Певец Михаил Победоносцев лежал на операционном столе и протяжно декламировал:
– Стой, певец! Стой, родимый, куда ты?
У тебя ж – аденома простаты!..
Хирург Виктор Дегтярёв старательно мыл руки по методу Спасокукоцкого-Кочергина. Ассистент-анестезиолог готовился к проведению пациенту спинно-мозговой пункции. Операционная сестра Машенька раскладывала стерильный инструментарий.
Певец только что срочным порядком на такси был доставлен в хирургическое отделение Областной лечебно-профилактической комиссии, откуда он утром сбежал, чтобы провести в областной библиотеке творческую встречу.
Встреча длилась три часа без перерыва, и аденома простаты, рассердившись на отсутствие к ней должного внимания, в гневе пережала уретру и ввела певца, излучавшего творческую энергию, в предкоматозное состояние.
– Доктор, – сказал певец, – я ужасно боюсь!
– А вы не бойтесь. Маленький укольчик – и никакой боли. В течение всей операции вы будете находиться в ясном сознании и можете разговаривать.
– А без операции нельзя обойтись?
– Нет. Обследования, проведенные в терапевтическом отделении, из которого вы так удачно сбежали, говорят, что нельзя.
– Как же мне было не сбежать, если у меня сегодня день рождения? 62 стукнуло! Да и творческая встреча. Обещал, обещал, да всё откладывал.
– Вот и дооткладывали, – сказал хирург, склоняясь над певцом. – Так, делаем послойный разрез от лобка до пупка…
– Доктор, а можно без этих комментариев? У меня от них, как представлю, мурашки по спине…
– Можно, да только осторожно, – сказал хирург. – Хорошо. Комментарии мои будут лаконичны и понятны только моим ассистентам. Но пока мы будем заниматься своим делом, расскажите-ка нам о своих делах. Я по сути ничего ведь о вас и не знаю. Кроме того, что вы – певец и народный артист.
– Это плохо, – сказал певец. – А ведь я спел все ведущие партии в нашем прекрасном Абаканском оперном театре! «ИОЛАНТА», «КНЯЗЬ ИГОРЬ», «АИДА», «ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН», «ПИКОВАЯ ДАМА», «ТОСКА», «ЦАРСКАЯ НЕВЕСТА», «ДОН ПРОКОПИО», «РИГОЛЕТТО», «ПАЯЦЫ», «ТРУБАДУР»… Какой репертуар!
– И ни на одной из этих опер я не был! – сказал хирург. – Зато прооперировал всех ваших коллег-артистов. Ну, да ладно. Лучше расскажите, как вы дошли до жизни такой? Где родились. Кто ваши родители.
– Ах, доктор! Родился я в Магадане. Слышали о таком городе? Много о нем песен есть, но Канделаки любил вот эту:
Магадан теперь, как Сочи!
На-ни-на… На-ни-на…
Солнце греет, но не очень…
На-ни-на…На-ни-на… Ну, и так далее.
И были у меня два отца и одна мать…
– Шутить изволите?
– Какие тут могут быть шутки? Моего будущего биологического отца по сфабрикованному делу репрессировали как врага народа и сослали в места лишения свободы на 10 лет. Но мне ужасно повезло. Мой второй, идеологический отец, вождь всех времен и народов, издал указ, по которому жены заключенных могли в последний год срока приехать и разделить с мужем его участь. Каково? Таким образом, он поспособствовал моему зачатию. Мать доехала до Владивостока на поезде. А дальше, до Магадана, – на пароходе «Находка», вместе с тремястами таких же декабристок. В 200 метрах от берега «Находка» подорвалась на мине. Но, слава Богу, все были спасены. И вот ровно через девять месяцев, в бараке, на зоне, я и увидел свет.
Все три оставшиеся до освобождения месяца я так орал, что зэки сочувственно говорили моим родителям: «Не иначе, как певцом будет!»
И не ошиблись.
Из Магадана мы переехали жить в прекрасный сибирский город Абаканск.
Папа работал на ПВРЗ – паровозовагоноремонтном заводе слесарем, пока его не выгнали за пьянку. Мама там же – техничкой. Жили во времянке, втроем, и еще угол сдавали то одному, то другому постояльцу.
Когда учился я в шестом классе, в школе ввели уроки пения и организовали хор. Хормейстер Федор Федорович устроил прослушивание, заставил всех по очереди петь самую популярную тогда песню «Куба – любовь моя».
Я проорал первый куплет так громко, что Фефе, как мы его прозвали, захлопал в ладоши и, перекрывая мой ор, воскликнул:
– Довольно! Хватит! Михаил, у тебя нет ни голоса, ни слуха. Поэтому я буду ставить тебе пятерки просто так. Только ты на занятия ко мне не ходи. Договорились?
И стал я частично свободным человеком. У всех – пять уроков, а у меня – четыре. Что хочу, то и делаю. Мама – на работе, папа – неизвестно где и с кем выпивает. Дома – квартирант дядя Рома, аккордеонист филармонии.
Вот он-то однажды меня и спросил: «В чем дело?» И удивился. И за неделю научил меня правильно петь «Куба – любовь моя», и всю нотную грамоту потом объяснил, и голос мне поставил.
И вот в конце учебного года пришла комиссия из РайОНО, познакомиться с успехами нашего школьного хора, и увидела, что все на сцене поют, а я молчу. Молчу, потому что Фефе запретил мне рот открывать.
– Мальчик, а почему ты молчишь? – председатель комиссии спрашивает.
– Да ему медведь на ухо наступил! – объясняет Фефе , и все хористы дружно смеются.
А председатель берет в руки баян и говорит:
– Что ж, давайте проверим! А ну-ка, спой нам песню «Куба – любовь моя», да так, чтобы Фидель Кастро услышал.
И я запел.
И все были поражены.
И когда я кончил петь, все от души захлопали в ладоши, а председатель объявил, что включает меня в группу школьников, едущих на Кубу для творческого обмена.
На Кубе я действительно познакомился с Фиделем Кастро. Мы до сих пор с ним изредка переписываемся. За месяц, проведенный на острове Свободы, я обучился испанскому языку, стал петь по-испански и, несмотря на строжайшую дисциплину и контроль, попробовал и кубинский ром, и гаванскую сигару.
Так что, когда я вернулся в школу, стал я легендой, героем и звездой первой величины
Мама моя по-прежнему работала техничкой, и мы, благодаря квартиранту, кое-как сводили концы с концами. Но внезапно появлялся пьяный папа и требовал у мамы денег. А однажды пришел поддатый, открыл дверь и говорит ей:
– Не дашь денег – убью! – Да как метнет в нее кухонный нож! Да так сильно, что я потом не смог его вытащить из деревянной перегородки.
Мама молчит, слова вымолвить не может.
А я встал вдруг между нею и отцом и говорю:
– Уходи из нашего дома! И чтобы глаза мои тебя больше не видели!
Сказал – и аж задрожал весь.
– Ты чего, сынок? – начал было отец.
– Уходи! – повторил я.
И, представляете, ушел он. Ушел навсегда из нашей жизни.
Говорят, после этого он за ум взялся, пить бросил. Женился, и даже мальчик у них родился. Брат мой. Но я о нем так до сих пор ничего и не знаю.
Школу я закончил с похвальной грамотой, и устроила меня мать на ПВРЗ учеником токаря.
– А с пением как же? Бросили? – спросил хирург и добавил, обращаясь к ассистенту и операционной сестре: – Начинаем экстирпацию. Будьте особенно внимательны. Так. Зажимы. Кетгут. Скальпель.
– Как же, бросишь тут, когда мать постоянно твердит: «Учись, человеком станешь!» Так что днем – работа, а вечером музыкальная школа при Дворце культуры имени Карла Либкнехта.
И потом, в армии, когда в стройбате служил, – пел в свободное время.
Лишь после армии, когда поступил я в музыкальное училище, только тогда я запел по-настоящему. Благодаря любви. Да.
Звали ее Зоя Ильинична Сологуб. Была она преподавателем вокала.
Только меня увидела, только меня услышала, так через день и призналась:
– Мишенька, – говорит, – двадцать два года я ждала этой встречи!
Разве на такие слова что-нибудь возразишь?
Всю свою душу она в меня вложила, всю свою любовь, пока приемам пения и тайнам дыхания обучала… А когда пришло время окончания училища, сказала:
– Все, Миша, ты теперь сформировавшийся певец. И никто тебя ничему новому не научит и не переучит Можешь петь в любом театре. Но, знаешь, без высшего образования, без диплома, в нашей бюрократической стране все дороги будут тебе закрыты. Поэтому езжай в Москву, в консерваторию. Вот тебе рекомендательное письмо. Там меня знают. И ценят. Держись самостоятельно – и тебя тоже будут ценить.
– А как же наша любовь, Зоенька? – спрашиваю я.
– А никак. Стара я, Миша, стала для тебя, ушли мои годы. Спасибо тебе за то счастье, что я испытала. Езжай. И не оглядывайся назад. Жизнь оперного певца всегда полна любовью. Новая партия – новая любовь. И никуда от этого не денешься. Любовь – одна. Принимай каждое новое чувство как продолжение предыдущего. С открытым сердцем.
– И как вас в консерватории приняли? – спросил хирург и добавил чуть тише: – Зажим. Кетгут. Скальпель.
– Всё было, как сказала Зоя. И как Вольф Мессинг мне предсказал. Случилось так, что возвращался он с гастролей в Москву, и ехали мы с ним в одном поезде, в одном купе. Я молчал, думал о поступлении в консерваторию. А он вдруг все мои мысли и озвучил. Разговорились. И потом, когда в Москве прощались, задержал он мою ладонь в своей и, глядя пристально в глаза, произнес с каким-то особенным чувством: – Пой, Миша, пой! Все сложится хорошо. Потому что дано тебе столько, сколько и десятерым вместе взятым не снилось!
И стал я студентом консерватории.
И познакомился со всеми знаменитостями. И все приняли меня в свой круг. Свешников, Светланов, Бабаджанян, Магомаев, Покровский, Ведерников, и Гуго Тиц… Слышали о таком?
– Нет, не слышал, – сказал хирург, – Сейчас может быть немножко больно, так вы потерпите… Зажим. Кетгут. Скальпель… Хорошо! Не больно?
– Нет, – сказал певец. – Так вот, Тиц, профессор консерватории, педагог, солист Всесоюзного радио. Когда Гитлер грозился захватить Москву, то сказал, что первым расстреляет диктора Левитана, а вторым – певца Гуго Тица, за его антифашистские песни. Вот под руководством Гуго Ионатановича я и имел честь обучаться и заканчивать консерваторию.
– Про Тица ничего не знаю, а вот про Вольфа Мессинга наслышан. Два купленных на свои деньги и подаренных военным летчикам самолета… Чтение мыслей, предсказания, гипноз… Неужели это все правда?
– Правда, чистейшей воды. Я несколько раз встречался с Вольфом Гершеньевичем, так, представьте, после этого как под гипнозом был. А восьмого ноября, когда он умер, спел Риголетто и, когда узнал, голоса лишился. И подумал, грешным делом, все, гипноз закончен. Петь больше не смогу.
Друзья мною восхищаются: – Вчера ты пел, как Бог! – А я в ответ шепчу им: – Да, вчера, а вот сегодня…
И посмотрела меня главный фониатр клиники Большого театра, выдающийся оториноляринголог, профессор Валентина Антоновна Фельдман-Загорянская, и говорит:
– Мишенька! Да у вас огромная дыра между голосовыми связками. Дыра явно психогенного характера. Я, конечно, могу укол сделать, скальпелем кое-что, но тогда мне придется взять у вас расписку, что все последствия вы берете на себя. Лучше давайте поступим так. Подождем полгодика. Никакого пения и никаких разговоров. Вы даете мне обет полного молчания! И мы ждем.
– Ну, и как, выдержали вы обет молчания? – спросил у певца хирург.
– А что мне еще оставалось делать? Молчу, а сам арию Фигаро из оперы Моцарта «Свадьба Фигаро» мысленно повторяю.
Зато когда голос вернулся ко мне и приехал я в город Казань на ярмарку вокалистов, уже как выпускник консерватории, произошло невероятное. Я так спел на ярмарке, что все театры Советского тогда Союза одновременно пригласили меня к себе на сцену.
– Небывалый случай! – воскликнул ректор консерватории. – Миша, куда тебя распределить? Решай!
– Ну, нет уж, – сказал я, – во все театры одновременно я распределиться не могу, а обижать никого не хочется. Давайте мне свободный диплом!
И стал я свободным художником.
И вернулся сюда, в распрекрасный наш сибирский город Абаканск, к маме. И мне, наверное последнему оперному певцу при социализме, дали возможность самому выбрать себе по вкусу государственную квартиру!
И стал я ведущим солистом Абаканского государственного театра оперы и балета, где никто, кроме меня, две с половиной октавы взять не мог. Женился. Детьми обзавелся, внуками…И почувствовал себя самым счастливым человеком в мире, который, кстати, весь этот самый мир и объездил с гастролями вдоль и поперек. Так что все, чего я хотел, все у меня сбылось. И лишь одно меня тяготит, что до сих пор не знаю, где могилка моего отца. И брата своего не видел, найти бы его!
Сегодня мне исполнилось 62 года. Как вы, доктор, думаете, сколько я еще проживу? Я ведь преподаю в Академии музыки и театра, хочется своих учеников на ноги, как говорится, поставить и на большую сцену вывести.
– По моим наблюдениям, – сказал хирург, – тот из мужчин, кто пережил свой критический возраст, 62 года, тот еще долго живет.
Вот, полюбуйтесь-ка на свою аденому. Какую красавицу вы в себе вырастили! Теперь она мешать вам не будет. Живите, сколько хотите! Машенька, – обратился он к операционной сестре, отправьте пунктат на анализ, а ее положите в банку со спиртом, чтобы потом студентам показывать. Редкий по своей величине экземпляр!
А что касается поисков брата, так по некоторым признакам я и есть, Миша, брат твой младший. Как звали батюшку нашего репрессированного и посмертно реабилитированного? Семен Семенович Дегтярев?
– Точно. И я был бы Дегтяревым, да когда получал паспорт, взял фамилию матери.
И прославил ее как Михаил Семенович Победоносцев, певец, народный артист, профессор, доктор искусствоведения.
– А я взял фамилию отца и вот, весь на виду – Виктор Семенович Дегтярев, хирург, профессор, доктор медицинских наук.
Выздоравливай, брат мой! Сам вставай на ноги и учеников ставь. Операция прошла успешно. Вместе сходим на могилку отца. Я знаю, где она.
– Точно?
– Точнее не бывает.
– Ну, а я тогда, брат мой, приглашаю тебя на Кубу! В гости к Фиделю Кастро! На остров свободы, рому кубинского попить, сигар гаванских покурить, – сказал певец и включил свой знаменитый баритон:
– Куба – любовь моя!
Остров зари багровой.
Песня летит, над планетой звеня.
Куба – любовь моя!
– У больного послеоперационная эйфория! – сказал хирург. – Машенька, сделайте ему два кубика димедрола с промедолом, пусть счастливый человек хорошенько отоспится!
[divider]
Николай Ерёмин
Красноярск
5 comments. Leave a Reply