TOP

Машина времени

Евгений Никитин
Алена Чурбанова

 

Когда я был ребенком, я хотел построить машину времени. Тогда я еще ничего не знал о времени, кроме того, что оно движется очень медленно. Время не давало мне взрослеть: каждый день был как год.
Впрочем, я был незнаком не только с природой времени: я не имел ни малейшего понятия ни о чем. И одновременно, я знал всё обо всем. Я мог ответить на любой вопрос, и был глубоко прав, пусть не на первый взгляд. Однажды меня спросили, что нужно, чтобы построить машину времени. Я ответил: «Вдохновение». Сегодня это ни за что не пришло бы мне в голову. Определенно, я поглупел.
Зато теперь я вижу тщету моих тогдашних усилий. Годы научили меня видеть ее насквозь. Это – как смотреть сквозь замочную скважину. По другую сторону двери на стоящей посреди комнаты раскладушке садится сонный ребенок. Впереди у него длинный, как год, день. И весь этот год-день он посвятит созданию машины времени. Бабушка выведет ребенка из спальни, завяжет ему шнурки и отправит в школу. Но в школе он не будет слышать шум окружающей жизни. Только изредка в его мир вторгнутся топот, визг, смех и скрип мела. Ребенок занят чертежами машины времени. Разумеется, назначение чертежей чисто созерцательное. Это искусство для искусства. Саму машину ребенок будет собирать вовсе не по чертежам, а по вдохновению.
Нет, все-таки я совсем не знаю его. И если бы он встретил меня, то не узнал бы тоже.
Тогда мне казалось, что если сложить в одном месте как можно больше деталей различных механизмов, от диапроектора до радиоприемника, то рано или поздно они сами собой соберутся в нужное сочетание и Машина встанет передо мной во весь рост, окруженная белым сиянием. Тогда я нажму кнопку и отправлюсь в светлое будущее, населенное алисами, миелофонами и полетами на флипах над раскинувшейся внизу Москвой.
Спустя двадцать лет я приехал на похороны бабушки в захолустный городок на краю света, где провел половину жизни. Я высадился в холодное утро на усыпанный скорлупой от семечек асфальт и побрел через безлюдный парк к бабушкиному дому.
В доме все было по-старому. Время застыло здесь, как пчела в смоле. Почему-то я вспомнил, как показывал младшим пробирку с клеем, выдавая ее за консервированную форму электрического тока, привезенного мною из Будущего. Я считал, что в будущем электричество будут собирать в емкости, как живую воду. Хотя я знал, что это всего лишь клей, втайне я верил, что он может оживить мою Машину времени.
Мама уже вовсю хозяйничала на кухне.
– Ты привез мне ноты?
– Извини, забыл.
– Такой же, как твой папаня, – сообщила она с бабушкиной интонацией. – Занят только собой. Ты же знаешь, что ноты можно достать только в Москве.
Мы не виделись целый год.
Я побрел в гостиную. Посреди комнаты стоял гроб, и в нем лежала бабушка. Ей зачем-то вылепили новые черты лица, так что оно стало совершенно чужим. Поэтому я даже не очень расстроился. Красные губы отчетливо выделялись на этом белом, припудренном лице.
На балконе курил отец.
– Ну привет.
– Не думал, что ты приедешь, – тихо сказал я.
– Я очень уважал Зою Максимовну. А как ты сам? Ты же с ней жизнь прожил.
– Давно это было. Я и забыл.
Я хотел заплакать, но ничего не вышло. В детстве отец запрещал мне плакать, и в какой-то момент я просто разучился.
– Если бы ты жил со мной, я бы сделал из тебя человека.
Он придушил окурок и посмотрел куда-то в сторону, словно боялся меня.
– Ты сам ушел.
– Я хотел тебя забрать, это твоя мать не дала. На самом деле она тебя погубила. Я бы отдал тебя в лучшую школу в Москве. Стал бы настоящим художником.
– Дачи бы новым русским расписывал?
– А что, на стройке лучше? – рявкнул он.
Я повернулся и ушел к матери на кухню.
– Чего он там рычит? – осведомилась мать.
Она все слышала – окно кухни выходило в ту же сторону, что и балкон.
– Как обычно.
– Он ничего не понимает.
Это было правдой. Он ничего не понимал. Впрочем, мама тоже. Уже много-много лет.
Я работал на стройке потому, что мне нравилось название моего занятия – учетчик песка. Будто я скрупулезно подсчитывал каждую отдельную песчинку в огромных песочных часах, висящих в центре Вселенной. На самом деле я считал машины с песком. Я приходил домой и был предоставлен сам себе. Я гулял по городу, заходя в необычные переулки, заглядывая во дворики и пробираясь в заброшенные дома. Конечно, я больше не надеялся найти машину времени, но делал это по привычке. Уже подростком я понял, что создать машину мне никогда не удастся, а в период полового созревания перестал ее искать. Но привычка бродить по темным закоулкам сохранилась. Я возвращался домой и садился рисовать. Люди с суровыми, обездвиженными лицами глядели с моих картин на песочные часы, возвышающиеся над миром, из которого ушла надежда. Я никому не показывал свои картины, потому что не понимал, зачем.
Мать позвала отца на кухню, и мы сели есть. Отец с матерью что-то обсуждали. Вспоминали бабушку. Несмотря на длинные, неловкие паузы между фразами, они на мгновение увлеклись друг другом и оставили меня в покое. Я задумался и стал глядеть в окно, где наматывал круги вокруг двора мальчишка на обшарпанном советском велосипеде «Школьник», точно таком же, как был когда-то у меня.
– Что ты ешь-то еле-еле? – спросил отец. – Как будто насильно в тебя запихивают.
«Весь в мать» не прозвучало, оно как будто проступило в воздухе. Стало ясно, что папа забылся и нечаянно вошел в роль главы семьи, оказавшись в ситуации «все вместе за столом», которая не возникала с тех пор, как они развелись. Мама собиралась что-то сказать, но не придумала, что именно, и поэтому странно пялилась на меня.
Однажды я понял, что мои родители – это космические пираты. Возможно, те самые – Весельчак У и Крысс с планеты Крокрыс. Как и полагается космическим пиратам, они были социальным атавизмом. Всю жизнь они занимались только собой, а меня спихнули бабушке и вспоминали о моем существовании, когда им хотелось чего-нибудь этакого. В Будущее таких не берут, чтобы потом не бороться с ними по всей галактике.
Я набрал воздуха в грудь.
– Папа, давай-ка закончим с этим сразу. Я медленно одеваюсь, медленно ем, я инфантильный и не оправдал твоих надежд. Все должно было быть иначе, но сложилось, как сложилось. Давай мы просто сделаем (тут я слегка запнулся) все как нужно и разъедемся по домам.
Начались какие-то крики, доводы, но я, как в детстве, расщеплял предложения на отдельные слова. Так они становились безопасными, ничего по отдельности не знача. В детстве я, конечно, все равно переживал. Теперь же меня охватило холодное безразличие. Я не любил своих родителей, не презирал их, не злился и не обижался, мне просто было плевать.
Я представил, что будет, когда они умрут. Вот я лежу в постели, но еще не сплю, и раздается телефонный звонок, и в трубке:
– Их больше нет.
Все.
Вернувшись в настоящее, я понял, что наступило перемирие. Родители сидели с отсутствующими лицами и пили чай. Потянулся народ, какие-то родственники и соседи. Все они знали меня, только я не помнил и не узнавал их. Я, папа и четыре непонятных родича несли гроб. Впереди маршировал духовой оркестр. В удушливом музыкальном дыме, спиной к оркестру плыл дирижер со скорбным морщинистым лицом – он не оборачивался и музыканты играли вразнобой. Мы прошли по бывшей Ленина и направились к еврейскому кладбищу. Человек в черном положил мне носовой платочек на голову и стал читать из книжки молитву, слова которой, как мне шепнул кто-то из стоящих рядом, он не понимал. Мама плакала, отец тоже стоял с платочком на голове и что-то приборматывал, смешно шевеля бровями.
На самом деле моя бабушка была вовсе не бабушкой, а прабабушкой. Я внезапно вспомнил об этом, как будто чем-то стукнули по голове. Все знали, что она очень стара и должна скоро умереть. Но она не спешила, пережила дочь, мою настоящую бабушку, и все настолько свыклись с мыслью, что она вот-вот умрет, что ее смерть, как это ни цинично, показалась чистой формальностью.
На рассвете я встал, собрал вещи и покинул дом. Я шел вдоль тронутых ржавчиной каштанов, медленно расстающихся с листвой, и смотрел на то, что не заметил вчера, когда брел домой, погруженный в свои мысли. Бывший парк аттракционов напоминал палеонтологический музей, только вместо динозавров из земли торчали скелеты качелей. С них была содрана вся металлическая плоть, которую можно было унести, остались только стержни и ребра. С чертового колеса, нависающего над верхушками, украли даже кабинки. Внезапно я словно посмотрел сквозь время: в одно мгновение я увидел, как судорожно облетает и снова вспыхивает золото на ветках, как взрослые с детьми вращаются на чертовом колесе – оно двигалось с огромной скоростью, потому что годы быстро проносились перед моим внутренним взором и катились в никуда, тяжело и гулко, как бильярдные шары. Дети носились повсюду, их акварельные силуэты с красными пятнами галстуков прочерчивали воздух, становясь все более призрачными, и постепенно парк опустел и замер во времени: листва продолжала появляться и снова исчезать, но качели более не менялись и только глубже врастали в землю.
Уезжая из города, я уже понимал, что машина времени – это я сам. Я с самого начала был создан для движения во времени. Но я был ущербной машиной и мог двигаться только в одном направлении: из прошлого в Будущее, которое не сбудется никогда.

[divider]

Евгений Никитин
Алена Чурбанова
Москва

Comments are closed.

Highslide for Wordpress Plugin