TOP

Медовуха

Михаил Ландер


Блажен лишь тот, кто, суеты не ведая,
Как первобытный род людской,
Наследье дедов пашет на волах своих,
Чуждаясь всякой алчности,
Не пробуждаясь от сигналов воинских…
Гораций, 40-30г.г. до н.э.

 

Зимние штормовые ветры на Черном море в том победном 1945 году наступили необычно рано – с началом октября. Наш дивизион из трех кораблей-тральщиков только закончил разминирование Керченского пролива и стал на рейде Анапы для отдыха. Я служил на флагманском «Т-189» штурманом. За предстоящий трехсуточный «передых», нужно отоспаться после напряженной нервной работы, отмыть и подкрасить корабль. Затем зайти в Севастополь, где вместо города остались сплошные руины и чудом, частично уцелевший, Владимирский собор, сдать в штаб флота отчет с кальками и картами тралений, а потом – в родную Одессу.

Документы готовит штурман. Поэтому слово «поспать» с моей должностью было несовместимо, и я частенько засыпал над штурманским столом или, изредка, позволял себе прикорнуть на диване. Только засну, как в голове всплывают все эти проекции Гаусса-Крюгера и охрипшие голоса матросов-дальномерщиков, считывающих левые и правые градусы. Эти сны мне потом долго снились, как и звон отстрелянных снарядных гильз, падающих на стальную палубу. В Анапе, став кормой к единственному полуразрушенному причалу, корабли поочередно пополнились водой. За два часа стоянки я успел сойти на берег. Два года оккупации не сильно изменили Анапу. Немцы использовали многие санатории как госпитали, поэтому город не особенно пострадал. До Севастополя я успел закончить отчет по тралению и сдать его командиру корабля Левашову. Проснулся от авральных звонков, когда уже вошли в бухту, раньше командир велел меня не будить. Тут же пришел штабной катер и забрал опечатанный клеёнчатый портфель, к великой радости командира, что не нужно мотаться в штаб флота с личным докладом, терять время.

Значит через сутки будем дома в Одессе. Многие члены экипажа, зная о своей предстоящей демобилизации, с нетерпением этого ожидали. Только сели обедать и выпить по рюмке за окончание работы, как по громкой связи объявили: «Командиру срочно на мостик!» Чувствую по качке, что корабль меняет курс. Вернулся Левашов. «Наша встреча с Одессой откладывается на месяц, – сказал он, – идем в Тендровский залив на контрольное траление. Там обнаружили плавающую мину. Скорее всего, ее принесло течением, залив уже был протрален, но на несколько недель работы хватит». Все молча закончили обед и расстроенные разошлись.

Ночью южный ветер усилился до штормового. Пришлось сбавить ход. С рассветом обогнули Тендровскую косу и вошли в залив. Сразу все стихло, гладь, как в озере, только ветер вверху свистит.

Залив Тендра расположен в северо-западной части Черного моря и отделен от моря длиной песчаной косой до самого Скадовска. Залив мелкий. Обнаруженная мина, мирно покачивая своими рогами, болталась в десяти метрах от берега, зацепившись за грунт остатком якорного троса. Недалеко в стороне стоял рыбацкий баркас. Мы стали на якорь в двухстах метрах от мины и баркас подошел к борту. Рыбаки сообщили, что они из Очакова и здесь в заливе обнаружили эту проклятую мину, возле которой дежурят уже двое суток по приказу какого-то военного катера!? Тут мы все дружно загоготали… А что если эту мину качнуло бы в песок рогами? Вряд ли от них что-либо осталось с баркасом вместе. Мы спустили шлюпку с тремя матросами и подрывником, они привычно мягко подошли к мине, удерживая ее на вытянутых руках от борта, подрывник накинул на рог петлю с патроном и «прикурил» запальный шнур от сигареты. Между прочим, старший матрос Степанков вообще не курил, а брал сигарету только для поджога шнура, ибо сделать это спичками на ветру – дело дохлое. Ребята свою работу знали, – плавающих мин наш экипаж подорвал около двухсот, причем, при любой погоде, днем и ночью.

Шлюпка и баркас скрылись за нашим бортом, с палубы убрали зевак, и через несколько минут раздался взрыв. Стометровый фонтан песка и воды столбом взлетел в небо. Корабль привычно тряхнуло и наступила мирная тишина. Шлюпка пошла подбирать всплывшую оглушенную рыбу.

Это была последняя мина и последний взрыв в моей военной жизни.

Пригласили рыбаков – трех очень пожилых людей – пообедать.

Один из них принес маленькую бутылку желтой жидкости, заткнутую огурцом вместо пробки и отдал ее командиру. «По глотку на каждого, – сказал рыбак, – это медовуха, за ее изготовление сажают на пять лет, – и пояснил, – вроде трезвый, а ходить не могёшь». Разлил командир эту медовуху в коньячные рюмки. Глотнул и я. Вроде бы, как мед с самогоном. Сидим беседуем. Все нормально. Минут через десять чувствую, что ноги стали тяжелыми, как в водолазных ботинках, да и руки как-то не свои, голова ясная, а язык заплетается. Минут через двадцать все эти ощущения исчезли. Прав был рыбак, что одного глотка достаточно. А еще рыбаки сообщили, что в плавнях, за Аджиголом, время охоты на «мохнатых крыс» и щук, да и диких гусей полно. Только далеко в плавни заходить опасно, легко заблудиться, надо обходить много песчаных «плешей».

Командир Левашов был заядлым рыболовом и охотником. В один из дней мы стали на якорь неподалеку от маяка Аджигол, у которого фарватер разделяется на Херсон и Николаев. В дельте между реками начинаются плавни. На рассвете спустили моторный катер с суточным запасом топлива и еды, прихватили пару винтовок с коробкой патронов и пять гранат. На катер Левашов взял матроса- моториста, боцмана, меня и матроса-сигнальщика с радиостанцией «Барс» на спине. У каждого по пистолету с двумя обоймами.

Для меня это была первая охота. Еще солнце не поднялось над горизонтом, мы вошли ближайшую протоку. Вокруг смыкались двухметровые камыши. Скоро уткнулись в «плешь» – песчаный островок, заросший камышами и низкорослыми ивами. Пока его обходили, звуком мотора распугали всю живность. Пробовали волоком – вода до плеч. К полудню, петляя, обошли еще с пяток «плешей». Подстрелили пару уток, но они упали в плавни. В общем охота не состоялась, и мы решили возвращаться. И вдруг, над камышами, увидели выкрашенную синькой хату, крытую камышом. Хата стояла на песчаной плеше, очищенной от камыша. Рядом два сарая, между ними, сложенные горой как дрова, камышовые стебли и стволы. Забор тоже из камыша. На заборе вязки мохнатых шкурок, за ним – небольшая пасека и два деревца у входа. Кругом ни души. На зов вышел дремучий старик в огромных резиновых сапогах и мохнатом треухе. Мы представились. Он каждому потряс руку и сказал: «Меня Гнатом величать. А вы шо германцив шукаете? Та их тут и не було». Мы рассмеялись: «Какие немцы? Уж полгода как война кончилась». – «Та вы шуткуете», – сказал дед. Тут Левашов не выдержал: «Ты чего, дед, притворяешься или больной на голову?!» – и заматерился. – «Ну, коли не шуткуете, пойду жинке скажу новость, может сынки скоро звернуться», – и он, трижды перекрестившись, побежал в хату. Мы удивленно переглянулись. Вскоре дед выбежал и повел нас в палисадник. За столом суетилась такая же древняя старуха в платке, жена деда по имени Стёша (наверное Степанида). «Ой сынки, – причитала она, – спасибо за добрую весть, может обоих дождусь».

На столе появились кусочки мяса в чесноке, вяленая рыба и кукурузные лепешки. Дед поставил бутылку медовухи, заткнутую огурцом. Мы принесли свою еду и спирт. К медовухе не притронулись. Мясо оказалось очень вкусным, как кролик. Оказалось, это мясо камышовой крысы (нутрии). Но об этом мы узнали позднее…

Ах, сколько интересного мы узнали от деда. Еще при Екатерине в этих плавнях прятались отряды казаков, грабивших османов Крымского ханства. Дед показал прекрасную коллекцию сабель и ятаганов. Что медовуха – это древний славянский напиток и того, кто гнал ее крепче вина, били батогами. Крепкую давали раненым, чтоб заглушить боль. Наперсток такой медовухи на стакан чая снимает озноб и любую простуду. Ближайший хутор от деда – Прогной – на север в пяти километрах, а еще далее село Олешки. Что меховую крысу – нутрию – ловят специальными силками. Раз в полгода приходит на большой лодке «почтарь». С ним дед отправлял в Прогной меховые шкурки, вяленную рыбу, мед. Последний раз «почтарь» был несколько лет назад, сказал что началась война и увел с собой двух сыновей. Хозяйство свое, натуральное. Ни света, ни радио. Свечи да керосинка. Немцев видел однажды, да и то мертвых. Дед обнаружил их в плавнях, полуизъеденных, в надувной лодке. Закопал трупы на соседней плешке с оружием, а тесаки оставил себе.

Уже солнце стало садиться. Пришлось прервать интереснейшую беседу и возвращаться. Дед всех перекрестил и каждому поклонился. Оставив ему все наши запасы, связались с кораблем и попросили старпома с наступлением темноты включить прожектор и направить вверх. На выходе из плавней мы уже его хорошо видели и через пару часов подошли к борту. Бутылку с медовухой командир разделил между нами.

На другой день Левашов вызвал меня к себе. «Вот что, штурман, нарисуй кальку вчерашнего похода. Будем в Одессе, зайду в краеведческий музей, расскажу им про деда. Уж больно хорошая коллекция у него, жаль если пропадет».

Не знаю сдержал ли он свое слово, но я вскоре демобилизовался, а Левашова перевели на Северный флот. Три меховые шкурки для шапки, подаренные дедом, завонялись, пришлось выбросить, – оказывается их надо сушить и дубить, а я этого не умел.

А доставшуюся мне медовуху распили в день демобилизации.

[divider]

Михаил Ландер
кaпитaн дальнего плавания
Майами

Comments are closed.

Highslide for Wordpress Plugin