раньше прижимали. Сейчас нормально.
– Ну, видишь, он целый день в городе, а я постоянно здесь, откуда мне знать. Здесь стоял русский гарнизон. Как их плохо проводили, безбожно. Но я вот тоже не могу понять, это же не их земля, почему они ее отнимают… Как только дом продадим, я тебе тысячу долларов пошлю. А как же, сегодня я есть, – завтра нет. Надо чтобы ты хоть чем-то хорошим вспомнил.
Так постепенно стемнело. Дочистив кизил, мы пошли спать.
– Ты не боишься один?
– Нет, ты мне лучше переведи грузинские буквы.
Сев как первоклассник перед ней, я минут двадцать покорно писал прямо на букваре, пока она читала, с трудом разбирая буквы.
Человек будто для того встал на ноги, чтобы оглядеться, лет в пятнадцать-шестнадцать, понять, что это ему не нужно, и снова, на этот раз навсегда, опуститься на четыре конечности.
Личность изношена. И эта личность никак не может связать себя, сказать, что час назад это была она. Произошла авария, части от которой разлетелись в разные стороны.
Растет на природе трава. И думает о себе как угодно. – Я роза, – говорит одна. – А я мимоза, – говорит другая. И все довольны. Но вот среди них распускается настоящий цветок. – Что за черт, – возникает трава. – Откуда этот урод, – в глубине понимая, что не права.
Непризнанная республика Россия. Когда же она объявит о своей независимости.
Человек, проходящий мимо, срывает цветок, восторгаясь его красотой. Трава затыкает уши, после неизменно радуясь, что она трава и ей жить.
Люди, советы, знакомые – как книги о Советском Союзе. Прекрасно, в прошлом, сфальшивлено.
Боль в животе, отдающая в пах. Свыше пяти килограмм продуктов вывозить из Грузии нельзя.
Пришел из леса Звияд, мой племянник. Включил паровой котел, чтобы мыться. Пока он грелся, сел смотреть телевизор. Я вошел, поздоровался. Он ответил, и тут выяснилось, что говорить нам не на чем. Русским и армянским он не владел, как и я грузинским. Пришла тетя, села переводчиком. Выяснилось, что он экономист, учится в Ахалцихе, на последнем курсе. Мама его преподает русский в школе, сама наполовину армянка. Считает себя грузинкой, привила сыну только родной язык. Она, моя двоюродная сестра, приходит чуть позже.
– …На грузовиках привезли в Осетию российские паспорта и раздали всем, кто попался под руку. …У жителей деревень вблизи Гори миротворцы стали спрашивать паспорта. …Подожгли леса в Боржоми (сбросили бомбы): там террористы. Гори, Зугдиди захватили. Почти подошли к Тбилиси. …Вот ты гражданин российской федерации, ты должен защищать ее в случае опасности, – говорит она мне. – Все заминировали. Недавно привезли женщину из соседнего села, подорвалась. Мы – маленькая страна, на кого мы можем напасть? В Абхазии и Осетии жили так же грузины, как и остальные. Нас выгнали с наших земель, и мы еще виноваты. Россия позволила Чечне отъединиться? Почему мы должны отдавать свои земли?
«Ну, с Абхазией все гораздо сложнее», – хочу сказать я, но молчу, не хочу спорить, понимая, что это бессмысленно. От наших разговоров даже воробьи не вспархивают.
– Грузины страшные националисты, – шепчет тетя. – Они никого, кроме себя, не признают.
Чтобы почувствовать бывшее, надо убрать настоящее. Если твой рот забит, нельзя отрыгнуть съеденное, чтобы, как коровы, прожевать его снова. Нет никакого будущего. Все здесь – в увядании, в смерти, в соплях. Как если бы сели обедать, а нам принесли салфетки и кусок черствого прошлогоднего хлеба. Остановись, разве так можно… Искусство и терроризм одно: они голос униженного. Это всегда ответ. В девяностые годы Чечня снова вошла в состав искусства. Они действуют одинаково. Они несут взрыв, что гениально понимал Маяковский. Миротворчество, то есть мир надо выдумывать: брать из одного сознания и перекладывать в другое – а увидеть нельзя. Сколько можно бояться.
Армения и Грузия.
Суровый, закаленный в боях брат.
Цветущая, под похотливым взглядом чужеземцев, сестра.
Пятого мы выехали. «Или путешествовать, или жить на одном месте. Но не совмещать, ни в коем случае не смешивать огурцы с молоком». В городе шли разговоры о том, что через два дня перестанут пускать граждан РФ на территорию Грузии и за ее пределы.
Таможня на словах.
– Что в этой сумке?
– Одежда.
– А в этой?
Потыкав в пару сумок:
– Езжайте.
Наш самолет не разбился. Значит, удар достался другим, думал я, сходя (через день упал Боинг).
13 часов, Минводы.
– Что вы делали в Грузии?
– Какая там обстановка?
– Не было ли у вас связей?
По выходе из аэропорта у нас сразу проверили документы:
– Ваши документы.
– На каком основании? – Удивление на лице: как, черный, а еще возмущается. Действительно, скажите спасибо, что вас еще не расстреляли как террористов и их пособников:
– Основания? Когда такое творится… Гражданин России, – презрительная усмешка…
Мент смотрит так, что ты обязательно в чем-то виновен. А значит, мы в России, снова в России…
Поезд Минводы-Сальск. Напрямую до Саратова нету. Только я задремал…
– Здравствуйте, ваши документики.
Транспортная милиция. “Тяжелая криминогенная ситуация” крайне выгодна. Когда все в порядке, нет оправдания, а когда угрожает враг, права государства расширяются. В интересах защиты граждан оправданы любые притеснения граждан. Смерть есть не завершение жизни, а ее преодоление. Мозг в теле – Москва.
Я вернулся в Саратов. Все как всегда. После августа наступил сентябрь, после сентября – август. Все как всегда: август, сентябрь, август.
[divider]
Оганес Мартиросян
Саратов
1 comment. Leave a Reply