Главы из киноповести
Мы под Колпином скопом стоим,
Артиллерия бьет по своим.
Это наша разведка, наверно,
Ориентир указала неверно.
Недолет. Перелет. Недолет.
По своим артиллерия бьет.
Александр Межиров
За окнами Азы шумела Москва. В небольшой квартире, обставленной старой добротной мебелью, царила на стене инкрустированная перламутром гитара. Величественная старуха – известная исполнительница цыганских романсов Аза – подавала кофе. Её визави был не виден в огромном кресле. Аза поставила серебряный поднос на стол, села и пригубила кофе.
– Ну, рассказывай, – сказала она, улыбнувшись.
– Я помою руки, – ответил он теплым низким голосом и встал.
– Свет справа! – крикнула ему в спину Аза, и кокетливо поправила прядь на лбу. Открыла конфетную коробку, в которой вместо конфет в отдельных ячейках хранились полудрагоценные камни. Из ванной донесся шум воды. Аза подбросила на ладони красивый рыжий камень, приподняла повыше – к свету, который лился от старой люстры над столом.
Вода так и шумела, когда Аза слегка дернула головой и откинулась на спинку кресла. Выстрел был не слышен. Мужские руки ловко свинтили глушитель со ствола пистолета, несуетно выловили из ячеек конфетной коробки отдельные камни. Щелкнул замок портфеля, и человек высыпал туда все, что осталось в коробке. Скрипнула входная дверь, повернулся снаружи ключ, и остался шум Москвы за окном.
На небольшом экране замерла картинка квартиры с гитарой на стене.
В служебном кабинете сидели в задумчивости мужчины в милицейских формах и вглядывались в экран монитора.
– И чтоб нигде ни разу лица не разглядеть? – с яростью сказал Один. Отмотал пленку, и снова открылась квартира Азы.
– Он так движется, будто знает, где камера, – с досадой поддержал Второй.
– Вот только фантазий не надо, лады? – осадил их рассудительный Третий.
Свистнула отматываемая пленка, ожила на экране квартира, Аза.
– Значит так… Первыми отслеживаем всех, кто сидел с ней.
В этот момент где-то в Европе за огромным овальным столом председатель Международного Олимпийского комитета постучал карандашом по микрофону и в напряженной тишине ожидания, торжественно произнес: – Местом проведения Олимпийских игр 1980 года избран город… – он выдержал паузу. – МОСКВА!
Раздались овации группы чиновников в одинаковых строгих костюмах, а миг спустя к ним присоединились остальные.
А где-то в российской глубинке с высоты открылась Земля. С рыжими гребешками гор, зелеными проплешинами лесов, голубыми прожилками рек. Плотным тромбом в артерии реки блеснула идущая на нерест стая огромных рыб. Они двигались упорно, выдавливая тех, кто послабее, на берег. Брюхатые рыбины били хвостами по траве, таращили глаза, разевали рты в немом отчаянии, но не было вокруг ни души, чтоб прийти на помощь…
– Стоп, здесь отрезай, – скомандовал повелительный голос, и картинка на экране дернулась, и замерла. Открылась монтажная, увешанная лентами пленки.
Вадим – симпатичный мужчина лет сорока, режиссер, бережно держал хвост пленки в руках. Монтажер отрезала несколько кадров, склеила пленку, отмотала картинку назад, и рыба на экране бултыхнулась назад с травы в воду.
– Баба – страшная сила, – поежился элегантный мужчина в пиджачной тройке, что стоял за их спинами.
– Где ты видишь бабу, Макс? – Вадим придирчиво всмотрелся в кадрик.
– А кто, по-твоему, икру метать идет?
– Да ну тебя! – отмахнулся Вадим. – Напугал. Я за этот пейзаж кровью платил, а ты – баба!
– Кому ты кровью платил?! – насмешливо возразил Макс.
– Комарам! Тебе – только гран-мерси, Макс, – Вадим склонил голову в театральном поклоне. – Я эту экспедицию век не забуду.
Макс согласно кивнул, принимая благодарность, и устало прикрыл глаза.
Так же – с прикрытыми глазами – стоял Макс дома под душем. Потом с трудом открыл их спросонок, когда в дверь позвонили, жена среди ночи зажгла свет, и два милиционера столбами встали в дверях квартиры.
– Ордер на обыск, – сказал один и протянул лоскут бумаги.
Макс сел в постели, прочел бумагу, коротко взглянул на жену. Она плакала, закрывая лицо руками, бормотала: «Не знаю, не видела» и путалась в долгополом халате. Менты терпеливо топтались. Не переставая всхлипывать, жена сквозь щелку в пальцах посмотрела на Макса и встретилась с ним взглядом.
– Достань и отдай все, чтоб дом не переворачивали, – сказал Макс спокойно.
Встал с постели, прошел мимо ментов в ванну, а потому не видел, как жена из шкафа достала пачку долларов, спрятанную в белье. Умылся и за шумом воды не слышал, как менты разбудили соседей, поставили их, заспанных, в качестве понятых, и при них пересчитали «зеленые». Подписали протокол, забрали деньги и присели – на дорожку.
Макс оделся, положил зубную щетку во внутренний карман пиджака, набрал номер телефона.
– Вадим, не спишь? – спросил он ровным голосом. – Поедешь с Юркой, доснимете без меня. Там все уплачено. Меня не будет. Не знаю, лет восемь, наверное. Сколько за валюту дают?
Повесил трубку, посмотрел на себя в зеркало в прихожей и получил легкий пинок: – Хорош любоваться!
Светало, когда Макса вывели на улицу. Милиционер распахнул дверь воронка и, хоть Макс вёл себя безукоризненно, сильно въехал ему кулаком в лицо. Дверца захлопнулась. Макс сплюнул выбитый зуб.
Вадим трясся в тамбуре пригородной электрички, вглядываясь в унылые окраины. Наконец поезд замер, выпустив воздух из-под колеса. Вадим подхватил саквояж и тяжелый яуф с пленками. Улыбнулся проводнице и вышел на перрон Курского вокзала. На Курском шла облава. Отряд милиционеров зловеще шел по проходам зала ожидания. Попрошайки, пьяницы и бездомные, бросились врассыпную. Запыхавшиеся менты догнали худенькую девчушку. Поволокли ее к выходу из вокзала. Вадим шел следом, смотрел, как девчушка вилась у них в руках и норовила укусить мента.
– За что вы ее? – нагнал он и хлопнул по плечу милиционера.
– А тебе что? – недружелюбно огрызнулся тот.
– Сюда смотри, – Вадим по-факирски быстро раскрыл и закрыл красное удостоверение члена Союза кинематографистов.
– Город чистим к Олимпиаде, – неуверенно ответил милиционер, медленно вывернув девчонке руку так, что та присела.
Вадим прошуршал большой купюрой перед его носом.
– Видишь? Идешь за мной, сажаешь в мою машину, и город чистый, и день-знак – твой, – заговорщицки сказал он, и медленно пошел к машине.
В сумрачной квартире Вадима шторы были задернуты. На бесконечных книжных полках лежал слой пыли.
– Ну, зовут тебя как? – плюхнулся на диван Вадим.
– Мария.
– Раздевайся давай, Мария, – сказал он без энтузиазма. – И марш в ванну.
– Я вам зачем? – испытующе исподлобья посмотрела на него Мария.
– Мойся, а там посмотрим. Надеюсь, горячая вода есть… Не бойся, не съем, – усмехнулся Вадим. – Ты откуда?
– Из Магнитки, – хрипловато ответила Мария.
– Землячка, – недоверчиво хмыкнул он. – А в Москву зачем притащилась?
– На актерский.
– Неужели так банально? Артис-ска, – процедил он насмешливо.
– А ты кто? – осмелев, спросила Мария.
– Ре-жи-ссёр, представляешь?.. Такая тебе козырная везуха выпала.
– Ой, вот только дурить не надо, – отмахнулась Мария, и сбросила одежду.
В подмосковном лесу на затерянном в зелени кладбище сидела на краю деревянной скамьи у могилы маленькая женщина лет восьмидесяти. Ловко снимала с куста дикой малины ягоды, и собирала в кулёк. Одну положила в рот, пожевала и сказала: – Не помню, хоть убей.
– Что, Ба? – обернулась к ней рослая внучка Анна, что красила ограду.
– Как называется этот город… Там курьез был с оградкой. Таганка на гастроли приехала и прямиком на кладбище. Алечка ведь, когда вернулась, поехала туда… Или Ася? Хозяева ещё живы были, у которых Марина жила. Он сам ее с гвоздя снял… Потом, представь, тоже повесился… Они-то Алечке и сказали, что нас хоронили в правом углу кладбища…
– Кого «нас», Ба? – возмутилась Анна.
– Эвакуированных, – спокойно пояснила Ба. – Таганские подались прямиком в правый угол, и вдруг – голоса. А кладбище старое, никого давно не хоронят, а тут – глядь – барышни в комбинезонах, весьма мало скорбящие, оградку красят. И Алла Сергеевна спросила, что они, дескать, делают, и барышни, ничтоже сумняшись, говорят, что артисты из Москвы приезжают, наверняка пойдут могилу Цветаевой искать, вот руководство и велело им могилу эту организовать, – закончила Ба и сорвала еще ягоду. – Хорошо, что ты выбралась, а то перед соседями неловко. Арсению, и то – в кои веки – покрасили, а наши – как сироты…
– Уже не сироты, Ба, – Анна придирчиво оглядела ограду, нанося последние мазки. – Тряпку дай, – она осмотрела свои грязные руки.
– А где я тебе возьму? – пожала плечом Ба. – Можешь вытереть о мой подол, – она встала и приподняла край серой юбки, сделав книксен.
– Да ладно тебе! Дай газетку тогда.
– Свежую? – с легким сожалением подала Анне газету Ба. – Посмотри, нет ли там вождя.
– Есть, – Анна тщательно вытерла руки о групповое фото с Брежневым в центре, скомкала испачканный клочок газеты и бросила в траву.
– Нет на вас Берии, – укоризненно покачала головой Ба и втоптала комок в траву.
– Будет, – ответила Анна, закрывая банку с краской.
– Типун тебе на язык…
– И вам, барынька, того же, – играя кого-то, им известного, откликнулась Анна. – Пошли, а то электричку пропущу. Толик опять попрекать будет.
Они постояли у ограды, помолчали, глядя на серый косой камень с именами, и побрели по тропинке прочь. Ба обернулась, и сорвала еще ягоду с куста малины.
Потом спина Анны мелькнула в толпе на дощатой платформе пригородной электрички, где от надписи остались только последние буквы «делкино». Потом – в сутолоке московского вокзала, а дальше – снова открылась земля. Ее оглядывал сквозь объектив камеры оператор.
Остановился на группе людей внизу, что стояла на обочине степной дороги, задрав головы в небо. Туда, где между небом и землей, каплей на кончике стрелы крана, висел он, приникнув к камере. Наконец, он с неба махнул рукой.
– Снято! – крикнул в мегафон человек на земле, и разбросанные в поле фигурки людей бросились к автобусам, а стрела крана медленно поползла вниз, к земле.
Анна брезгливо вжалась в оконное стекло, когда съемочная группа набилась в автобус.
– Кто такая? – спросил один рабочий другого у нее за спиной.
– Автор.
– Ну, теперь твоя душенька довольна? – подсел к Анне взмокший режиссер.
– Офицеры при рядовых даже баб не обсуждают, – отсекла она. Отвернулась к окну, за которым стояла пыль, поднятая автобусом.
На окраине Москвы на крыльце киностудии Анну ждал мужчина.
– Санечка, что-то случилось? – бросилась к нему Анна.
– Пока ничего, – поднялся он со ступенек и поцеловал её.
Анна махнула группе, вцепилась в локоть Сани и повела его подальше от студии.
– Наши уроды ввели войска в Афганистан, Андрей Дмитриевич сделал заявление, его сейчас гонят на всех языках по «голосу»… Начался бойкот Олимпиады. ОВИР отреагировал: пошли отказы на выезд в те страны, которые саботируют участие в Олимпиаде.
– А тебе-то что? – перебила Анна.
– А мне предложено на выбор: в двадцать четыре часа уехать, или арест. Как когда-то Алеку: «Не хотите на Ближний Восток, поедете на Дальний»…
– Я была уверена, что это анекдот.
– Да уж! Нюшенька, умоляю, едем! Тут ничего не будет никогда. Это яма, черная дыра! Они завязнут в Афганистане, как англичане.
Он загородил Анне дорогу и стиснул ее ладони в своих руках.
– Во-первых, МЫ, а не они, – высвободила ладони Анна. – Во-вторых, я замужем.
– Знаю, – выдавил Саня. – Но я люблю тебя раньше их всех и…
– Помню, – перебила его Анна. – Но я не декабристка, Саня. Ни за одним мужем не пойду на этап, ни за одну идею. Ахиллу мама накануне битвы предлагала быть живым, но безвестным: пастухом на острове. Он выбрал стать героем. Мёртвым, извини. Ты боец, а я не только не герой, но даже на роль жены героя не тяну.
В доме на окраине Москвы в маленькой квартире муж Анны Толик – худой очкарик лет тридцати, похожий на Леннона, – тискал девчонку лет 18-ти и что-то бормотал ей в ухо.
– А жена?! – спросила барышня.
– Да она на съемке, или черт ее знает где! – Толик посмотрел на часы. Барышня застегнула пуговичку на блузке и рванула к двери. Толик выскочил за ней. Навстречу им устало поднималась по лестнице Анна с тяжелой сумкой.
– Привет, – поперхнувшись, сказал Толик. – Я Танюшку провожу…
– Познакомил бы, – откинула голову чуть назад рослая Анна и смерила маленькую Танюшку с ног до головы оценивающим взглядом.
– Таня, это моя жена, – смущенно сказал Толик.
– Спешите видеть, один раз в сезоне, – кивнула Анна, подтверждая его слова.
В центре Москвы в коридоре Союза кинематографистов Анна с листом бумаги в руке шла просторным коридором, устланным ковровой дорожкой, и заглядывала во все двери. Нашла нужную, вошла, буркнула приветствие и положила бумагу на стол перед пожилой женщиной.
– Правда, что ли? – спросила та, бегло глянув в бумагу.
– А чего такого? – недоуменно пожала плечом Анна. – Можно подумать, ты своего мужа с бабой не встречала.
– Ну и что ж – сразу разводиться? – возмутилась та. – Может, это его коллега!
– Не сразу. Сначала сценарий добью – хорошую халтуру подкинули. А что коллега – так это в десятку: за соседним столом сидит. Оттуда и углядела, что мужик бесхозный. Пока что мне ночевать негде.
– Опять халтуру… А твой? Закрыли?
Анна кивнула.
– Ты ж им, наверное, по-новому Колыму переписала?
Анна снова кивнула.
– Ну, так к кому претензии?
– Нет у меня претензий.
– Год тема лежит, – похлопала женщина папку на столе. – Ивановские ткачихи. Госзаказ, хорошие деньги. Тут рядом, твои ровесницы…
– Я обсуждала с Валентиной, – Анна кивнула на стену соседнего кабинета. – Сказала, что если мне покажут данные об абортах и самоубийствах в Иваново…
– Ой, не могу! – отмахнулась женщина. – Всё, забыли, вопрос снят.
-…и титры дадут сделать в стилистике надписей в их сортире в общаге, тогда я ваша.
– Та-ак… Стой здесь, наша, – женщина поднялась из-за стола, обошла Анну, выглянула в пустой коридор, устланный ковровой дорожкой, крикнула: – Машину в Столбы задержите! – и вернулась к Анне. – А доброе что-нибудь можешь? Хоть пообещать этим несчастным девкам, что однажды…
– …приплывет принц под алым парусом, – закончила фразу Анна. – А лучше два.
– Чего стряслось, Михална? – заинтересованно выглянул из-за дальней двери молодой мужчина.
– Человека прихватишь, забросишь в Болшево.
– Понял, – кивнул тот. – А человек большой?
– Не меньше тебя будет, – ответила Михална, вернулась в кабинет и сняла трубку. – Алло! Это Кардаш. Ужин один оставьте, сейчас подъедет наш сценарист.
Она положила трубку и посмотрела на Анну.
– Ну, давай. Большего сделать не могу, – развела руками Михална.
– Где взять большего, если сделали Болшево? – пропела Анна и устало улыбнулась. Ей нелегко было держать лицо.
– Совет можно? – быстро спросила Михална и, не дожидаясь ответа, проговорила: – Ты только в образ не входи, поняла? Страдающей героини. А то втянешься, и тогда – труба. И вообще, на будущее: если у тебя что случится – приходи ко мне.
– Спасибо, – проникновенно сказала Анна.
– Я тебе расскажу, что у меня, и ты почувствуешь себя счастливой.
Анна недоуменно вскинула бровь, взглянув в лицо Михалны.
– Ага, – кивнула та уверенно. – Сын в ка-пэ-зэ третий месяц за соучастие, в котором не участвовал, а дочь вены вскрыла в очередной раз. Думаешь, мне интересно, что там у моего мужа? Мне б на работу смотаться, да передачку свезти – то в тюрьму, то в Кащенко…
– Господи, – с неподдельным ужасом откликнулась Анна.
– То-то и оно, – покивала Михална. – Беги. Машина ждет.
– Спасибо, – Анна не нашла, что добавить.
[divider]
Александра Свиридова
Нью-Йорк