TOP

За окном

Кастусь Северинец

 

ЗАПРЯГЛИ…

Надиктовал стенографистке по телефону заметку об открытии очередного театрального сезона в театре Якуба Коласа в Витебске. Среди прочего назвал и премьерный спектакль «Недоразумение» по Камю. Открываю свежий номер газеты и узнаю, что в репертуаре коласовцев появилась диковинная постановка «Недоразумение по коню».
Ржал по-лошадиному.
Не оттого, что нелепица проскочила, а потому, что после стенографистки эту заметку, прежде, чем опубликовать, читали ещe человек пять, не меньше, включая корректора, ответсека, редактора.
Чтобы ни говорили, а есть нечто заковыристое в самодовольном ощущении, что ты не самый глупый среди остальных.

 

ОТЦЫ И ДЕТИ

В электричке – незлобливая перебранка.
– И чего вы, молодые, ерепенитесь, шебуршитесь, – ворчит пожилой мужчина, лицом и внешностью за 60. – И то вам не так, и это не этак. Я вон супчика сербанул, сосисочку под макарошку заторкнул, запил все кефирчиком и – нос в табаке. С одеждой, опять же, костюмчик уже лет десять ношу, а всё как новенький…
— Э-э-э, дядя, — с ехидной улыбочкой возражает паренек лет 20-ти. – Коню, например, и подкова – обувка, а одежка и вовсе ни к чему. Да и сено жует несоленое. Когда без хомута – радуется, взбрыкивает, а по ночам в стойле почему-то вздыхает, бедолага…

 

С ПРИСТРАСТИЕМ

У трехлетнего внучка Гришки – страх утраты.
В трамвае: «Деда, а ты меня кондуктолю не отдашь?»
На улице: «А меня милицинель не забелёт?»
На качелях «А ветель меня не сдует?»
Покупаем булочку, уединяемся в скверике, где никого, кроме случайного муравья.
— А мулявей мою бульку не съест?
— Посмотри, какой он маленький! Не съест…
— А если много мулявеев?
Ну, что ты будешь делать? Надо, наверное, предложить сока, может, успокоится мой неуемный и неумолчный «живой вопросник».
— А сок из стакана не выльется?…
— !!!

 

ПОКУСАЛ-ТАКИ…

Белорусский писатель Владимир Орлов вспоминает байку-быль о профессоре Абецедарском, историке-ортодоксе, которого студенты БГУ боялись, как черт ладана на экзаменах. Когда перед профессором появлялась для ответа на билет миловидная особа и дрожащим голосом начинала что-то лепетать, он демонстративно вытаскивал изо рта свои искусственные пластмассовые челюсти-«лягушки», клацал ими одна о другую и шипел по-змеиному:
— Не бойтесь, красавица, я вас не укушу…
Зато, по мнению специалистов, так обкусал историю Беларуси, что она у него начиналась с 1917 года…

 

ДОЛГОЕ ЭХО ДОЛГА

Леонид Иванович, сосед через подъезд, пьет дешевое вино толочинского либо подсвильского розлива, реже – витебского: писи писями, говорит.
Это самый тихий и незлобный пьяница в нашем дворе, где под винцо или водочку изредка вспыхивают ленивые матерные перебранки, порой переходящие в короткий бескровный мордобой.
За очередной бутылкой он неспешно проходит, пошваркивая тросточкой, под моим балконом в сторону магазина «Визит».
На нем, даже в теплые дни, неизменная болоньевая куртка и кепка по сезону. С непокрытой головой ему, похоже, неуютно, а в карманы куртки удобно прятать поллитровки.
Пьет он, по обыкновению, в одиночку на приподъездной скамеечке под окнами своей квартиры, что на втором этаже. Точнее, он сидит на скамеечке, а выпивает из горлышка в ближайшей мусоропроводной нише, где стоят мусорные баки. Недопитое аккуратно ставит под скамейку и замирает в ожидании очередной порции.
В прошлой жизни Леонид Иванович был майором. Воевал в Афганистане. Командовал ротой. Орден Красной Звезды хранит дома в коробочке, даже по праздникам не выставляет напоказ. Из армии комиссован по ранению: моджахедовский осколок шарахнул его по голове. Теперь у него вместо темечка – пульсирующий родничок, как у младенца.
– Потрогай, если не брезгуешь, – коротко предлагает он, снимая неизменную кепку.
Ощущение не для слабонервных.
После второй бутылки «чернил» Леонид Иванович уходит в себя окончательно, мрачнеет, глаза тускнеют. Не обращаясь ни к кому конкретно, он, как заведенный, твердит одну и ту же фразу:
– Мальчишек-то зачем? Зачем мальчишек, я тебя спрашиваю?
Когда оказываюсь рядом, я не знаю, что ему ответить: в те, «афганские», годы служил срочную далеко от Кабула, в поселке Мулино, что под Нижним Новгородом, тогда – Горьким.
Зато хорошо помню, что ответ на этот вопрос знал штатный пропагандист политотдела нашей артбригады орденов Кутузова и Богдана Хмельницкого, тоже майор, Филиппов:
— Ограниченный контингент советских войск выполняет в Афганистане интернациональный долг! Если кому-то что-то не понятно, обращайтесь в особый отдел. Ясно, товарищи курсанты?
— Так точно!
— Тогда, – Вольно! Разойдись!

 

НЕ ТОТ ПОЛЕТ?

Прогулка по Витебску – что-то вроде рекогносцировки. Идешь, как по театру военных действий. Основные городские артерии пульсируют милитаризмом. Улицы Воинов-Интернационалистов и 39-й армии, Краснобригадная и Красного партизана, имени латышского стрелка по фамилии Путно и комкора Фрунзе, подпольщицы Фрузы Зеньковой и партизанского комбрига Шмырёва, проспекты в память о маршалах и генералах Баграмяне, Черняховском, Людникове, Маргелове, есть даже парк имени(?) Советской армии и мост сержанта Блохина…
Имена сплошь достойные, хотя многие притянуты за уши к витебской топонимике.
А как хотелось бы попасть в культурно-исторический контекст с национальным колоритом! Его не то, чтобы мало. Он едва очерчен двумя-тремя именами, скажем, Петруся Бровки да Ильи Репина плюс обязательный набор из Толстого, Чехова и Некрасова с Чернышевским в придачу. Да и то в основном по окраинам.
Вспомнилось, как горисполкомовский чиновник отшутился по поводу «привязки» космонавта Юрия Гагарина к Витебску:
– А он пролетал над нашим городом!
Хм. «Влюбленные» Марка Шагала уже почти столетие парят над областной столицей Придвинья. И что? В городе как не было, так и нет даже скромного переулочка имени Мастера, прославившего родной город на весь мир, называвшего его «мой Париж».
Получается, не тот полет?
Или, как в шлягере, «таких не берут в космонавты?»

 

ДЯДЯ ЖОРА

Дядя Жора – фигура во дворе приметная, как по габаритам, так и по характеру: огромный живот, глубоко посаженная, словно втянутая в плечи, голова, суетливые руки, тяжелая одышка и неистребимая склонность к умеренным скандалам.
Официально он – Георгий Гурьянович. Пенсионер. Живет одиноко, но ухожен – дай бог каждому. По всему видно, что смотрит сам за собой с особой тщательностью. Его постоянная спутница – собачонка-пикинес. На фоне дяди Жоры – игрушечная малявка. Она с готовностью подставляет спинку под поглаживание. Но не всякому: лишь тому, кому благоволит хозяин.
Георгию Гурьяновичу хочется, чтобы дворовая жизнь текла сообразно его разумению.
Поэтому он любит командовать: возмущается, приструнивает, ругает, стыдит, делает замечания, одергивает, советует, не взирая на ранги, возраст и социальное положение объектов его пристального внимания и праведного гнева.
Умаявшись, Георгий Гурьянович на время замолкает, постигая самого себя.
— А хочешь, расскажу, как меня убийцей сделать хотели? – совершенно не в тему предлагает дядя Жора, заботливо освобождая место на коротенькой скамеечке. – Мне тогда лет десять, не больше, было. Наш Толочин только-только от немцев освободили. Папку, бывшего партизана, на фронт забрали. С мамкой нас куча-мала осталась. Ведeт, значит, сержант-красноармеец трeх пленных фрицев. Увидел меня, скомандовал им «хальт!» и на моих глазах двоих застрелил. За всю войну я впервой увидел смерть так близко. А он протягивает мне винтовку и зло, с издeвкой, командует: «А теперь ты – последнего!» Это значит, кровью хотел меня повязать, что ли. А я обмер весь, ни рукой, ни ногой, ни голосом… «Видать, выкормыш полицейский! – не унимается служивый. – Самого пристрелю. А-ну, бери винтовку!.. Ссышь, сучёнок…» А я и вправду, того… Сплюнул сержант и… не стал убивать немца, повeл куда-то. А я на ватных ногах и в мокрых штанишках дал дёру домой. Так и не стал убийцей… Может, и жизнь тому солдатику-оккупанту сохранил…
Дядя Жора безнадежно машет рукой, хмуро молчит минуту-другую, а потом снова принимается упорядочивать жизнь двора на свой копыл.
Судя по его «военному» опыту, это не самый худший вариант из других возможных…

[divider]

Кастусь Северинец
Витебск

Comments are closed.

Highslide for Wordpress Plugin